Кто-нибудь продавал своего ребенка? Чтобы другой ребенок вырос нормальным и потом, повзрослев, обвинил свою мать в загубленной жизни. Как относиться к женщине, сделавшей все это. Какие ответы должны быть, чтобы понять эти поступки?

Мне было неприятно смотреть, как молодая и крепко сложенная девушка грубо тормошила пожилую женщину, кричала какие-то оскорбления. Люди проходили мимо, несколько человек попытались словом остановить насилие. Тщетно. Все же мне и одной доброй женщине удалось оттащить девицу прочь. Она выкрикнула еще пару непечатных слов, попыталась дать мне в ухо – хорошо, не получилось, - села в свой автомобиль и уехала.

– Пойдемте со мной, приведете себя в порядок и немного успокоитесь хорошим чаем, – предложил я женщине, помогая собрать разбросанные по земле фрукты. Она молча плакала и на мои слова не реагировала. Понятно, шок. Я взял ее под руку и повел в ближайшее кафе.

Она говорила мало, односложно. Было ощущение, что камень в ее душе окончательно додавил ее человеческое желание выговориться. Я налил ей еще чая и сказал:

– Меня тоже однажды незнакомая женщина на улице грязной водой окатила, а когда я возмутился, драться полезла. Я так растерялся…

– Она не незнакомая женщина. Она моя дочь…

…Ровно двадцать пять лет назад в городе с красивым названием Старый Оскол тридцатилетняя Людмила родила девочек-двойняшек. Родила от мужчины, который, узнав о ее беременности, сбежал от нее. Родители помогали, как могли, но все равно было очень трудно. Дети росли слабыми и много болели. И как им помочь, если нет денег на элементарное хорошее питание? Днем работа на две ставки, вечером репетиторство со школьниками, а ночью стирка детской одежды. Еще постоянные переводы стрелок будильника на более раннее время, чтобы успеть взять в поликлинике талончик к педиатру, – все это длилось два долгих года. Пока не приехала дальняя родственница из-за границы и не ужаснулась ее нищете. И помогла встать на ноги. А взамен забрала одну из девочек, ту, у которой обнаружили кардиомиопатию.

– Ты не сможешь вылечить ее здесь, при твоем образе жизни. И нормально вырастить обеих тоже не сможешь, – горячо убеждала тетя. – И ты в душе это знаешь. Деньги, что я тебе оставляю, все равно кончатся, твое здоровье тоже не железное, можешь надорваться. Так помоги одной стать счастливой, а другой, Алечке, помогу я. У меня нет детей, ею я скрашу свою старость. И Алечке дам жизнь. Только важно, чтобы дети не знали друг о друге. Иначе не простят нам все это.

Трудное решение далось не сразу. Но тетя все же получила разрешение забрать Алечку с собой. Когда самолет взлетел, Людмила сломалась. Какие бы благие намерения она не преследовала, она только что продала и предала свою дочь. Она не плакала и не билась в истерике. Она просто ушла в любовь к оставшейся дочери.

Все, что она сделала за эти двадцать пять лет для Анечки, можно назвать одной фразой: искупление за проступок перед Алечкой. Аня получала в два раза больше добра, внимания и благ. За себя и за сестру. Мать не смела строго воспитывать дочь, словно боясь, что ее поступок как-то повлияет на счастье Анечки.

Может, поэтому и выросла дочь эгоисткой. Капризная, не умеющая уступать и ни в чем себе не отказывающая. Характер она не воспитала, знаний еле хватило окончить школу, и оттого не смогла поступить в институт. Но преуспела на другом поприще. Красивая и без комплексов она поехала покорять Москву. Удалось. Что еще надо для эгоистичного счастья?
А надо, чтобы постаревшая и уже вовсе не нужная мать не доставала. И поэтому ее приезды в Москву повидать дочь превращались в пытку для обеих. Дочь еле терпела приезд матери и всячески ускоряла ее отъезд домой. Людмила видела это и страдала от этого, ведь любовь к детям не умирает.

– Если вас не хотят видеть, стоило ли приезжать вновь? – я решил, что жесткие слова помогут ей быстрее собраться. Иначе ее глаза были потухшие, словно у снулой рыбы, и мне было трудно смотреть в них. – Ведь вы могли любить ее и на расстоянии. Оставить ее в своей памяти такой, какой хотите видеть.

– Сегодня я приехала покаяться, – слезы продолжали катиться и ничего с этим поделать быть нельзя. – Вчера приехала моя Алечка. Тетя перед смертью рассказала ей правду. Аля прилетела ко мне сразу после похорон. Нет, не волнуйтесь, на улице была не она. Аля ждет меня в гостинице. Я уговорила ее подождать пару дней, хотела подготовить Аню.

– А что Ане не понравилось?

– Она обвинила меня в том, что я сломала ее жизнь. Продала, она так и сказала "продала", не ту дочь. Аля все время купалась в роскоши, а она, Аня, вынуждена была испытать трудности жизни. Я не ждала понимания, но такого не могла даже представить. Я пыталась объясниться, но вы видели ее реакцию. Она меня даже из дома выставила. Силой повезла в гостиницу к Але. И с сестрой она хочет увидеться только, чтобы потребовать свою долю в наследстве тети. Что я наделала! Теперь Але достанется. А она ни в чем не виновата. Что я наделала!

История, конечно, не закончена. Скажите, насколько этично само действие по "продаже" ребенка. Могут ли благие намерения оправдать это? Можно ли сохранить уважение к матери, которая взяла грех на душу, но спасла жизнь одному человеку, но одновременно сломала ее другому? Скажите мне, что это: вина из-за малодушия или жертва во имя спасения?

Я сам задавал себе эти вопросы и пока не знал ответа. Сейчас я смотрел в мокрые от слез глаза Людмилы и ждал, пока она немного успокоится.