Историк моды Александр Васильев – о становлении русского стиля, об особенностях менталитета и о теперешнем отношении в России к "модному приговору".
Александр Васильев: Выставки сейчас в России мои приостановлены, потому что я очень четко завил свою позицию о том, что я против войны. Я, конечно, за мир, потому что разрушения войны ужасающие, гибнут не только люди, дети, животные, поля, но гибнут дома, храмы, музеи, театры. И мне, как деятелю культуры, это кажется дикостью.
Игорь Померанцев: В советской идеологии было такое понятие "низкопоклонство перед Западом". Какую моду пытались создать в Советском Союзе в пику Западу? Что-то получалось, получилось?
Александр Васильев: Они пытались, и все дома мод, а их было много, в каждом городе-миллионнике был свой Дом моделей (и в Барнауле, и в Новосибирске, и в Уфе, и в Перми, и даже в городе Куйбышев), и все эти Дома мод руководствовались специальным предписанием, которое присылалось из Москвы, из Общесоюзного дома моделей на Кузнецком мосту, с грифом "для служебного пользования" (не дай бог, другие подсмотрят тенденции), где западная мода перерисовалась часто из польских, венгерских, кубинских, болгарских журналов, а редко очень и из французского Ellе и итальянского Vogues (просто они не были в наличии, это кому как удавалось), сдабриваясь народными мотивами. Многим казалось, что если взять мини-юбку, а понизу украсить украинской вышиванкой, то модель будет ближе к ментальности советского человека.
Главная тенденция была – декорирование народным орнаментом
Я бы сказал, что главная тенденция была – декорирование народным орнаментом, вышивкой и аппликацией упрощенных западных моделей. Таким образом появлялось очень много моделей с мотивами для зимы, например, якутского происхождения, карельского происхождения, белорусского, грузинского, украинского, редко прибалтийского, и очень часто в русском стиле был какой-то элемент. Был даже такой знаменитый магазин "Русский лен", он существовал в Москве и, думаю, в Ленинграде, и торговал в основном льняными изделиями с такого рода декорированием. То есть хотели внедрить эту народную струю.
Не могу сказать, что это было удачно, просто потому, что текстильная промышленность в СССР хромала на обе ноги и, как правило, эти вещи приходили в некоем стилистическом опоздании и точно не могли конкурировать с джинсовой одеждой, с денимом, со стилем хиппи, диско, панк и другими, которые приходили с Запада и тоже проникали в среду моды, но с некоторыми ответвлениями. Надо было делать скидку на дефицит, а также на самоцензуру, потому что в советское время люди очень боялись слишком выделиться через одежду, это могло привести к грустным последствиями, например, всякого рода чисткам на профсоюзных и комсомольских собраниях, вплоть до ареста, если вы слишком явно выражали какую-то протестную мысль одежды.
Иван Толстой: Александр, давайте сделаем исторический шаг назад, я хочу вас вот что спросить. Русские дизайнеры, модельеры, русские красавицы – создали ли они на Западе какой-то специфический зарубежный стиль?
Александр Васильев: Я бы сказал, да. И об этом я написал свою книгу, бестселлер, которая вышла в 1998 году прошлого века, то есть ей уже 25 лет. Сила русской эмиграции первой войны была очень созидательной, ведь выехало множество людей не только интеллигентных, но и творческих профессий, много художников, портних, вышивальщиц, которые были сначала любительницами, а затем стали профессионалками. И, конечно, приехало очень много просто элегантной публики, которая с модой была на короткой ноге, очень много бывших клиентов крупных французских домов моды, таких как "Ворт", "Пату", "Пакен", которые, на правах уже беженок, пошли к их бывшим поставщикам в поисках работы. И некоторые из них нашли себе работу закройщицами, вышивальщицами, если у них был в этом дар, или их дочки стали манекенщицами.
Хотя самих домов моды русские создали около пятнадцати в Париже, но ни один из них не достиг поглощающей, долгой мировой славы
Огромное количество русских красавиц позировало и для Шанель, и для Пату, и для Люсьена Лелонга, и для Ворта, и для Поля Пуаре. Они работали, зарабатывали и, конечно, подарили, как говорят многие, Парижу гламур. В чем особенность? Дело в том, что русская богатая публика была настолько богата и настолько утонченна в своих вкусах, что их нельзя было обвинить ни в безвкусице, ни в непонимании стиля. И если говорить откровенно, то стиль, привнесенный русскими, – рисунки Эрте, Зиновьева, Бушена, Бориса Григорьева – для мира моды действительно были украшением многих журналов моды, они были на высоте. Хотя самих домов моды русские создали около пятнадцати в Париже, но ни один из них не достиг поглощающей, долгой мировой славы. Дольше всех просуществовал дом баронессы Кассандры Николаевны Аккурти фон Кенигсфельс, который назывался "Арданс", и другие, как "Итеб" баронессы Бетти Гойнинген-Гюне, дом князя Феликса Юсупова и его жены Ирины "Ирфе", дом великой княгини Марии Павловны Романовой "Китмир". Они существовали все по несколько лет.
Почему? Декорирование в русской традиции превышает желание создать новый крой. И если говорить начистоту и сурово, наши русские эмигранты больше подходили для театральных костюмов. Вспомним Бакста, Бенуа, Добужинского, Коровина, Эрте. А вот в мире моды нас всегда несколько пугает новинка кроя. Это мнение мое, сугубо личное, но оно распространяется и на 21-й век. Наши дизайнеры знамениты декорированием, это касается и покойного Зайцева, и покойного Юдашкина, и даже теперешних знаменитостей, как Ульяна Сергиенко, например. Они все известны декорированием, то есть внешней формой, которая привлекает не новизною конструкции одежды, не новизной кроя. Это мое глубокое убеждение, основанное на почти что полувековом изучении истории моды. На настоящий момент я являюсь одним из самых опытных историков моды России, и уж точно самым известным. И это все благодаря телевидению, которое мне помогло стать знаменитым.
Игорь Померанцев: Александр, я позволю себе перейти на вашу личность. Вас действительно называют в журналах, на телевидении и в книгах русским и французским историком моды. Как уживаются в вас русский и французский историк моды?
Александр Васильев: Я переехал в Париж в 1982 году, еще в эпоху Брежнева, и по возрасту, сейчас мне почти 65 лет, могу считать себя представителем третьей волны эмиграции. С тех пор было еще две волны, одна в 90-е годы, мы ее назвали шуточно – четвертая "колбасная волна", потому что она была по экономическим причинам, и теперешняя волна, пятая, которая, в основном, связана с призывом в армию, она является антивоенной эмиграцией. Так вот, когда я приехал в Париж, я, к счастью, застал еще первую волну эмиграции и тех людей, которые работали в мире моды и жили в Париже, – старинных манекенщиц, леди Ию Абди, Тею Бобрикову, певицу Людмилу Лопато, знаменитых балерин прошлого – Нину Тихонову, Ксению Триполитову, Нину Вырубову. И мне, конечно, это позволило не только расширить свой кругозор, свои связи, но и интерес к моде.
Постепенно мне пришлось вести все свои лекции на французском языке
В самый первый мой приезд, это был 1982 год, я смог найти себе быстро работу сначала в театре как художник по костюмам и декорациям, а затем как историк моды в крупнейшей французской школе моды ESMOD, она существует до сих пор, в ту пору она была очень важна, там училось около тысячи студентов, которые хотели посвятить себя миру моды. И постепенно мне пришлось вести все свои лекции на французском языке. Свои первые выставки я делал во французских музеях, у меня даже была выставка в крупнейшем французском музее моды во дворце Гальера (Palais Galliera) в Париже еще в 1999 году прошлого века. То есть долгие годы преподавания сначала во Франции, затем в Великобритании, в Национальной школе визуальных искусств в Брюсселе сделали свое дело. И статьи, которые публиковались, были в основном обо мне как о русском парижанине, как о человеке, который полностью вошел во французскую культуру.
А гораздо позднее, когда из-за болезни знаменитого кутюрье меня пригласили участвовать в русской программе "Модный приговор" на Первом канале, заменяя заболевшего инсультом бывшего ведущего, я стал очень популярен и в России, и многие были удивлены и сказали: какой же странный Васильев, почему же он от такого, как они говорили, "накормленного" или "откормленного" места убежал в Париж?
Я никуда не убегал, господа, я живу в Париже с 1982 года. Я просто отправился к себе домой, но продолжал работать очень долго и в России, пока мне не сказали, что моя работа несет западное влияние и меня как бы отстранили от этого. Но я перешел к моим другим работодателям, которые меня кормят. Сейчас я продолжаю работать много в Прибалтике, в Чехии у меня только что открылась выставка, я продолжаю это делать, много работаю в Турции, где люблю бывать, и в других странах. Да, я делю в себе историю моды двух стран, отвечая на ваш вопрос, – и Франции, и России, и в моей коллекции огромное количество кутюра именно французского происхождения.
Иван Толстой: Александр, вы попали в зарубежье совсем молодым человеком. Сегодня ваша коллекция поражает воображение. Откуда деньги?
Александр Васильев: Расскажу. Я приехал, когда мне было 23 года, я был молоденький, стройненький, хорошенький, но амбициозный. И постепенно я стал очень успешно работать в театрах и в кино, очень много работал в балете и опере для различных театров мира. Я работал одно время в Бельгии, в Королевском балете Фландрии, еще при Валерии Панове, это был в то время очень знаменитый хореограф, бывший солист Кировского балета, с которым долгие годы дружбы и творчества связывали нас. Также я много работал в турецком балете, в Германии, в польской опере, в Великобритании, в Национальном театре в Португалии, в США. И, конечно, я работал не бесплатно, у меня были красивые гонорары, я постепенно эти гонорары обращал в покупки. И затем, так как я был дружен со многими людьми мира моды еще довоенного периода, они мне очень много и завещали, и дарили, это тоже правда жизни. Но всего в дар получить нельзя. Когда я стал много работать с лекциями, выставками, выступлениями и с телевидением в России, эти гонорары тоже я обратил не в личное достояние, а именно вложился в коллекцию и в реставрацию.
Одно дело – приобрести вещь, другое дело – вернуть ей первоначальное состояние
Одно дело – приобрести вещь, другое дело – вернуть ей первоначальное состояние. Это не только стирка, чистка, часто штопка, другие формы реставрации, восстановление бисера, стекляруса, жемчуга или блесток, но, конечно же, это еще и сохранение вещей, потому что они портятся, выгорают от света. У меня хранятся лежа, в других музеях иначе. Хранятся они у меня в металлических кофрах, без света, в папиросной бумаге, для того, чтобы я мог их демонстрировать. Всего выставок мы сделали более двухсот пятидесяти в разных странах, и я себя самоуверенно назначил крупнейшим частным коллекционером.
Есть потрясающие коллекции в Нью-Йорке, в Киото, в Лондоне, в Париже, но они государственные, у государства больше возможностей приобретения. У меня – меньше. Но все равно у меня в фонде работает двадцать один человек, всем надо и зарплату заплатить. Конечно, ковидный кризис сильно ударил по мне и по коллекционированию, но я продолжаю пополнять. Сегодня утром я ходил в свой фонд, он находится в 15-м квартале, недалеко от моего дома, 40, бульвар Лефевр, и там у меня сейчас работает пять человек – три стажера из США, а также из Канады и из Франции, которые занимаются тем, что вносят в картотеку. И я, пользуясь вашей знаменитой станцией, хочу сказать, что, если есть русскоговорящие люди, которые изучают историю моды и хотят поработать в Париже, мы можем вас трудоустроить для стажа. Вы просто обратитесь в мой фонд, это даже для вас может быть огромная помощь, потому что я знаю кучу таких девушек и молодых людей, которые мечтали бы заниматься похожим делом, но не знают, как к нему подойти.
Игорь Померанцев: Вы не только историк моды, но и театральный художник. Как в советском театре на сцене воссоздавали зарубежье – я имею в виду декорацию, бутафорию, костюмы? Причем, когда я говорю зарубежье, я имею в виду и западное, и восточное.
Александр Васильев: Проблемой советского театра была бедность материалов, тканей. И очень часто то, к чему мы прибегали, например, когда ставили пьесы западных, не обязательно современных, но классических драматургов – Шекспир, Мольер, Корнель, Расин, Лопе де Вега, – это все драматурги, которые работали в прошлые века, но надо было передать их характер через костюм. Как правило, ткани были очень простецкие. Даже если постановка была перенесена на сцену музыкального театра, как Большой театр, Кировский, где средств было много больше, чем в драматическом театре, использовалось очень много простых тканей. Например, мешковину, из которой шили мешки для картошки, расписывали через трафарет для того, чтобы она выглядела парчой. Очень часто расписывали хлопчатобумажный бархат, так называемый плис, тоже специальным рисунком для того, чтобы он напоминал более дорогую ткань. Специальным "фунтиком", а это такой пакетик с засыхающей пастой, рисовали по тюлю и по капрону кружева. То есть выкручивались, как могли.
И когда я приехал на Запад, я был поражен богатством материала, наличием камней и кружев, парчовых и бархатных тканей с различными узорами, оттенками. Когда я впервые попал в Гранд Опера на спектакль Ростроповича и Галины Павловны Вишневской в 1982 году, они блистали с "Евгением Онегиным", то я был поражен, как прекрасно были сделаны костюмы, там была тафта, ткань, которая была в СССР просто неизвестна, там были прекрасные репсы, оттоманы, очень много шелковых тканей. А мы выходили из положения.
Правда, советская эпоха закончилась тридцать лет назад, потом стали привозить очень много тканей в 90-е годы, очень много было тканей восточного происхождения, китайского, арабского, дубайского, турецкого. Западноевропейские ткани, итальянские и французские, стоили очень дорого. Но когда я делал спектакли в России, а я работал в Художественном театре, в театре Станиславского, в Театре оперетты, в Оперном театре Новосибирска, в Оперном театре Самары, мне приходилось постоянно привозить что-то из Парижа. Им это очень нравилось, потому что иногда даже небольшие отрезки тканей могли решить в костюмах ситуацию, показать роскошь стиля и богатство. Теперешние художники имеют больше доступа к азиатским тканям, а в советское время просто выкручивались.
И очень многое перешивалось. Почему так мало старинных костюмов, еще из запаса императорских театров, сохранилось в России? Потому что их почти все изрезали на более поздние постановки. Просто потому, что юбка была хорошая, – почему бы из нее не сделать платье для другой героини? Такая форма переосмысливания исторических костюмов существовала.
Иван Толстой: Как вы могли бы в двух словах охарактеризовать задачу вашей пражской выставки "Парадокс моды"?
Александр Васильев: Я бы сказал, что для меня это, во-первых, первая выставка в Чешской Республике. Я безумно счастлив возможности работать в Восточной Европе, где у меня было очень мало выставок, если не считать Прибалтику. И эта выставка посвящена взаимодействию между своевременным нефигуративным искусством, абстрактным искусством и модой 20-го века, в основном 1960-70-х годов. Ели говорить в двух словах, это выставка о взаимодействии искусства и моды.
Игорь Померанцев: Александр, вам, с вашим представлением об искусстве, о красоте, о моде, есть ли место в современной воюющей России?
Александр Васильев: Честно говоря, думаю, немного. Во-первых, потому что мне сказали, что наша программа "Модный приговор" несет очень сильное западное влияние, потому что мы часто говорили о французском стиле, об итальянском стиле, об американском и любом другом, и что нам надо переформатировать программу и рассказывать больше о русском стиле. И, когда я спросил, о каком, то мне сказали: о сибирском, уральском и волжском. Я сказал: "Прекрасно! Это – три программы, а у нас она – ежедневная. Вы не хотите растерять всех?". Мы не можем каждый день рассказывать о волжском и сибирском стиле. Даже если мы посвятим одну программу кокошникам, другую – валенкам, третью – варежкам и каким-то другим элементам фольклорного костюма, ежедневной программы не получится.
И еще одно замечание, которое я услышал, касалось самой идеи женщины. Мне объяснили, что русская женина настолько прекрасна в воюющей России, что улучшать ее не надо. А мы занимались переодеванием и говорили, что делаем из нее парижанку, а это – аморально. То есть, из нее надо было все время делать волжанку или уралочку.
Игорь Померанцев: Месье Васильев, больше спасибо!
Иван Толстой: Александр, merci bien!
