Свобода в Клубе "ArteFAQ". "Александрийский квартет". Знаменитая тетралогия Лоренса Даррелла на фоне арабских революций.
За нашим столом: главный редактор журнала "Иностранная литература" Александр Ливергант; поэт, переводчик, издатель Максим Амелин, в издательстве "Симпозиум", которое выпустило тетралогию Даррелла "Александрийский квартет", Максим был совладельцем; Александр Иванов, главный редактор издательства "Ad Marginem"; и художник книги Андрей Бондаренко, который тетралогию Даррелла оформлял.
Несколько слов о Даррелле. Это старший брат известного в России писателя-натуралиста Джеральда. Родился в 1912 году, написал более 30 книг, он поэт в том числе. "Александрийский квартет" его прославил, тетралогия написана в конце 50-х годов, свет она увидела в начале 60-х. События касаются второй половины 30-х – начала 40-х годов в Египте, который в то время уже не находился под протекторатом Великобритании, но находился под военным и политическим английским влиянием. Для меня эта книга важна отношениями английского и арабского миров, и того, как политическое, личное, культурное проявляет себя в этом художественном произведении. Как мне кажется, мы можем кое-что понять из этой книги о Египте, и может быть, даже попытаться подумать о том, какие внутренние интенции могли поспособствовать развитию последних событий в Египте.
Я предлагаю для начала послушать отрывок из интервью Игоря Померанцева с Лоренсом Дарреллом, которое было сделано в 83-м году, опубликовано в парижском журнале "Синтаксис" в 86-м году под редакцией Марии Розановой. Там же был опубликован отрывок в переводе Померанцева из "Александрийского квартета". По-английски интервью опубликовано в сетевом журнале.
Игорь Померанцев: Для многих писателей, к примеру, немецких, русских,
тема “Родина”, “патриотизм” — при всей ее болезненности — тема продуктивная. Значит ли что-либо для вас это несколько старомодное слово “Родина”?
Лоренс Даррелл: Да, конечно. Знаете, колониальные британцы всегда
большие британцы, чем те, кто живут в метрополии. Тебя воспитывают
за границей, и все представляется тебе простым и понятным, и когда ты приезжаешь, в конце концов, домой, ты не можешь опомниться от этой узости и ледяного безразличия той жизни, которой живет твоя так называемая "родина". Но ведь по существу национальность – это твой язык, и пока у тебя есть английский и елизаветинцы, ты – при них и знаешь свою "гамму", как говорят французы.
Я родился в Индии, в колонии, и в литературе чувствую себя своего рода белым негром. Начнем с того, что я не был колонизатором в смысле поработителя. Моя семья жила в Индии еще со времен Революции, и шесть или семь моих тетушек никогда не видели Англии. Так что несколько поколений моих близких выросли и прожили в Индии. В семье говорили не только на урду, но и на других диалектах. Конечно, они были
британскими администраторами, и были до мозга костей британцами
со всей присущей британцам узостью, но из-за того, что они никогда не видели своей "родины", они были отрезанными ломтями.
Так, должно быть, чувствовали себя римляне, живущие в Африке, и хотя их дети никогда Рима не видели, их отношение к морали или к политике было абсолютно римским.
Игорь Померанцев: Вы пишете, главным образом, о ХХ веке. По крайней
мере, как писателя он вас устраивает?
Лоренс Даррелл: Писатель пишет о том, что он знает. Наше зрение ограничено. Но в каком-то смысле у меня индийское сердце и английская
кожа. Я понял это поздно, когда писал "Черную книгу" – мне было тогда двадцать два-двадцать один – и когда понял, пережил психологический кризис. Я был близок к нервному срыву, которому бы обрадовался разве что Фрейд. Он бы, конечно, смеялся, но мне-то было больно. Я вдруг понял, что я вовсе не англичанин и не европеец. Во мне, где-то в глубине, что-то происходило, и я понял, что это дает о себе знать Индия.
Так я стал исследователем, в восточном смысле, исследователем, который стремится дойти до предела науки и увидеть, где же она кончается. Я понял, что наш позитивистский, материалистический подход не только к обществу, но и ко Вселенной не слишком плодотворен. По старой памяти я обратился к йоге. В Греции, к счастью, я открыл для себя наново Пифагора и благодаря грекам, древним грекам, Гераклиту и другим, которые все учились у индусов, я почувствовал живую связь между Востоком и Западом. Ныне, в эпоху войн, невзгод, противоборства различных типов общества и мышления, вот что становится все очевидней: мы все движемся с Запада на Восток и с Востока на Запад.
С помощью информации, телевидения чужая культура становится доступной для каждого, даже визуально. Тибет ныне не так уж далек. В ближайшие полвека будет создан новый мир. Каким он будет? Разумеется, философы должны будут объединиться и пойти на уступки. Крайний материализм и позитивизм Запада должен будет видоизмениться под воздействием мистицизма и даосизма или других философских систем, что было бы вполне логично. Если ты знаешь йогу, то христианская молитва кажется тебе просто смешной. Разве можно сравнивать молитву за какого-нибудь Джона Брауна с восточной медитацией! На Западе это уже начали понимать.
Так что грядет единый мир, который будет вращаться вокруг единственной оси. Но вот какой оси? Это вопрос, на который можно отвечать бесконечно. Это религиозный вопрос. Диапазон писателя ограничен его интуицией, он не может забегать вперед себя. Это во мне говорит моя индийская половина. Ты видишь прекрасное, но тебе следует ждать, пока ты сам не превратишься в это прекрасное, ну а когда с тобой это случится, тебе остается только молчать. Это мысль Августина, и хотя он был европеец, это замечание индийское. В истории были времена, когда у Индии и Европы было много общего, например, научное восприятие действительности. Я не знаю, как их пути разошлись, но факт, что это случилось, как правда и то, что теперь они вновь сближаются.
Возможно, это то, что Платон называл "систо деастоли систоли" – работа легких, космических легких. Я вижу все с точки зрения современности, 1983 года. Мне семьдесят один год. Если мне удастся закончить задуманное, даже если это выйдет не Бог весть как хорошо, то пусть написанное мной станет ориентиром, пусть придут другие и сделают лучше.
Елена Фанайлова: Что добавляет знание "Александрийского квартета" русскому читателю к тому, что он знает о Египте? Как мне кажется, образ Египта в последние годы возмутительно заместился Египтом туристическим.
Максим АмелинМаксим Амелин: Этот роман, на мой взгляд, – единственное произведение о Египте ХХ века. Египет – это уже осколок колониальной империи, и крушение колониализма там как раз запечатлено, как на фотографии. На мой взгляд, это единственное произведение, в котором этот момент наиболее точно выражен. Практически ничего нет другого о духе Александрии как таковой. Насколько я знаю, он уже выветрился там давно, лет 40 назад. Те, кто ездил в Александрию, говорят, что стоят эти здания начала века, но они облеплены давно мелкими арабскими городульками. И Даррелл описывает то, что было в начале ХХ века, а это уже 30-е годы, дух культуры, дух европеизма, а с другой стороны, все перемешено, он наиболее там проявляется, мне кажется. Кстати, в русском сознании существует представление об Александрии, которое оттуда вывез Михаил Кузмин, написав "Александрийские песни", которые, на мой взгляд, корреспондируют с Кавафисом... иногда кажется, что один человек некоторые вещи писал.
Елена Фанайлова: Константинос Кавафис является важной фигурой для "Александрийского квартета". Знакомство рассказчика и одной из главных героинь, Жюстин, происходит на лекции, которую он читает о Кавафисе.
Максим Амелин: Плюс в романе "Бальтазар", второй книге, он проходит фигурой второго ряда. Плюс его поэзия, которая там цитируется. Кавафис стал для Александрии ее и бытописателем, и центральной фигурой начала века. А если существует великий поэт в городе, это значит, что существует огромный круг общения и огромный круг людей, которыми она востребована.
Александр ЛивергантАлександр Ливергант: Я бы сделал упор не на слове "Египет", а на слове "Александрия". Этот роман не мог бы состояться в любом другом городе. Например, в Каире, это совершенно исключается. Это роман не о Египте, а это роман именно об Александрии, как совершенно самостоятельном месте, которое отличается исключительной космополитической культурой, где все перемешано. И точно так же в этом романе (под стать политической и культурной смеси) перемешены жанры, манеры, образы и так далее. Собственно, этот роман и писался с идеей попытаться совместить в одном произведении традиции и новаторские черты современной литературы. И такое возможно было только в Александрии, конечно. Поэтому мне бы казалось, отвечая на ваш вопрос, как связаны события современного Египта с романом, можно лишь отрицательно. Мне кажется, что этот роман мало что проясняет в современной политической истории Египта, потому что он вообще не про Египет. Александрия – это совершенно отдельная область. Представьте себе, что мы судим о России по Санкт-Петербургу. И это примерно такая же ситуация. Это государство в государстве. Я, правда, никогда не был в Александрии, равно как и в Каире, но читая роман, я представляю себе, что это нечто совершенно самостоятельное и к Египту, строго говоря, отношение не всегда имеющее.
Александр Иванов: Я согласен, что это роман об Александрии. Но хотел бы немножко скорректировать представление, что по этому роману нам ничего нельзя вывести из понимания современного Египта. Конечно, Александрия – это не совсем Санкт-Петербург. В каком-то смысле две столицы Египта – Каир и Александрия. Но, скорее, Александрия ближе к Одессе. Историю Александрии в том виде, в котором она излагается Дарреллом, нужно начинать с середины 60-х годов XIX века, когда началась гражданская война в Америке, и Америка временно перестала быть главным мировым экспортером хлопка. И вот в это время начинается рассвет Александрии, как дополнительного, а в какой-то момент и главного поставщика хлопка для французских и английских ткацких фабрик. Александрия в это время становится тем, что называется "porto franco", то есть свободный город беспошлинной торговли, что привлекает туда различного рода бизнесменов и делает международный центр. Даррелл описывает ситуацию конца 30-ых годов, когда эта история почти уже заканчивается. То есть история Александрии, как интернационального города "porto franco", заканчивается. Примерно как заканчивается история интернационально и культурно очень богатой Одессы, как мы понимаем, уже в 80-е годы прошлого столетия.
Андрей БондаренкоПри этом очень важный аспект, который помогает нам перейти к современному Египту, который важен для этого романа, – это то, что в этом романе есть (если не брать литературных целей) очень интересная вещь, которая не всегда считывается. Героями романа являются, наряду с европейцами, копты. Практически в романе нет героев, которые принадлежат к исламскому миру. Копты – это особая община Египта. Нужно сказать, что эта община чрезвычайно продвинута в смысле бизнеса, образования и влиятельности в современном Египте. Большая часть, например, юристов, адвокатов, врачей, банкиров современного Египта – это копты по происхождению. Коптский язык – это один из древнейших языков региона, производный от греческого разговорного языка. Он сейчас существует только в виде письменного языка. На богослужении они используют арабский язык. При этом копты действительно антропологически являются прямыми наследниками фараоновского Египта. Я однажды был на богослужении рождественском в храме, и я видел лица, очень похожие на лица из египетских гробниц, прямо фараоновы лица. Это особая среда, и она находится в довольно сложном отношении с арабским контекстом, с исламским контекстом.
Елена Фанайлова: Собственно, основной конфликт книги – это конфликт главного героя-копта и арабского мира.
Александр Иванов: Один из основных конфликтов заключается еще, если мостик к современности проводить, в революции Насера 50-х годов, которая на поверхности привела к очень мощной арабизации, исламизации Александрии. Я был в Александрии, и знаю, что там на знаменитом Корнише, описанном в романе, очень много старых и новых ресторанчиков, кафе и так далее, где потрясающая свежая рыба, но нет алкоголя. То есть этот европейский город, а он в центре действительно очень европейский – какая-то смесь Парижа, может быть, и Лондона, этот город арабизирован очень глубоко. И конфликт между подступающей этнизацией города... Это можно сравнить, например, с украинизацией Одессы. Одесса – очень интернациональный, еврейско-русско-французско-украинский город, вдруг становится украинским городом. То же самое уже начало происходить в то время, которое описывает Даррелл.
Александр ИвановИ еще один мостик к современности заключается в конфликтах между европейским влиянием на Египет и попыткой национальной идентичности в Египте. Потому что копты являются проводниками европейского влияния, и это видно по роману. Они открыты навстречу европейским контактам. Но где-то рядом с этим миром есть абсолютно закрытый мир, который периодически упоминается Дарреллом, мусульманских анклавов. И эти многочисленные силы, иногда скрытые силы социальные, политические, которые действуют в этом романе, они продолжают действовать и сейчас в Египте. Копты традиционно, а особенно элита коптов, – это лево-ориентированная, лево-либерально-ориентированная элита. Достаточно сказать, что одним из самых знаменитых египетских коптов последних был Бутрос Галли, Генеральный секретарь ООН. И его окружали лево-ориентированные, в основном ориентированные на Францию, очень сильные интеллектуалы коптские. Египет мусульманский, Египет исламский в этом смысле оппонирует коптам, потому что это более правоконсервативные силы, но не всегда. Эволюция происходит таким образом, что мы часто понимаем "Братьев-мусульман" как реакционную организацию. Это не так. И последние события в Египте показали, что это не так. Потому что "Братья-мусульмане" – это не универсалисты, то есть они не стоят за всемирный халифат, это националистическое движение, которое стало одним из оснований для создания в Египте гражданского общества. Оказывается, что провокации, например, спецслужб Мубарака не получили развития потому, что гражданское общество в Египте настолько развито – различные общества поддержки вдовам, нуждающимся, домовые комитеты, которые исходят от "Братьев-мусульман", они противостоят государству и создают прослойку между частными лицами, довольно бедным населением Каира и Александрии и государственными структурами. То есть эту оптику надо иметь в виду. И Даррелл дает нам довольно много всяких подсказок для понимания современного Египта.
Андрей Бондаренко: Саша провел очень интересный анализ историко-политической ситуации. А я бы посмотрел на эту проблему не как на проблему Александрии или проблему Египта, а как на проблему колониализма, отношение к колонии белого человека и местного человека, скажу так. Я проездил какие-то страны, бывшие колонии в Африке – Кению, Сенегал, Того, Гану, Бенин. Меня поразило то, что если исторически местные жители в Африке селились по горизонтали, если брать Экватор как горизонталь, то колонии, так как они шли от берега, образовывались "расческой" по вертикали. То есть были нарушены очень многие исторические, племенные устои. Например, меня поразило, что внутриплеменных войн гораздо больше, чем межплеменных. Межплеменные отношения уже давно были погашены, земли были распределены между племенами, но войны внутри племен остались. Я общался с коптами в Египте, и это потрясающие люди, но при всем своем левом, европеизированном настроении, там есть, например, антисемитизм очень сильный. Там много всего.
Елена Фанайлова: Я бы хотела, чтобы мы рассказали о героях этого произведения, которые находятся друг с другом в совершенно разных отношениях. У них разные национальности, это не только арабы и копты, это еще и греки, евреи, армяне, не говоря уже о французах и англичанах.
Максим Амелин: Мне, скорее, симпатичен сам автор этого романа, который периодически идентифицируется с разными своими персонажами, в частности, с Дэвидом Маунтоливом, который занимается примерно той же профессией, что и автор, он дипломат. И так как этот роман все-таки не только о самом городе, но еще и о любви, о ее разных проявлениях и разных вариациях, то это все напоминает восточный ковер, на котором вышиты совершенно разные вещи, куда разные нити вплетены.
Александр Ливергант: Герои, переплетенные между собой, ощущают себя в этом городе необычайно уютно. Дело в том, что этот роман вписывается в традицию английского колониального романа в том смысле, это прослеживается и у Киплинга, и у Сомерсета Моэма, что англичанин за границей чувствует себя англичанином, чувствует себя очень уверенно и по-домашнему. Тогда как попав в метрополию, на родину, он чувствует себя отринутым, он чувствует себя в окружении холодного общества, он чувствует непонимание, отрешенность этого общества от себя и так далее. И мотив, который присутствует в рассказах Моэма и в рассказах Киплинга, в том числе и у Даррелла, потому что у Даррелла та же самая, в общем, жизненная судьба... В "Квартете", при всех сложных, непростых, а порой и трагических коллизиях, ощущение какой-то необычайной уютности и складности этой, с одной стороны, нелепой, а с другой стороны, теплой жизни, которой за пределами Александрии не будет.
Александр Иванов: Мне кажется, что главным героем романа является, конечно, город. Но не город в смысле Александрии, как ее видит турист, или даже ученый, социолог и так далее. Здесь есть принципиальная разница, потому что этот роман – наследник очень важной, модернистской традиции, одновременно как бы и джойсовской, и прустовской. И понятно, что без "Улисса" этот роман был бы невозможен, без того Дублина, который как бы и не является Дублином, а является некоторым производным от сознания рассказчика и героев. То есть это топологический роман, который представляет пространство не как трехмерное вместилище тел, а как некое производное от главного эмоционального и какого-то интеллектуального состояния рассказчика. Это состояние определяется словом "воспоминание". То есть Александрия, по мнению Даррелла, – это столица воспоминаний. Что немаловажный момент.
Если мы вспомним историю, Александрия была основана Александром Македонским, и одной из главных загадок, затем транслирующихся на протяжении веков, этого места является то, что, по преданию, в этом городе находится сома, то есть забальзамированное тело Александра Македонского, что очень важно. Важно также и то, что эта сома до сих пор не открыта. Шлиман после раскопок Трои пытался искать сому, и даже договорился с властями, но проблема заключается в том, что, скорее всего, мавзолей Александра Македонского стоит на месте, на котором позже возникла очень важная христианская церковь, в которой Афанасий Александрийский составлял христианский канон. А затем на этом месте возникла очень важная мечеть. И уже исламские власти запретили Шлиману, и запрещают до сих пор производить какие-либо раскопки под этим местом. То есть многослойность города, которая вскрывается через воспоминания, через поэтические образцы, она и является главным героем.
Если говорить совсем о литературном герое, то мой любимый герой – это один из двойников автора, писатель Персуорден, у которого есть замечательный афоризм, и в блестящем переводе Вадима Михайлина он звучит так: "Главная обязанность патриота – ненавидеть свою родину конструктивным образом". Отличная цитата!
Я не соглашусь, пожалуй, с Александром относительно общей атмосферы уютности города. Мне кажется, Александрия в интерпретации Даррелла – это место, в котором все физические характеристики города исчезают прямо на глазах. Они существуют как исчезающие. Это касается черт лиц любимых женщин, это касается каких-то домов, каких-то чувственных моментов. Все, что существует в романе, существует в модусе исчезновения. И это превращает роман в очень интересную машину, воронку временную, в которую все уходит. Остается пустота. Физически восстановить Александрию после чтения романа просто невозможно. Эта пустота и является основным источником фантазий. То есть город существует только в тот момент, когда он исчезает, когда, как в стихотворении Кавафиса, ты отплываешь от этого города, ты прощаешься с ним. И сам Даррелл в интервью Померанцеву прекрасно об этом говорит. Понять так город может человек, который все время "сидит на чемоданах", у которого, собственно, нет родины. Нет родины – не в смысле места, где он родился, а в смысле места, где он живет, обустроился, ведет себя как колонизатор или, наоборот, подчиненный колониализму и так далее. Вот это такой странный город. И у каждого из нас такой город есть, конечно. Поэтому не надо привязываться к Александрии, у каждого есть своя "Александрия", и это может быть самый разный город.
За нашим столом: главный редактор журнала "Иностранная литература" Александр Ливергант; поэт, переводчик, издатель Максим Амелин, в издательстве "Симпозиум", которое выпустило тетралогию Даррелла "Александрийский квартет", Максим был совладельцем; Александр Иванов, главный редактор издательства "Ad Marginem"; и художник книги Андрей Бондаренко, который тетралогию Даррелла оформлял.
Несколько слов о Даррелле. Это старший брат известного в России писателя-натуралиста Джеральда. Родился в 1912 году, написал более 30 книг, он поэт в том числе. "Александрийский квартет" его прославил, тетралогия написана в конце 50-х годов, свет она увидела в начале 60-х. События касаются второй половины 30-х – начала 40-х годов в Египте, который в то время уже не находился под протекторатом Великобритании, но находился под военным и политическим английским влиянием. Для меня эта книга важна отношениями английского и арабского миров, и того, как политическое, личное, культурное проявляет себя в этом художественном произведении. Как мне кажется, мы можем кое-что понять из этой книги о Египте, и может быть, даже попытаться подумать о том, какие внутренние интенции могли поспособствовать развитию последних событий в Египте.
Я предлагаю для начала послушать отрывок из интервью Игоря Померанцева с Лоренсом Дарреллом, которое было сделано в 83-м году, опубликовано в парижском журнале "Синтаксис" в 86-м году под редакцией Марии Розановой. Там же был опубликован отрывок в переводе Померанцева из "Александрийского квартета". По-английски интервью опубликовано в сетевом журнале.
Игорь Померанцев: Для многих писателей, к примеру, немецких, русских,
тема “Родина”, “патриотизм” — при всей ее болезненности — тема продуктивная. Значит ли что-либо для вас это несколько старомодное слово “Родина”?
Лоренс Даррелл: Да, конечно. Знаете, колониальные британцы всегда
большие британцы, чем те, кто живут в метрополии. Тебя воспитывают
за границей, и все представляется тебе простым и понятным, и когда ты приезжаешь, в конце концов, домой, ты не можешь опомниться от этой узости и ледяного безразличия той жизни, которой живет твоя так называемая "родина". Но ведь по существу национальность – это твой язык, и пока у тебя есть английский и елизаветинцы, ты – при них и знаешь свою "гамму", как говорят французы.
Я родился в Индии, в колонии, и в литературе чувствую себя своего рода белым негром. Начнем с того, что я не был колонизатором в смысле поработителя. Моя семья жила в Индии еще со времен Революции, и шесть или семь моих тетушек никогда не видели Англии. Так что несколько поколений моих близких выросли и прожили в Индии. В семье говорили не только на урду, но и на других диалектах. Конечно, они были
британскими администраторами, и были до мозга костей британцами
со всей присущей британцам узостью, но из-за того, что они никогда не видели своей "родины", они были отрезанными ломтями.
Так, должно быть, чувствовали себя римляне, живущие в Африке, и хотя их дети никогда Рима не видели, их отношение к морали или к политике было абсолютно римским.
Игорь Померанцев: Вы пишете, главным образом, о ХХ веке. По крайней
мере, как писателя он вас устраивает?
Лоренс Даррелл: Писатель пишет о том, что он знает. Наше зрение ограничено. Но в каком-то смысле у меня индийское сердце и английская
кожа. Я понял это поздно, когда писал "Черную книгу" – мне было тогда двадцать два-двадцать один – и когда понял, пережил психологический кризис. Я был близок к нервному срыву, которому бы обрадовался разве что Фрейд. Он бы, конечно, смеялся, но мне-то было больно. Я вдруг понял, что я вовсе не англичанин и не европеец. Во мне, где-то в глубине, что-то происходило, и я понял, что это дает о себе знать Индия.
Так я стал исследователем, в восточном смысле, исследователем, который стремится дойти до предела науки и увидеть, где же она кончается. Я понял, что наш позитивистский, материалистический подход не только к обществу, но и ко Вселенной не слишком плодотворен. По старой памяти я обратился к йоге. В Греции, к счастью, я открыл для себя наново Пифагора и благодаря грекам, древним грекам, Гераклиту и другим, которые все учились у индусов, я почувствовал живую связь между Востоком и Западом. Ныне, в эпоху войн, невзгод, противоборства различных типов общества и мышления, вот что становится все очевидней: мы все движемся с Запада на Восток и с Востока на Запад.
С помощью информации, телевидения чужая культура становится доступной для каждого, даже визуально. Тибет ныне не так уж далек. В ближайшие полвека будет создан новый мир. Каким он будет? Разумеется, философы должны будут объединиться и пойти на уступки. Крайний материализм и позитивизм Запада должен будет видоизмениться под воздействием мистицизма и даосизма или других философских систем, что было бы вполне логично. Если ты знаешь йогу, то христианская молитва кажется тебе просто смешной. Разве можно сравнивать молитву за какого-нибудь Джона Брауна с восточной медитацией! На Западе это уже начали понимать.
Так что грядет единый мир, который будет вращаться вокруг единственной оси. Но вот какой оси? Это вопрос, на который можно отвечать бесконечно. Это религиозный вопрос. Диапазон писателя ограничен его интуицией, он не может забегать вперед себя. Это во мне говорит моя индийская половина. Ты видишь прекрасное, но тебе следует ждать, пока ты сам не превратишься в это прекрасное, ну а когда с тобой это случится, тебе остается только молчать. Это мысль Августина, и хотя он был европеец, это замечание индийское. В истории были времена, когда у Индии и Европы было много общего, например, научное восприятие действительности. Я не знаю, как их пути разошлись, но факт, что это случилось, как правда и то, что теперь они вновь сближаются.
Возможно, это то, что Платон называл "систо деастоли систоли" – работа легких, космических легких. Я вижу все с точки зрения современности, 1983 года. Мне семьдесят один год. Если мне удастся закончить задуманное, даже если это выйдет не Бог весть как хорошо, то пусть написанное мной станет ориентиром, пусть придут другие и сделают лучше.
Елена Фанайлова: Что добавляет знание "Александрийского квартета" русскому читателю к тому, что он знает о Египте? Как мне кажется, образ Египта в последние годы возмутительно заместился Египтом туристическим.
Елена Фанайлова: Константинос Кавафис является важной фигурой для "Александрийского квартета". Знакомство рассказчика и одной из главных героинь, Жюстин, происходит на лекции, которую он читает о Кавафисе.
Максим Амелин: Плюс в романе "Бальтазар", второй книге, он проходит фигурой второго ряда. Плюс его поэзия, которая там цитируется. Кавафис стал для Александрии ее и бытописателем, и центральной фигурой начала века. А если существует великий поэт в городе, это значит, что существует огромный круг общения и огромный круг людей, которыми она востребована.
Александр Иванов: Я согласен, что это роман об Александрии. Но хотел бы немножко скорректировать представление, что по этому роману нам ничего нельзя вывести из понимания современного Египта. Конечно, Александрия – это не совсем Санкт-Петербург. В каком-то смысле две столицы Египта – Каир и Александрия. Но, скорее, Александрия ближе к Одессе. Историю Александрии в том виде, в котором она излагается Дарреллом, нужно начинать с середины 60-х годов XIX века, когда началась гражданская война в Америке, и Америка временно перестала быть главным мировым экспортером хлопка. И вот в это время начинается рассвет Александрии, как дополнительного, а в какой-то момент и главного поставщика хлопка для французских и английских ткацких фабрик. Александрия в это время становится тем, что называется "porto franco", то есть свободный город беспошлинной торговли, что привлекает туда различного рода бизнесменов и делает международный центр. Даррелл описывает ситуацию конца 30-ых годов, когда эта история почти уже заканчивается. То есть история Александрии, как интернационального города "porto franco", заканчивается. Примерно как заканчивается история интернационально и культурно очень богатой Одессы, как мы понимаем, уже в 80-е годы прошлого столетия.
Елена Фанайлова: Собственно, основной конфликт книги – это конфликт главного героя-копта и арабского мира.
Александр Иванов: Один из основных конфликтов заключается еще, если мостик к современности проводить, в революции Насера 50-х годов, которая на поверхности привела к очень мощной арабизации, исламизации Александрии. Я был в Александрии, и знаю, что там на знаменитом Корнише, описанном в романе, очень много старых и новых ресторанчиков, кафе и так далее, где потрясающая свежая рыба, но нет алкоголя. То есть этот европейский город, а он в центре действительно очень европейский – какая-то смесь Парижа, может быть, и Лондона, этот город арабизирован очень глубоко. И конфликт между подступающей этнизацией города... Это можно сравнить, например, с украинизацией Одессы. Одесса – очень интернациональный, еврейско-русско-французско-украинский город, вдруг становится украинским городом. То же самое уже начало происходить в то время, которое описывает Даррелл.
Андрей Бондаренко: Саша провел очень интересный анализ историко-политической ситуации. А я бы посмотрел на эту проблему не как на проблему Александрии или проблему Египта, а как на проблему колониализма, отношение к колонии белого человека и местного человека, скажу так. Я проездил какие-то страны, бывшие колонии в Африке – Кению, Сенегал, Того, Гану, Бенин. Меня поразило то, что если исторически местные жители в Африке селились по горизонтали, если брать Экватор как горизонталь, то колонии, так как они шли от берега, образовывались "расческой" по вертикали. То есть были нарушены очень многие исторические, племенные устои. Например, меня поразило, что внутриплеменных войн гораздо больше, чем межплеменных. Межплеменные отношения уже давно были погашены, земли были распределены между племенами, но войны внутри племен остались. Я общался с коптами в Египте, и это потрясающие люди, но при всем своем левом, европеизированном настроении, там есть, например, антисемитизм очень сильный. Там много всего.
Елена Фанайлова: Я бы хотела, чтобы мы рассказали о героях этого произведения, которые находятся друг с другом в совершенно разных отношениях. У них разные национальности, это не только арабы и копты, это еще и греки, евреи, армяне, не говоря уже о французах и англичанах.
Максим Амелин: Мне, скорее, симпатичен сам автор этого романа, который периодически идентифицируется с разными своими персонажами, в частности, с Дэвидом Маунтоливом, который занимается примерно той же профессией, что и автор, он дипломат. И так как этот роман все-таки не только о самом городе, но еще и о любви, о ее разных проявлениях и разных вариациях, то это все напоминает восточный ковер, на котором вышиты совершенно разные вещи, куда разные нити вплетены.
Александр Ливергант: Герои, переплетенные между собой, ощущают себя в этом городе необычайно уютно. Дело в том, что этот роман вписывается в традицию английского колониального романа в том смысле, это прослеживается и у Киплинга, и у Сомерсета Моэма, что англичанин за границей чувствует себя англичанином, чувствует себя очень уверенно и по-домашнему. Тогда как попав в метрополию, на родину, он чувствует себя отринутым, он чувствует себя в окружении холодного общества, он чувствует непонимание, отрешенность этого общества от себя и так далее. И мотив, который присутствует в рассказах Моэма и в рассказах Киплинга, в том числе и у Даррелла, потому что у Даррелла та же самая, в общем, жизненная судьба... В "Квартете", при всех сложных, непростых, а порой и трагических коллизиях, ощущение какой-то необычайной уютности и складности этой, с одной стороны, нелепой, а с другой стороны, теплой жизни, которой за пределами Александрии не будет.
Александр Иванов: Мне кажется, что главным героем романа является, конечно, город. Но не город в смысле Александрии, как ее видит турист, или даже ученый, социолог и так далее. Здесь есть принципиальная разница, потому что этот роман – наследник очень важной, модернистской традиции, одновременно как бы и джойсовской, и прустовской. И понятно, что без "Улисса" этот роман был бы невозможен, без того Дублина, который как бы и не является Дублином, а является некоторым производным от сознания рассказчика и героев. То есть это топологический роман, который представляет пространство не как трехмерное вместилище тел, а как некое производное от главного эмоционального и какого-то интеллектуального состояния рассказчика. Это состояние определяется словом "воспоминание". То есть Александрия, по мнению Даррелла, – это столица воспоминаний. Что немаловажный момент.
Если мы вспомним историю, Александрия была основана Александром Македонским, и одной из главных загадок, затем транслирующихся на протяжении веков, этого места является то, что, по преданию, в этом городе находится сома, то есть забальзамированное тело Александра Македонского, что очень важно. Важно также и то, что эта сома до сих пор не открыта. Шлиман после раскопок Трои пытался искать сому, и даже договорился с властями, но проблема заключается в том, что, скорее всего, мавзолей Александра Македонского стоит на месте, на котором позже возникла очень важная христианская церковь, в которой Афанасий Александрийский составлял христианский канон. А затем на этом месте возникла очень важная мечеть. И уже исламские власти запретили Шлиману, и запрещают до сих пор производить какие-либо раскопки под этим местом. То есть многослойность города, которая вскрывается через воспоминания, через поэтические образцы, она и является главным героем.
Если говорить совсем о литературном герое, то мой любимый герой – это один из двойников автора, писатель Персуорден, у которого есть замечательный афоризм, и в блестящем переводе Вадима Михайлина он звучит так: "Главная обязанность патриота – ненавидеть свою родину конструктивным образом". Отличная цитата!
Я не соглашусь, пожалуй, с Александром относительно общей атмосферы уютности города. Мне кажется, Александрия в интерпретации Даррелла – это место, в котором все физические характеристики города исчезают прямо на глазах. Они существуют как исчезающие. Это касается черт лиц любимых женщин, это касается каких-то домов, каких-то чувственных моментов. Все, что существует в романе, существует в модусе исчезновения. И это превращает роман в очень интересную машину, воронку временную, в которую все уходит. Остается пустота. Физически восстановить Александрию после чтения романа просто невозможно. Эта пустота и является основным источником фантазий. То есть город существует только в тот момент, когда он исчезает, когда, как в стихотворении Кавафиса, ты отплываешь от этого города, ты прощаешься с ним. И сам Даррелл в интервью Померанцеву прекрасно об этом говорит. Понять так город может человек, который все время "сидит на чемоданах", у которого, собственно, нет родины. Нет родины – не в смысле места, где он родился, а в смысле места, где он живет, обустроился, ведет себя как колонизатор или, наоборот, подчиненный колониализму и так далее. Вот это такой странный город. И у каждого из нас такой город есть, конечно. Поэтому не надо привязываться к Александрии, у каждого есть своя "Александрия", и это может быть самый разный город.
