Теракт в минском метро вызвал многочисленные отклики, связанные как с поведением белорусским властей, так и с волной общественной солидарности, охватившей Минск в первые часы после трагедии. Что происходит сегодня в массовом сознании?
Белорусский писатель Светлана Алексиевич - автор документальных повестей "Цинковые мальчики", "У войны не женское лицо", "Чернобыльская молитва", по просьбе Радио Свобода делится своими ощущениями:
– Теперь можно сказать, что мы тоже не смогли отсидеться на завалинке, как думали. Помните, в одной из лучших повестей Василя Быкова - "Знак беды" - герой, типичный белорус, думал, что он войну пересидит в лесу на хуторе. А кончается тем, что война его затягивает и он погибает вместе с семьей. Так и здесь. Этот "порядок", "стабильность", о которых мы так много говорили, наша власть говорила... Нельзя противостоять этому глобальному миру, в котором что-то происходит с человеком: потерян смысл жизни, потерян смысл любви, потерян смысл работы. Человек остался в пустоте, ни с чем, перед лицом смерти он остался. Часть людей идейно занимается уничтожением себе подобных… Самое страшное, мы в руках одиночки. Похоже, что людей, которые не выдерживают пресса этого мира, будет все больше.
После выборов власть взяла курс на силу, курс на контроль над обществом. Может быть, в силу своего убеждения, в силу своего мировоззрения – знаете, такое традиционное: надо давить, силой все это остановить и все это прекратится. Такой курс, конечно, обречен. Вот говорят: допросить оппозицию – то есть людей, иначе думающих, чем власть, – якобы они повинны в том, что в воздухе носится некий микроб разрушительных идей. Но не только в воздухе Беларуси, а вообще в воздухе мира этот микроб носится.
Все это – допросы, угрозы президента – мне напомнило первые месяцы, когда я была в Чернобыльской зоне: там вокруг взорвавшегося реактора бегали люди с автоматами. Огромное количество людей первые месяцы ходили с автоматами. Там была тяжелая военная техника… Полная беспомощность человека перед новым вызовом. Сейчас что-то подобное происходит и в Белоруссии. Кажется, что если всех припугнуть, все проконтролировать, все наладится. Да невозможно это сегодня проконтролировать. Как вы проконтролируете какого-то маньяка-одиночку?
Должен быть некий воздух в обществе – воздух не страха, а чего-то другого. Терроризму можно противопоставить только какие-то идеи, но идей сегодня в мире нет. Перестали работать мощные идеи социализма, фашизма, которые могли быть стержнем, сплотить нацию – силой, кровью. Сегодня человек один на один с миром. Конечно, этот мир, такой техногенный, вызывает протест. Люди со слабой психикой, наверное, ищут форму реализации. По-моему, все бессильны перед новым вызовом. Это не наша белорусская проблема. Просто мы включились в этот глобальный разрушительный процесс.
– Сразу после взрыва часть общества мгновенно отреагировала так (это было видно в Интернете): это власть, это Лукашенко – и думать больше не о чем. А со стороны представителей власти мы услышали рассуждения о том, что и взрыв 2008 года, и события 19 декабря (после выборов), и валютный кризис, и теперешний теракт – все это звенья одной цепи: вокруг враги. Причем все это говорилось сразу, как только стало известно про теракт. Что означает такая автоматическая реакция одних и других?
– Она означает просто, что мы люди плоского мира, что мы вышли из мира тоталитарного и, в общем, пришли в авторитарный мир: черное и белое. Признать, что мир гораздо сложнее, чем отношения власти и оппозиции, Лукашенко и оппозиции, – это для многих людей большой труд. Они опять готовы делегировать ответственность за происходящее к кому-то одному. Тем более, вся система построена таким образом, что она замкнута на одном человеке. Ему приписывается и лучшее, что там может быть, и худшее. Вся ответственность делегируется ему. Я думаю, что это говорит о неспособности самостоятельного мышления, более широкого взгляда на мир. Мир гораздо сложнее, особенно современный мир. А мы замкнулись в этой белорусской капсуле и сидим в ней безвылазно, и кажется, что мир – это только наше отношение с нашим президентом.
– Многие люди – и белорусы, и иностранцы – отмечали, что в ситуации этого вызова белорусское общество продемонстрировало довольно высокий уровень солидарности и взаимопомощи. Таксисты возили людей бесплатно, люди стояли в очереди сдавать кровь. Вы согласны с тем, что, несмотря на необычность, непривычность вызова, белорусское общество продемонстрировало свою силу?
– Когда я слушала и читала в интернете о происходящем, я подумала, что это совсем не похоже на то, что, например, происходило в России – в "Домодедово" и когда были взрывы в метро. Я поняла, что в Белоруссии так и живет советский человек.
"Советский человек" мы всегда говорим со знаком минус. Но у советского человека было очень много достоинств. Я думаю, что именно это – что у нас еще не разрушен этот советский менталитет (плюс наша ментальность крестьянская) сыграло роль. Мы так легко расплевались со своим прошлым, но в нем было и много прекрасного. Был этот советский человек, который мог пожертвовать собой ради другого человека. Я подумала, что так второпях расставаться с нашими уже наработанными какими-то ценностями не стоит. Мы зря торопимся. Потому что мы не выживем в одиночку. Надо чувствовать себя одной нацией, одним народом.
Мне рассказывали потрясающие факты. Например, что женщина вызывала такси и говорила, что у нее ребенок не отвечал по телефону (а очевидцы рассказывали, что лежали погибшие – и у них звонили телефоны). Так вот, таксист подвез эту женщину, не взяв денег. Во время таких событий вдруг видно, что люди не то, что иногда о них говорит и власть, и оппозиция: что они "совки". Нет. Это те прекрасные советские люди, которых я люблю…
В современном мире граница между войной и миром совершенно стерта. Ясно, что терроризм полностью разрушает традиционный образ мира. Например, я была в Израиле. Там люди постоянно живут на антидепрессантах. Если ты только пустишь страх в себя – ты пропал. Нам никуда от этого уже не деться. Я сама видела в московском дворике, как дети играют в террористов. Все с охотой хотят быть террористами и никто – жертвами. И вот эта игра в террористов уже стала частью нашей жизни.
Гуманитарный человек уходит куда-то, на смену ему приходит человек политический. Куда-то вообще исчезли разговоры, что такое человеческое дело на земле. Все доверено церкви, которая не лучшим образом с этим справляется. Человек политический не выживет в этом мире. И человек рациональный в этом мире не выживет. Выживет только гуманитарный человек. И атомизированный человек тоже не выживет: человек-атом просто обречен.
В общем-то, в той нашей жизни, которую мы оставили позади, надо бы нам всем что-то взять в дорогу. Потому что были наработаны какие-то человеческие качества. Это не значит, что я говорю про сталинские лагеря. Просто когда вы все время живете как на войне, вот это чувство человеческого братства, соседства человеческого наработано. Его не надо терять ради "Мерседеса" и поездки куда-нибудь на Канары. Свобода оказалась сложнее, чем мы думали.
Этот и другие важные материалы итогового выпуска программы "Время Свободы" читайте на странице "Подводим итоги с Андреем Шарым"
Белорусский писатель Светлана Алексиевич - автор документальных повестей "Цинковые мальчики", "У войны не женское лицо", "Чернобыльская молитва", по просьбе Радио Свобода делится своими ощущениями:
– Теперь можно сказать, что мы тоже не смогли отсидеться на завалинке, как думали. Помните, в одной из лучших повестей Василя Быкова - "Знак беды" - герой, типичный белорус, думал, что он войну пересидит в лесу на хуторе. А кончается тем, что война его затягивает и он погибает вместе с семьей. Так и здесь. Этот "порядок", "стабильность", о которых мы так много говорили, наша власть говорила... Нельзя противостоять этому глобальному миру, в котором что-то происходит с человеком: потерян смысл жизни, потерян смысл любви, потерян смысл работы. Человек остался в пустоте, ни с чем, перед лицом смерти он остался. Часть людей идейно занимается уничтожением себе подобных… Самое страшное, мы в руках одиночки. Похоже, что людей, которые не выдерживают пресса этого мира, будет все больше.
После выборов власть взяла курс на силу, курс на контроль над обществом. Может быть, в силу своего убеждения, в силу своего мировоззрения – знаете, такое традиционное: надо давить, силой все это остановить и все это прекратится. Такой курс, конечно, обречен. Вот говорят: допросить оппозицию – то есть людей, иначе думающих, чем власть, – якобы они повинны в том, что в воздухе носится некий микроб разрушительных идей. Но не только в воздухе Беларуси, а вообще в воздухе мира этот микроб носится.
Все это – допросы, угрозы президента – мне напомнило первые месяцы, когда я была в Чернобыльской зоне: там вокруг взорвавшегося реактора бегали люди с автоматами. Огромное количество людей первые месяцы ходили с автоматами. Там была тяжелая военная техника… Полная беспомощность человека перед новым вызовом. Сейчас что-то подобное происходит и в Белоруссии. Кажется, что если всех припугнуть, все проконтролировать, все наладится. Да невозможно это сегодня проконтролировать. Как вы проконтролируете какого-то маньяка-одиночку?
Должен быть некий воздух в обществе – воздух не страха, а чего-то другого. Терроризму можно противопоставить только какие-то идеи, но идей сегодня в мире нет. Перестали работать мощные идеи социализма, фашизма, которые могли быть стержнем, сплотить нацию – силой, кровью. Сегодня человек один на один с миром. Конечно, этот мир, такой техногенный, вызывает протест. Люди со слабой психикой, наверное, ищут форму реализации. По-моему, все бессильны перед новым вызовом. Это не наша белорусская проблема. Просто мы включились в этот глобальный разрушительный процесс.
– Сразу после взрыва часть общества мгновенно отреагировала так (это было видно в Интернете): это власть, это Лукашенко – и думать больше не о чем. А со стороны представителей власти мы услышали рассуждения о том, что и взрыв 2008 года, и события 19 декабря (после выборов), и валютный кризис, и теперешний теракт – все это звенья одной цепи: вокруг враги. Причем все это говорилось сразу, как только стало известно про теракт. Что означает такая автоматическая реакция одних и других?
– Она означает просто, что мы люди плоского мира, что мы вышли из мира тоталитарного и, в общем, пришли в авторитарный мир: черное и белое. Признать, что мир гораздо сложнее, чем отношения власти и оппозиции, Лукашенко и оппозиции, – это для многих людей большой труд. Они опять готовы делегировать ответственность за происходящее к кому-то одному. Тем более, вся система построена таким образом, что она замкнута на одном человеке. Ему приписывается и лучшее, что там может быть, и худшее. Вся ответственность делегируется ему. Я думаю, что это говорит о неспособности самостоятельного мышления, более широкого взгляда на мир. Мир гораздо сложнее, особенно современный мир. А мы замкнулись в этой белорусской капсуле и сидим в ней безвылазно, и кажется, что мир – это только наше отношение с нашим президентом.
– Многие люди – и белорусы, и иностранцы – отмечали, что в ситуации этого вызова белорусское общество продемонстрировало довольно высокий уровень солидарности и взаимопомощи. Таксисты возили людей бесплатно, люди стояли в очереди сдавать кровь. Вы согласны с тем, что, несмотря на необычность, непривычность вызова, белорусское общество продемонстрировало свою силу?
– Когда я слушала и читала в интернете о происходящем, я подумала, что это совсем не похоже на то, что, например, происходило в России – в "Домодедово" и когда были взрывы в метро. Я поняла, что в Белоруссии так и живет советский человек.
"Советский человек" мы всегда говорим со знаком минус. Но у советского человека было очень много достоинств. Я думаю, что именно это – что у нас еще не разрушен этот советский менталитет (плюс наша ментальность крестьянская) сыграло роль. Мы так легко расплевались со своим прошлым, но в нем было и много прекрасного. Был этот советский человек, который мог пожертвовать собой ради другого человека. Я подумала, что так второпях расставаться с нашими уже наработанными какими-то ценностями не стоит. Мы зря торопимся. Потому что мы не выживем в одиночку. Надо чувствовать себя одной нацией, одним народом.
Мне рассказывали потрясающие факты. Например, что женщина вызывала такси и говорила, что у нее ребенок не отвечал по телефону (а очевидцы рассказывали, что лежали погибшие – и у них звонили телефоны). Так вот, таксист подвез эту женщину, не взяв денег. Во время таких событий вдруг видно, что люди не то, что иногда о них говорит и власть, и оппозиция: что они "совки". Нет. Это те прекрасные советские люди, которых я люблю…
В современном мире граница между войной и миром совершенно стерта. Ясно, что терроризм полностью разрушает традиционный образ мира. Например, я была в Израиле. Там люди постоянно живут на антидепрессантах. Если ты только пустишь страх в себя – ты пропал. Нам никуда от этого уже не деться. Я сама видела в московском дворике, как дети играют в террористов. Все с охотой хотят быть террористами и никто – жертвами. И вот эта игра в террористов уже стала частью нашей жизни.
Гуманитарный человек уходит куда-то, на смену ему приходит человек политический. Куда-то вообще исчезли разговоры, что такое человеческое дело на земле. Все доверено церкви, которая не лучшим образом с этим справляется. Человек политический не выживет в этом мире. И человек рациональный в этом мире не выживет. Выживет только гуманитарный человек. И атомизированный человек тоже не выживет: человек-атом просто обречен.
В общем-то, в той нашей жизни, которую мы оставили позади, надо бы нам всем что-то взять в дорогу. Потому что были наработаны какие-то человеческие качества. Это не значит, что я говорю про сталинские лагеря. Просто когда вы все время живете как на войне, вот это чувство человеческого братства, соседства человеческого наработано. Его не надо терять ради "Мерседеса" и поездки куда-нибудь на Канары. Свобода оказалась сложнее, чем мы думали.
Этот и другие важные материалы итогового выпуска программы "Время Свободы" читайте на странице "Подводим итоги с Андреем Шарым"
