Марина Тимашева: В Москве завершилась та часть внеконкурсной программы фестиваля ''Золотая Маска'', в которой участвовали гости из Польши. Последним спектаклем афиши стала ''Теорема'' Гжегожа Яжины и театра ''TR Warzawa''.
Форма спектакля безукоризненна. Череда довольно статичных, очень красивых картин - стоп-кадров. На сцене – квартира, в ней – люди. Причесываются, читают, фотографируются. Свет гаснет, потом зажигается. Та же квартира, те же люди, та же мизансцена. Разнятся только детали: во второй картине дочь подкрашивает ресницы, в третьей показывает отцу фотоальбом с собственными снимками, да еще меняются костюмы. Так, условно и лаконично показано, что между затемнениями проходят не часы, не дни, а годы. Чуть позже появится текст, но он кажется лишним. Лучше вообще ни о чем не думать, просто любоваться сценической живописью, красивыми позами, красивыми, часто обнаженными, телами. Надо полагать, большинство зрителей тем и занято, потому что понять происходящее без предварительной подготовки сложно или даже невозможно.
Яжина наследует польской традиции поэтического и символического театра, а его спектакль основан на сценарии Пазолини "Теорема". В какой-то степени вторит итальянскому мастеру, а в какой-то - перечит. Поклонникам фильма спектакль может не понравиться, потому что сложно сравнивать театральных актеров с кинокумирами (Теренсом Стэмпом, Сильваной Мангано, Лаурой Бетти), потому что в постановке много юмора, явно не предусмотренного автором литературного текста, и потому что совсем невнятен финал.
Фильм Пазолини начинается своеобразным прологом, в котором корреспонденты берут интервью у рабочих: фабрикант передал в их распоряжение предприятие, и у них спрашивают, каково их отношение к господскому подарку. В прологе спектакля мы видим нечто похожее. Похожее – да не совсем то же самое. Здесь фабриканту (Ян Эглерт) ''подсадные утки'' из зала задают вопросы на социальные темы. Он бубнит давно затверженные фразы, но не находит ответа на существенный вопрос "Верите ли вы в Бога?".
Вопрос: В одном из ваших интервью в интернете вы сказали, что наша культура достигла точки насыщения. Что вы этим хотели сказать?
Фабрикант: Культура подстроилась под глобальные нормы капитализма.
Вопрос: Как вы относитесь к современному обществу?
Фабрикант: Еще 10 лет назад мне нравилась эта толпа. А теперь я чувствую к ней презрение. Будем честны: глупо требовать от нашего поколения, чтобы мы пробуждали такую же надежду, как 10 или 20 лет назад. Это биологический процесс.
Вопрос: А что вы думаете об общественном телевидении?
Фабрикант: Телевидение подменяет образ действительности, внушает нам, что то, что мы видим с экрана, это правда.
Вопрос: Но ведь по телевидению мы слышим и ваши слова, вы можете сказать все, что хотите.
Фабрикант: Ну, конечно, я не могу сказать всего, что хочу.
Вопрос: Так попробуйте сейчас.
Фабрикант: Еще есть какие-то вопросы?
Вопрос: Что вы думаете об институте церкви?
Фабрикант: Институт церкви это необходимость.
Вопрос: Евангелие является для вас утешением?
Фабрикант: Утешение это всегда что-то нереальное, не действительное, оно так же условно как надежда и только выражает наш страх перед действительностью.
Вопрос: Вы верите в Бога?
Фабрикант: Не понимаю вопроса.
Марина Тимашева: Заканчивается спектакль документальными кинокадрами - опросом общественного мнения: верят ли граждане в чудо. Значит, социальная составляющая Яжину, в отличие от Пазолини, интересует мало, он полностью сосредоточен на вопросах метафизических.
Фрагмент спектакля: ''Верите ли вы в чудо? …. Просим пана ответить на этот вопрос. Просим пана ответить на этот вопрос''.
Марина Тимашева: Напомним сюжет немногословного сочинения Пазолини. В дом преуспевающего фабриканта приезжает молодой мужчина, он быстро становится объектом сексуальных желаний всех обитателей дома, вне зависимости от их положения в обществе, возраста, а также пола. Удовлетворив эти желания простым физическим способом, Посетитель уезжает. А жизнь всех персонажей, которая на какой-то миг обрела, вроде бы, смысл и стала радостной, рушится после его отъезда. Им остается только на разные лады вопрошать "На кого ты нас оставил". За этим коротким и простым сюжетом скрывается второй, символический план.
Несмотря на кощунственность сравнения, многие зрители фильма уподобляли героя ангелу, если не самому Христу. Тому, кто пришел в этот мир, напоил его любовью и покинул, а люди не сумели правильно распорядиться тем, чему он их научил.
(Музыка)
Фильм был снят в 1968 году, в год рождения режиссера Гжегожа Яжины. В это время в Европе происходило нечто невообразимо антибуржуазное. На вудстокских полянах, в клубах наркотического дыма паслись дети цветов, все занимались сексом со всеми, на лбу и на брюках клеш красовались пацифики, их носители проповедовали христианство, язычество и индуизм, пели "All you need is Love". И все это был протест против правил, против сытого общества, против ханжеского лицемерия, против норм буржуазной морали.
С тех пор прошло больше 40 лет. Время нюхать цветы – и время собирать волчьи ягоды. Бывшие хиппи и левые экстремисты (кто не умер) заняли теплые кресла, а их свободы переродились в ''инновационный'' и намного более эффективный, чем все предыдущие, метод подавления человеческой личности.
Теперь, по крайней мере, в России, ностальгируют по Вудстоку, нюхают кокаин, проводят досуг в ашрамах и ''шокируют обывателя'' совсем другие люди. Мальчики-мажоры, а также их папеньки - менеджеры крупных корпораций, редакторы модных журналов и члены попечительских советов. Наверное, поэтому смысл "Теоремы", хотя и окутанный прежним психоделическим туманом, теперь воспринимается иначе: главный герой (в исполнении Себастьяна Павляка) вызывает ассоциации с Антихристом – с абсолютным разрушителем, который соблазняет несчастную семью фабриканта. Соблазняет в том значении слова, которое отвратительно людям религиозным. Напоминаю, что Антихрист должен быть внешне похож на Христа. И отличаются они как раз ''по плодам''.
(Музыка)
Недавно в театре имени Вахтангова поставили спектакль по пьесе польского драматурга Витольда Гомбровича "Ивонна-Принцесса Бургундская"(1938). Там в некое царство попадает болезненная девушка. Встреча с ней проявляет во всех действующих лицах самое скверное, что в них есть. Режиссер Владимир Мирзоев придерживается канонической интерпретации текста Гомбровича: "Ивонна - универсальное зеркало. Но она не только символ. В этой пьесе очевидны христианские параллели. Конечно, Ивонна - не Спаситель, но речь идет о том, чтобы увидеть образ Спасителя в самом жалком существе, самом последнем". Режиссер предполагает, а спектакль располагает – и наводит на совершенно иное толкование: Ивонна искушает людей, провоцируя их на низкие и злые поступки.
Как должно измениться время, чтобы та, в которой многие десятилетия видели невинную жертву, обреченного на заклание агнца, теперь представлялась зеркалом тролля, а тот, в ком видели иносказательный образ Христа, стал казаться Дьяволом во плоти?
И вот читаем комментарий Пазолини: ''В общих чертах, я превратил Теренса Стэмпа в метафизического небожителя. В нём можно видеть дьявола, а можно — сочетание бога с дьяволом''. Значит, такое прочтение было заложено самим автором. С точки зрения верующего человека ''сочетание Бога с Дьяволом'' - идея дьявольская, в атеистической редакции - идея ложная и разрушительная. И последние спектакли, вне зависимости от того, сознают ли это режиссеры, запечатлели печальный исторический опыт и оставили очень тревожное ощущение, что свято место в мире, где так долго хоронили Бога и отрывали от этики то эстетику, то метафизику, занял кто-то другой. Издали похожий на Христа.
