Анна Качкаева: Еще два дня до той трагической истории и даты в истории российского телевидения - 14 апреля разрушилось «старое» НТВ, которое было символом нового телевидения и нового времени для очень многих людей. Поэтому сегодняшнюю программу мы назвали «10 лет после НТВ». Как раз того НТВ, которое в революционные 90-ые стало символом частного, нового, вольнолюбивого телевидения, символом времени, почти неограниченной свободы, первоначального накопления капитала, «информационных войн» за ресурс, влияние и власть.
Противостояние собственников НТВ, его создателя Владимира Гусинского и собственника-кредитора - компании «Газпром» - интерпретировалось, с одной стороны, как спор хозяйствующих субъектов, а с другой стороны, как покушение на свободу слова. Спор, конечно, был, в том числе и хозяйствующих субъектов. Но свободу слова на телевидении свернули. И это тоже уже теперь исторический факт. Ночь с 13-го на 14 апреля 2001 года окончательно тогда расколола коллектив: часть сотрудников осталась с командой Бориса Йордана, нанятой победителем-собственником – «Газпромом», а другие, сочувствующие собственнику проигравшему – Владимиру Гусинскому, ушли с Евгением Киселевым. Потом, правда, и Бориса Йордана с его командой на НТВ не стало. НТВ уже пережило третье рождение своего и вида, и формы, и некоего состояния.
И вот о том, как эти 10 лет пережили разные команды, как драма раскола НТВ, за которой страна наблюдала тогда в прямом эфире, отразилась на судьбах журналистов, ведущих, и как эти события повлияли вообще на состояние политического климата, мы сегодня будем разговаривать.
Со мной в студии – Вера Кричевская, тогда она работала режиссером на «старом», как теперь принято говорить, НТВ, делала черно-белую, эстетскую программу с Дмитрием Дибровым «Антропология», потом делала программу «Свобода слова» с Савиком Шустером, «Страну и мир». И с нами Светлана Сорокина, которая тогда была ведущей основных разговорных программ НТВ. И Вера, и Светлана тогда были, как тогда бы сказали, по разные стороны баррикады: Светлана ушла, а Вера осталась. Потом Вера тоже ушла.
Вот прошло 10 лет. Как вчера выяснилось в дискуссии вокруг этого в « Facebook», тема больная, словами трудно выговариваемая до сих пор. И я вам признательна, потому что очень многие из ваших коллег не очень хотят встречаться друг с другом и не очень хотят вспоминать эти события публично.
Теперь, через 10 лет, Света, вы как свое тогдашнее решение оцениваете? Поменяли бы или нет? Позиция была верной?
Светлана Сорокина: Притом, что к нынешнему моменту своей жизни я совсем отучилась в сослагательном наклонении что-либо в истории воспринимать, просто этого не делаю, но отвечу. Нет, наверное, все было бы так же, как и было. Сожалений у меня по разным поводам огромное количество. Но полагаю, что, наверное, все так бы и было.
Вера Кричевская: И я ровно так бы поступила, как я поступила. У меня сожаление носит глобальный характер, и их очень много разных. Мне кажется, что для себя, для того, что мне удалось сделать за следующий год на НТВ, я приняла очень правильное решение, и мне кажется, что очень хорошо, честно, профессионально поработала.
Светлана Сорокина: То есть тоже ушла, но позже. Потому что получилась «Свобода слова» и, соответственно, работа, еще некоторое время приносившая удовольствие.
Анна Качкаева: С кем бы я ни разговаривала за эти дни, эмоционально уже не столько детали, сколько ощущение потери, боли, у кого-то – смирения по этому поводу. А если говорить об этом событии. Каждой из вас, наверное, это навсегда врезалось в память. Какие-то детали можете рассказать? Я поняла даже по тому видео Володи Кара-Мурзы, которое я выложила в Интернет, что деталей не помнят.
Светлана Сорокина: Деталей огромное количество, и у каждого они свои.
Вера Кричевская: А мне удивительно, что 10 лет, а фантомные боли не прошли, они никуда не делись. И наверное, я с этим умру. Это, наверное, самая яркая, самая мощная боль, которая была в моей жизни, так сложилось. Меня не было в Москве во время захвата. За несколько дней до этого у меня было полное истощение, потому что я к тому моменту не спала, не бывала дома, наверное, месяц.
Светлана Сорокина: У всех нас тогда было соответствующее состояние.
Вера Кричевская: И сразу после митинга, который был в «Останкино», который и я тоже отчасти организовывала – план, порядок выступлений расписывала...
Анна Качкаева: Я хочу напомнить слушателям, что за этим ведь страна в прямом эфире наблюдала.
Вера Кричевская: А я камеры в коридорах расставляла. Я подошла к Киселеву и сказала: «Женя, я прошу прощения, мне очень плохо. У меня есть виза в Америку. Поеду-ка я к ближайшему самолету». И я улетела после митинга. И за тем, что было дальше, я наблюдала уже оттуда.
Светлана Сорокина: А я наблюдала изнутри. Я думаю, что я, наверное, последний эфир провела на «старом» НТВ, потому что это был вечер пятницы, это был «Глас народа», который я вела.
Анна Качкаева: Страстная пятница.
Светлана Сорокина: Напомню, что это была предпасхальная Страстная неделя. И надо сказать, что в последние дни какой-то затишок образовался. Все время все бурлило, все происходило, и вдруг – штиль, который, видимо, перед цунами происходит.
Вера Кричевская: У меня точно такое же воспоминание. Я знаю, когда раковых больных отпускают боли - это значит, что дня через три наступает смерть. И у меня было ровно такое ощущение из Америки.
Светлана Сорокина: В общем, возникло то противное затишье, наверное, у всех просто окончательно нервы с треском разрывало в этой тишине. А надо сказать, что всю ту зиму мы очень часто говорили о свободе слова, о ситуации на НТВ, о том, что происходит, так или иначе подбираясь к этой теме. И уже устали от всего этого. И я помню, что последний эфир «Гласа народа» мы делали на совершенно стороннюю тему. У меня были какие-то социологи. И мы отработали спокойно, нормально, вышли, в очередной раз перебросились словами с гостями, которые были. А всем тем людям, которые к нам в то время приходили, мы были очень благодарны. Потому что мы уже были «чумным бараком», к нам уже нельзя было особо ходить. И когда к нам кто-то, а особенно из чиновников, из больших политиков приходил, мы были им искренне благодарны. Я помню, в одну из последних программ ко мне Греф пришел, и кто-то из администраторов сказал, что Греф сидел около телевизора в переговорной комнате и говорил своему пресс-секретарю: «Если сейчас кто меня в этом эфире увидит...». И я ему особенно была благодарна. Короче говоря, мы провели последний эфир, вышли из студии – пустые коридоры, какое-то состояние странное. И я предложила своим коллегам, своей бригаде, с которой мы делали это ток-шоу, сфотографироваться.
Вера Кричевская: У тебя было ощущение предчувствия.
Светлана Сорокина: «Зачем? Что ты «каркаешь». Мы что, не успеем?». А я говорю: «Давайте сегодня сфотографируемся». И кто-то из операторов нас сфотографировал. У меня сохранилась эта фотография, где мы все стоим, и у всех опрокинутые физиономии. Как бы кто ни бодрился, физиономии усталые, таких не было никогда на других снимках. И мы разъехались. У всех были «мобильные», которые не выключались никогда. И ночью меня разбудил звонок Маши Шаховой, которая сказала, что захвачено НТВ. Я поднялась и поехала.
Анна Качкаева: Дальше многое видели в «Новостях». В коридорах оказались Борис Йордан, Раф Акопов, Олег Добродеев. И в кадрах Володи Кара-Мурзы есть, когда он Олега Добродеева спрашивает: «Что здесь делает председатель ВГТРК?». И Олег говорит: «Я уже не председатель». И так далее. В общем, тяжелое ощущение.
Вера Кричевская: Потому что они друг друга знают очень много лет.
Анна Качкаева: Одноклассники, однокурсники. И дальше - в коридорах люди, перевернутые лица, потом ваш уход, Светлана...
Светлана Сорокина: А перед этим была еще история с Леней Парфеновым, с Таней Митковой. Много чего было. И потом наш исход. Но сначала было метание ночью по коридорам. Кстати, Жени Киселева тоже не было, он в это время улетел, по-моему, к Гусинскому в Испанию. Самая противная была ситуация в этих коридорах, когда уже работали бригады штрейкбрехеров, с которыми договорились, и они готовили утренние «Новости», когда шествовали наши «криминальщики», видимо, заранее предчувствуя будущий настрой, вектор этого канала. И все было уже схвачено, обо всем Йордан и Акопов договорились за нашей спиной с теми, кто пошел на эти переговоры. И в этом была какая-то противность ситуации.
Вера Кричевская: Я с ними не встречалась до своего решения. Хотя мне были предложения. Там же были встречи, за месяц они начались.
Светлана Сорокина: И всех нас, так или иначе, обрабатывали.
Вера Кричевская: Но я не была на этой встрече. И свое решение я принимала уже по факту. В тот день, когда я возвращалась из Америки, я никак не могла вернуться, я все время меняла билет, я внутренне не могла вернуться, потому что я понимала, что нужно принимать какое-то решение.
Светлана Сорокина: А его не хочется принимать.
Вера Кричевская: Я села в самолет, взяла газету «КоммерсантЪ», и на первой полосе была фотография - сотрудники «ТВ-6» стояли по стенкам, и Женя что-то объяснял. Я очень хорошо помню общий план фотографии на первой полосе «Коммерсанта».
Светлана Сорокина: Это было гораздо позже.
Вера Кричевская: Это было через две недели. У меня до этого не было никаких переговоров ни с Йорданом, ни с Акоповым. Единственное, на меня колоссально повлиял эмоционально Парфенов. Я вообще была зависима от него всегда, и даже отчасти остаюсь. Жизнь перевернулась внутри, все перевернулось – это был эфир «Антропологии», вошедшей в историю. Это же было как-то все внезапно. Режиссер не пришел, я сама сидела за пультом.
Светлана Сорокина: Мы так скачем, что все, наверное, уже потеряли нить наших воспоминаний. Мы друг друга понимаем и все помним. Но далеко не все помнят эти вещи. Этот эфир был перед развалом. И вообще там было столько всяких событий...
Анна Качкаева: Эфир перед развалом, где попытались прямо в эфире выяснять отношения между собой: почему он остается, почему он не уходит.
Вера Кричевская: Мы так не планировали. «НТВшники» планировали рассказать, почему нам важно быть вместе. И Леня ворвался в студию, его там не должно было быть, его туда не звали, он в этот день послал факс о том, что он уходит. То есть он просто не выдержал и приехал в «Останкино», ворвался в студию – и это была настоящая драма.
Анна Качкаева: А теперь, через 10 лет, правильно, что все эти «кишки» наружу страна-то увидела?
Светлана Сорокина: Я не знаю. Так получилось: снаряд рванул – и кишки вывалились.
Анна Качкаева: Нынешним моим первокурсникам по 17-19 лет. Тогда они пошли в 1-ый класс. И то, что я им сейчас показываю про это, они не понимают, что это. Я неслучайно вас спросила про то, нужно было это в эфир или не нужно. Как бы вы сейчас такому человеку объяснили, про что была эта история?
Вера Кричевская: Развал компании?
Анна Качкаева: Да. Как ее описать так, чтобы люди поняли, почему она так драматична и так важна?
Светлана Сорокина: Может быть, это была история очень быстро возникшей телекомпании, которая была частная и удивительно успешная. Если бы это была менее успешная компания, то, наверное, эта драма была бы куда менее заметна. Там собрались очень яркие журналисты, каждого из которых в лицо знала страна. Многие мои тогдашние коллеги сейчас работают на разных каналах и не на последних ролях, осколками разлетевшись в разные стороны. Это была очень сильная и очень быстро возникшая, и очень затвердившая себя на этой телевизионной поляне компания, которую смотрели, без преувеличения, очень многие. Мы предлагали самый разный продукт, который, что удивительно в нынешних условиях, практически весь делался у нас в рамках НТВ, было собственное производство. И оно было все-таки все развернуто в сторону новостей, новостного, аналитического.
Вера Кричевская: Реакция на жизнь была во всех продуктах.
Светлана Сорокина: Мы были не развлекательным, а содержательным телевидением, со всеми издержками, нюансами, с какими-то своими настроениями, с временем. И это была уникальная ситуация, я потом не сталкивалась с тем, что люди очень яркие, собравшиеся вместе, радовались успехам друг друга и очень солидарно радовались тому, что принадлежат этой компании и работают здесь.
Вера Кричевская: Это было чувство гордости бесконечное. «Я работаю на НТВ», - это звучало. И у меня больше никогда не было такого бренда, и не знаю, будет ли, чтобы я с такой гордостью говорила: «Я работаю на НТВ».
Светлана Сорокина: Те же ощущения. И в какой-то момент, тут уже тяжело вдаваться в нюансы, потому что действительно сошелся пресловутый спор хозяйствующих субъектов и наше излишнее, может быть, воспарение в медийном пространстве... А там много сошлось. Там сошлось, конечно, раздражение некой позицией и неким действием коллектива.
Анна Качкаева: Я всегда говорю, что если бы Гусинский поддержал тогда Путина, то история могла разворачиваться по-другому.
Вера Кричевская: Но мы не знаем, как было бы, если бы в 96-ом НТВ не поддержал Ельцина. Мы не знаем, как все могло бы развернуться.
Анна Качкаева: Истина, как всегда, оказалась посередине. Это и не совсем спор хозяйствующих субъектов, хотя в нем была основа...
Вера Кричевская: Поменяв руководство компании, через год пришлось ее раздавить окончательно. И там уже не было ни спора хозяйствующих субъектов, не было никакой финансово-экономической составляющей, потому что компания начала очень успешно развиваться финансово.
Светлана Сорокина: Как получилось с другой частью коллектива, которая пришла на «ТВ-6», которую к концу года обанкротили по иску миноритарного акционера нагло, безоглядно. Хотя мы тоже там начали подниматься и стали как-то себя ощущать.
Вера Кричевская: Эта история не про хозяйствующие субъекты и не про спор. Конечно, эта история про то, что не нужна никакая регуляция. Регулятор, как средство массовой информации, должен был прекратить свое существование, я в этом уверена.
Анна Качкаева: Вольнолюбие и талант.
Светлана Сорокина: Да, сочетание плохое: не просто настрой, но еще и талант.
Вера Кричевская: Это история про конец свободе СМИ, никакая другая. Просто чуть-чуть позже и в два этапа.
Светлана Сорокина: Это был очень рубежный момент. Если сегодняшним молодым людям, первокурсникам коротко объяснять, что произошло, не вдаваясь в споры хозяйствующих субъектов и так далее, можно сказать, что история была рубежная. О чем бы ни спорили хозяйствующие субъекты, в общем, угробили компанию, и угробили показательно, и впредь многим было неповадно. Несмотря на рефлексию, некоторые телодвижения как одной, так и другой части коллектива, которые остались или с НТВ ушли, НТВ потом коренным образом и вскоре поменялось, через короткое время. Остальные оказались в рассеянии, потому что нам не дали подняться, угробив сначала «ТВ-6», потом «ТВС». И дальше начались хождения по мукам. Каждый устраивался и искал место, где и как мог. На этом закончилась наша коллективная и радостная история сотрудничества, нашей работы. А для всех остальных, как начальников, так и журналистов, это было показательно: если угробили НТВ, с вами, дорогие, может произойти то же самое.
Вера Кричевская: Сколько раз я слышала за эти 10 лет: «Вспомните, сколько вышло на митинг за НТВ. А сколько за нас-то выйдет?». То есть – нисколько.
Анна Качкаева: И если говорить о длинном тренде, свободу слова в этом смысле на телевидении закатали в асфальт.
Давайте послушаем Леонида Парфенова, который в Лондоне на Книжной ярмарке. Наши коллеги с радиостанции «КоммерсантЪ-FM» запустили сейчас проект «10 лет без НТВ» с короткими репликами участников тех событий. И вот как Леонид Парфенов в эфире «КоммерсантЪ-FM» комментирует то, как он это чувствует сегодня.
Независимое телевидение. Как это было?
Леонид Парфенов: Скорее, я не склонен пересматривать свою позицию тогда, и сейчас считаю, что не должен журналист быть профессиональным революционером, и не должен журналист биться за себя. Мне кажется, что главной проблемой стало, во-первых, грехопадение 90-ых годов, когда компания много участвовала в разных политических и информационных битвах, а в еще большей степени неготовность общества в начале 2000-ых отстаивать какие-то стандарты свободы слова в стране. Так называемая свобода слова абсолютному большинству населения казалась неким комфортом для журналистов, а не то, в чем есть потребность у самой аудитории. Независимость массмедиа совершенно не входила в «потребительскую корзину» среднего россиянина. И поддержка тогдашнего лучшего, как принято теперь считать, «старого» НТВ была совсем не единодушной и довольно малочисленной. Достаточно посмотреть статистику тогдашних митингов в поддержку НТВ.
Светлана Сорокина: Два соображения. Первое – это то, что в «потребительскую корзину» теперь тем более не входит понятие «свобода слова», и в этом смысле народонаселение тогда было куда более продвинутым и как-то интересующимся этим. Сегодня это хуже стало. А второе соображение – это то, с чего начал Леня, он сказал, что журналист не должен быть революционером. Я тут же вспомнила недавние события, когда на вручении Премии Влада Листьева, которую вручали как раз Леониду Парфенову, он выступил с неожиданной для многих речью.
Вера Кричевская: Кто бы говорил, что журналист не должен быть революционером...
Светлана Сорокина: И он сказал о том, что сейчас происходит в СМИ.
Анна Качкаева: О драматическом разрыве информационной повестки дня.
Вера Кричевская: Я абсолютно согласна. Я много думаю про «потребительскую корзину». Конечно, ключевым бенефициаром, ключевым акционером свободных СМИ должно быть общество, граждане, а не журналисты. Но все время складывается впечатление, что журналисты бьются за свое место работы. Я последние три года постоянно хожу на разные митинги и со всеми здороваюсь, потому что на митинги ходят целыми редакциями. И у меня полное ощущение, что мир перевернулся, сошел с ума.
Анна Качкаева: Как вам кажется, и в этой драме, и в этом разломе смысл все-таки был, несмотря на весь трагический фон?
Светлана Сорокина: Мы тогда в коридорах говорили: лучше мучительный конец, чем мучение без конца. У меня такое ощущение, что если бы эта история протянулась, мы бы все дальше маялись... Например, на какой-то компромисс пошел бы Гусинский с Йорданом и с Лесиным, и как бы это протянулось. Сам Лесин потом говорил, что «если бы вы на компромисс пошли, то где-то еще год...».
Вера Кричевская: Этот год был и у вас, и у нас.
Светлана Сорокина: Но у меня ощущение, что если бы все это дальше длилось, выморачивалось, пошли бы внутри коллектива какие-то процессы, люди стали бы либо уходить, либо меняться. Само НТВ, как бренд, стало бы перерождаться без каких-то резких событий. Мне кажется, что все равно это бы произошло. И в этом смысле четкая граница, четкое событие, которое произошло, оставило исторически некий бренд «старого» НТВ, несмотря на то, что это было так больно.
Анна Качкаева: Очень многие люди сейчас, а особенно те, кто не работал с большими креативными вещами или в кадре, а многие сотни людей, которые гримируют, освещают, которые, в отличие от многих из вас, делали, наверное, гораздо более тяжелый выбор... И ведь пошла часть за вами, часть осталась. Они не готовы так жестко это все оценивать, они только с болью все время говорят: «Зачем они это уничтожили? Наверное, можно было бы как-то иначе». А можно было иначе, с точки зрения верха, акционера, владения? Вы сейчас понимаете, что вас использовали или недоиспользовали?
Светлана Сорокина: Я вспоминаю, сколько мы перед развалом НТВ разговоров разговаривали...
Вера Кричевская: Я очень хорошо помню один момент. Я вернулась из Америки, пришла на работу, а ты собирала вещи у себя в кабинете. Я очень хорошо помню эту мизансцену: у тебя в руках была какая-то фотография в рамке... Все в тот момент выносили имущество, самые ценные вещи. И я сказала: «Что делать?». Полная растерянность. А ты мне сказала, что у тебя нет выбора. «А ты, - обращаясь ко мне, - можешь подумать, тебе легче». Этот разговор был для меня очень важным. Мне было очень не все равно, что ты мне скажешь, и он был такой человеческий.
Анна Качкаева: Но можно ли было иначе?
Светлана Сорокина: Был вариант каких-то компромиссов, когда мы могли... И сам Лесин потом говорил, что если бы на какие-то компромиссы пошли, то, по крайней мере, год было бы ничего не сделать, эта история бы тянулась.
Анна Качкаева: То есть концептуально невозможно, все-таки это должно было произойти?
Светлана Сорокина: Конечно, это было абсолютно так. Если бы только согласились на приход Йордана – одно из условий было некоего соглашения в какой-то момент, потом уже не ставился этот вопрос, но если бы согласились на некое участие персональное других людей, которых предлагала другая сторона, то можно было бы еще некоторое время просуществовать. Вот об этом в минуту слабости я жалела, потому что я думала, что если бы согласились, то это немножко бы протянулось.
Вера Кричевская: Но это не фундаментальная, не базовая история.
Светлана Сорокина: Когда говорят, что «сейчас вам ноги отрежем», очень хочется еще недельку потянуть. Но, конечно, ничего не менялось. А помните замечательный, абсолютно трагический как по картинке, так и по существу наш поход к президенту Путину совсем незадолго до развала?
Анна Качкаева: Тоже событие концептуальное. И ваше движение по Васильевскому спуску...
Вера Кричевская: И наша подготовка накануне очень широким кругом на 8-ом этаже. И конечно, твоя отдельно встреча с Путиным.
Светлана Сорокина: Все начиналось с того, как мы Таню Миткову провожали в прокуратуру, и как я сдуру в эфире ляпнула личное обращение к президенту. Ведь ляпнула ровно потому, что знала как информационщик, что надо сказать что-то, что возьмут в репортажи. А если опять «свобода слова», то и в репортаж не возьмут. И я сказала, искренне глядя в объектив: «Владимир Владимирович, вот мы тут стоим, простые журналисты, вам бы с нами пообщаться». И это, конечно, все взяли. И Владимир Владимирович мне позвонил и предложил: «Давайте встретимся». Я коллектив подтянула. Отсюда все и пошло. Он собирался со мной встретиться еще в индивидуальном порядке. Короче, когда я с ним индивидуально встретилась перед общим собранием, мне тогда уже было все ясно про всю грядущую нашу судьбу, про то, что нам не жить.
Анна Качкаева: Он виноват? Есть для вас лично виноватые в этой истории?
Светлана Сорокина: Настрой Владимира Владимировича в отношении руководства нашей компании, конечно, сыграл очень большую роль.
Анна Качкаева: А кто-то еще, кроме Владимира Владимировича Путина?
Вера Кричевская: Все внесли...
Светлана Сорокина: В это гнездышко каждый по веточке. Я с умилением вспоминаю господина Коха той поры, господина Лесина замечательного.
Вера Кричевская: Недавно мы обратились к Коху, попросили в этом месяце прийти к нам в эфир, поговорить. И у меня даже был коварный план, я думала, если Кох согласится, я Женю попрошу из Киева приехать. У меня была идея, которую я с февраля вынашивала: в студии «Дождя» посадить Коха и Киселева. Мне казалось, что это будет хит, который войдет в историю. Мы написали письмо. Короче говоря, он обиделся и отказался. И мне ужасно жаль.
Светлана Сорокина: Мне всегда странно, когда Кох обижается.
Вера Кричевская: Когда эта идея пришла мне в голову, я не спала...
Светлана Сорокина: И вошел в историю «Глас народа», где Кох с Киселевым напротив друг друга сидели. А поскольку я была ведущей, я была против этой конфигурации. Я прекрасно знала, что представляет собой Кох – отвязный и языкастый. Я уже делала с ним интервью и знала, кто такой Кох. И я очень отговаривала Женю выступать с ним на одном ринге. У Жени другой темпоритм, он по-другому реагирует.
Вера Кричевская: И совершенно разные эмоциональные состояния на тот момент.
Светлана Сорокина: Конечно. Кох абсолютно в ощущении, что он на тачанке, и его пулемет строчит. А у Жени, естественно, другое состояние, я считаю, нервная система изношена. Я его всячески отговаривала. «Нет, - сказал Женя, - я пойду». Ну и все разворачивалось так, как разворачивалось: Кох на своей тачанке, Женя не успевал уворачиваться от пуль. Но главное – это финал. Я уже стояла мокрая на площадке рядом с собеседниками. И когда в конце Женя, мне кажется, домашнюю заготовку стал выдавать на тему того, что... А речь шла о том, что противная сторона предлагает деньги за акции компании. И вдруг Женя завел речь про то, что это отчий дом, где выросли дети, где есть старые фотографии, что в этот отчий дом хотят прийти другие люди, купить его и сделать там бордель, публичный дом. «И как вы думаете, как мы можем к этому относиться?». А уже были последние минуты перед тем, как пойдет шапка финальная. Тут я посмотрела на Коха и поняла, что сейчас произойдет страшное. Потому что у Коха волосы немножко дыбом от хорошего настроения встали, он весь сосредоточился, он уже не мог дождаться, когда Женя последнее слово произнесет, чтобы встрять. И я знала, что он скажет примерно, и он это сказал: «Ну да, за 100 миллионов нельзя в отчем доме сделать публичный дом, а за 300 миллионов можно». И это была последняя фраза, пошла финальная шапка, отыграть это было уже невозможно. А как вы знаете, по правилу Штирлица, запоминается произнесенное в конце.
Анна Качкаева: А как за эти 10 лет изменилась ваша профессия? И изменилось ли что-то в людях, которые выходили тогда на митинги, пусть и не многочисленные? А сейчас мало что их заставляет это делать.
Вера Кричевская: Я вспоминаю записку Сахарова 68-го года об основных опасностях для страны, где вторым или третьим пунктом он пишет об оболванивании массовой культурой, как об одной из базовых опасностей для общества. И мне кажется, что 10 лет мы развиваемся ровно в этом направлении – в направлении оболванивания. И мне кажется, что в этом контексте гражданским институтам родиться крайне сложно, намного сложнее, чем 15-20 лет назад.
Светлана Сорокина: Только что были проведены опросы насчет того, насколько сегодня люди интересуются хотя бы примерными новостями, всем тем, что происходит в стране, за ее пределами. И оказалось, что цифры ужасные. 80 с чем-то процентов людей не интересуются вообще ничем, что происходит за пределами их квартир, их маленького, узкого круга. И это довольно тревожная история. В этом смысле, мне кажется, изменения очевидны. И по телевизору смотрятся, мы по рейтингам видим, в основном сериалы и развлекательные программы, ничто другое спросом практически не пользуется, даже простые новости.
Что касается нашей профессии, то здесь тоже очевидные изменения. Про себя скажу, что мои изменения сводятся к тому, что я совсем перестала смотреть НТВ. Сначала было больно эту кнопку включать, только иногда, было просто болезненное ощущение, потом отвыкла, а когда захотела снова вернуться, НТВ было уже другим, не моего коленкора.
Анна Качкаева: У меня ощущение, что с людьми мало что произошло. Как не было потребности свободы слова в «потребительской корзине», так она и не возникла.
Светлана Сорокина: Но все-таки в 90-ые это было, конец 80-ых.
Анна Качкаева: Уже не начало 2000-ых.
Светлана Сорокина: Были выборы 96-го, были залоговые аукционы, были «информационные войны». Конечно, мы сами очень много растеряли.
Вера Кричевская: Я считаю, что общество все равно в какой-то момент поймет, что победить ту сумасшедшую коррупцию, которая вокруг нас, можно только через регуляторов - через нормально работающие средства массовой информации, через нормально работающие суды. Мы все равно к этому придем, это неизбежно. Мы развиваемся все время циклично.
Светлана Сорокина: В России надо жить долго.
Анна Качкаева: Александр и Борис пишут нам, что не хватает как Киселева, так и Шустера. «Коллектив Гусинского показал себя достойным того, как с ними поступили: когда их выкинули с рабочих мест, им предоставили другие места на «ТВ-6», выкинули тамошних журналистов, которым не компенсировали очень многое. Так что НТВшные любители свободы слова без малейшего угрызения совести заняли места своих коллег».
Часть людей, которые в отсутствие политики и внятно сформулированных политических партий, воспринимали себя, НТВ оказалось аккумуляцией того, что связано с новым, с изменением, с открытостью. И конечно, для людей было разочарование.
Наша слушательница Савельева пишет: «Наступление власти на свободу слова началось с НТВ, продолжается в настоящее время. Нет оппозиции на телевидении. Власть раздражало НТВ за то, что журналисты были независимыми. Когда Киселев призвал людей в поддержку НТВ и «Останкино», пришло 5 тысяч человек, мы это помним. К сожалению, под воздействием братьев по перу, которые критиковали Киселева за то, что он призвал народ, или испугавшись закона против терроризма, журналисты тут же перестали устраивать протестные уличные акции, после чего народ охладел к призывам демократов и фактически перестал выходить на улицы. Жаль, что так получилось. Народ поверил, но, в конце концов, разуверился, что его помощь нужна».
Пишут нам из города Миасс: «Не расстраивайтесь».
Для себя – это часть жизни. Какой вывод вы из нее сделали? И что в этом случае можно сказать вашим молодым коллегам, чего не делать? Как всегда в России: не бойся, не проси.
Светлана Сорокина: Своим молодым коллегам я всегда говорю, в том числе исходя и из этого опыта, а он, конечно, был зубодробительным, что нельзя быть заложником какой-то одной истории, одной ситуации, нельзя работать на одной работе журналисту, надо обязательно иметь какие-то еще варианты: где-то писать, работать на радио, делать самостоятельный документальный фильм. В общем, делать что-то, чтобы это не было связано с одним только приложением твоей силы. Потому что очень страшно, когда либо такой разлом, либо тебя вышвыривают с работы, и ты остаешься ни с чем.
Но оглядываясь на этот этап, могу сказать, что это было очень тяжело и страшно, но, пожалуй, то, что меня совсем добило, - это даже не развалы «ТВ-6» или «ТВС», а в 2006 году угробили «Internews». И вот когда угробили «Internews», вот здесь я действительно дрогнула. Я потеряла душевное равновесие, потому что я поняла, что это все. Когда закрылось региональное образование для журналистов, закрыли «Internews» - вот это для меня было окончательным приговором. И я с тех пор потеряла духоподъемные свойства своей натуры.
Вера Кричевская: Мне, конечно, бесконечно хотелось бы повторить что-то подобное. И не повторить как проект, а мне бы хотелось собрать людей – самостоятельных личностей, молодых, 20 с небольшим. Когда мы собирали ребят для «Дождя», мне очень важно у каждого спросить: «А что ты думаешь по этому поводу?». Мне очень хотелось других людей. Мне было 20 с небольшим, и Добродеев, и Киселев спрашивали меня про что-то, что я об этом думаю. И я падала в обморок от этого. Но мне хотелось собрать людей, которые могут быть самостоятельными.
Анна Качкаева: И которые с удовольствием будут заниматься любимой работой.
Вера Кричевская: Которые не какие-то колесики в каком-то механизме, а набор личностей. Для меня это было самое дорогое на НТВ – набор личностей. И поэтому никто никому не завидовал. Поэтому все жили, наслаждаясь общим успехом. И я помню 11 статуэток ТЭФИ.
