Несколько лиц "Комсомольской правды"

Елена Рыковцева:

Хотя День влюбленных – не очень-то привычный праздник, мы все же решили перенести его на российскую почву и пригласить в студию людей, бесконечно влюбленных. Это сотрудники «Комсомольской правды» сразу нескольких поколений. И все они, как вы уже догадались, были и до сих пор влюблены в свою газету, по крайней мере, в ту ее пору, когда они сами в ней работали. Давайте я представлю их по очереди. Лучше я буду представлять по имени, а вы уже сами представитесь, кем работали, в какие годы, если захотите, то до каких пор и почему ушли. Итак, начнем с Бориса Дмитриевича Панкина. Пожалуйста, Борис Дмитриевич, когда пришли, когда ушли?

Борис Панкин: Я работал в «Комсомольской правде» ровно 20 лет и 4 месяца. Я пришел в январе 1953 года, когда еще Сталин был жив. И за это время умудрился дорасти до главного редактора, шесть лет я был заместителем главного редактора и восемь лет – главным редактором. Ну, и смею сказать, что все это время, начиная с первых дней до последних, я был пишущей единицей, очеркистом, литературным критиком и репортером и так далее.

Елена Рыковцева: И что же вы все это бросили?

Борис Панкин: Видите, «Комсомольская правда» - это все-таки молодежная газета. И хотя мы знаем примеры, когда и сейчас Песков, Руденко, Репин и так далее – люди, уже достигшие солидного возраста, продолжают работать, но рано или поздно надо уходить. В то время и не спрашивали особенно. Мне предложили стать председателем только что созданного тогда Всесоюзного агентства по авторским правам, которое было создано благодаря Хельсинкской встрече, которая потребовала демократизации этой сферы. Вот я туда был назначен.

Елена Рыковцева: Можно сказать, что мирно ушли. Не то, что там выгнали.

Борис Панкин: Да, да. Другое дело – был я доволен или нет.

Елена Рыковцева: Но главное, что вроде бы без скандала. Людмила Семина, пожалуйста. Я сразу скажу, что Людмила – это бессменный лидер клуба многих поколений «Комсомольской правды», его сердце и мотор. Людмила, вы когда там работали, почему пришли, почему ушли?

Людмила Семина: Работала я с 1970 года. Пришла, потому что мечтала об этом. И вырастая в рабочем поселке Иркутской ГЭС и закончив Иркутский госуниверситет, отделение журналистики, я приложила максимум усилий для того, чтобы в конце концов оказаться в «Комсомольской правде». Максимум заключался в том, что мы с моим мужем гражданским…Потому что невозможно было расписаться - когда он приезжал в Москву в те годы, терял право на прописку по лимиту: женатых не прописывали, а холостые могли устроиться на разные лимитные должности. Моим лимитом стала, как ни странно, работа стажером в «Комсомольской правде». Не сразу, через год, сначала я пыталась стать этим стажером, потом, наконец, меня пригласили. И четыре года за 50 рублей зарплаты при самой маленькой зарплате корреспондента в 130 рублей я была просто безумно счастлива, что меня взяли, что я могу пройти эту школу «Комсомольской правды».

Елена Рыковцева: Вот где любовь то.

Людмила Семина: Да, потому что «Комсомольская правда» в 70-е годы, когда я туда пришла, это не просто культовая газета, не просто лучшая газета в профессиональном смысле, но это был некий идеал. Если в Советском Союзе идеология была – это коммунизм, то для многих молодых людей выражением этого великого коммунизма или великой мечты о каком-то идеальном обществе и так далее была именно «Комсомольская правда». Потому что нам казалось, что именно через «Комсомолку» все великое выражается – то, к чему стоит стремиться, чему стоит служить. И мы, конечно, шли туда именно служить.

Елена Рыковцева: За идею.

Людмила Семина: Да, и каждый, кто тут присутствует, с кем мы еще познакомимся в эфире, конечно же, был в первую очередь рыцарем этого служения.

Елена Рыковцева: Один из тех, с кем мы еще не познакомились, очень иронично улыбается, слушая вас.

Людмила Семина: А потом десять лет я отработала от стажера до зав. отделом в «Студенческой молодежи», потом в «Научной молодежи». Вот Акрам Муртазаев приходил в отдел научной молодежи, которым я несколько месяцев успела позаведовать. А потом я попросилась, поехала собкором. Дело в том, что работа в редакции – это аппаратная все-таки работа. И она, конечно, выхолащивает человека. В конце своего служения я уже попросила отправить меня собкором в Молдавию. У нас освободилось место в Молдавии. И проводила там научную экспедицию «Комсомольской правды» - большой организационно-информационный проект. Вместе с местной Академией наук мы это все делали. И потом, когда я вернулась, уже после того уровня, который у меня был как у работника в Молдавии, работа на этаже, где уже прошла ротация, смена поколений – там очень быстро менялись в «Комсомолке» поколения, хотя при этом все традиции сохранялись, и некая ментальность передавалась, которую мы передавали как «дух шестого этажа». Поэтому через десять лет там в общем человек либо вырастал до Панкина, либо он искал себе уже где-то в другом месте приложение сил. Меня пригласили в то время в «Советскую Россию», которой стал руководить Ненашев – другой великий после Бориса Дмитриевича Панкина главный редактор нашей журналистики. И я приняла это приглашение. Но люблю и…

Елена Рыковцева: Это заметно до сих пор.

Борис Панкин: А можно нарушу немножко плавное течение и два слова скажу. Во-первых, мы еще поговорим о тех идеях, которым мы служили. Я думаю, тут Люся сформулировала немножко слишком круто.

Елена Рыковцева: Ну, как думала, так и сформулировала.

Борис Панкин: Я свое мнение высказываю, я же уже не главный редактор для нее.

Елена Рыковцева: Поэтому и ей не страшно высказывать.

Борис Панкин: Просто это тоже будет интересно сегодняшним слушателям. Вот Люся упомянула эти 50 рублей, которые она получала как стажер. Минимальная зарплата у литсотрудников была 130 рублей, а главный редактор получал 450 рублей, зам. главного – 360. Вот это информация для размышления о сегодняшних временах, в том числе и в журналистике.

Елена Рыковцева: Это информация для размышления главным редакторам и их подчиненным, которые не знают о зарплатах друг друга. Сейчас это коммерческая тайна. Тогда это было открыто.

Борис Панкин: Пусть поразмышляют.

Елена Рыковцева: Сейчас эту разницу посчитать гораздо сложнее. Я представляю вам следующего гостя, который на самом деле ассоциируется ни с какой ни с «Комсомольской правдой», а много лет его имя ассоциируется с «Российской газетой», он много лет руководил ею. Это Анатолий Юрков, здравствуйте, Анатолий Петрович. Но вы то уж точно пошли на повышение, сразу в «Российскую газету» после «Комсомолки» или нет? Или какой-то еще период был?

Анатолий Юрков: Нет, я себя ассоциирую только с «Российской газетой» нынче, а в принципе как журналист – конечно, «Комсомольская правда». Это гнездо, в котором я приобрел и оперение, и все такое прочее, и когти, и научился летать, и это то гнездо, в котором я что-то оставил. Может быть, не знаю, что из этого лучше, мне кажется, то, что я оставил. И я пришел в «Комсомольскую правду» странно. Я написал заметку, принес Саше Мурзину, он тогда был редактором комсомольского отдела, он ее через неделю напечатал, сказал: «Ты еще что-нибудь напиши». Я еще чего-нибудь написал, принес, он ее напечатал. А потом сказал: «А не пойдешь ли ты ко мне в заместители? У меня сейчас нет заместителя. Я ищу». Я говорю: «Нет, в заместители я не пойду, а корреспондентом пойду». Заместителем надо знать обстановку и все такое прочее, а я только освободился от комсомольской работы, в Подмосковье был секретарем горкома комсомола, а до этого в заводской многотиражке, а до этого токарем на заводе работал. И моя работа в «Комсомольской правде» каким-то образом определилась, кстати, я Людмилу Семину на работу брал, мы в одном отделе долго работали:

Елена Рыковцева: 50 рублей это вы ей платили.

Анатолий Юрков: Сразу определились с Байкалом, и вот эта тема или объект моего творчества и моего гражданского роста остался по сей день со мной. Вот я книжку выпустил - «Байкальская молитва», это наша борьба с трубой, которую хотели по Байкалу вести, и в которой мы, можно сказать, победили. Далее в «Комсомолке» был такой хороший корреспондент Владимир Черехин, писателем потом стал, хорошие книжки писал. Он, уходя, мне оставил статью ученых, лесоводов в основном, что они протестовали против того, что на берегах Байкала начинается вырубка леса для будущего прожорливого целлюлозно-бумажного комбината. Я ее подготовил к печати, мы ее опубликовали. И тут повалили письма, как всегда, в «Комсомольскую правду». И вот первый раз я получал откликов на эту публикацию до 50 штук писем в день. И когда мы опубликовали обзор этим писем, тут началась гражданская история – драка за Байкал, которую выиграла как гражданскую битву «Комсомолка», но которую мы все, конечно, проиграли. Мы не могли не проиграть, это была идефикс Никиты Сергеевича Хрущева. Хотя Борис Дмитриевич Панкин ходил и к Генеральному секретарю, уже наследнику Хрущева, Брежневу, и письмо мы туда писали, и он с нами соглашался, но сделать ничего не мог.

Борис Панкин: А главное, мы на страницах газеты за это сражались.

Анатолий Юрков: А оттуда, когда вышел мой срок, я ушел в газету «Социалистическая индустрия», сейчас она «Рабочая трибуна», а нынче «Трибуна», которую я потом с первого номера делал. Горбачев меня назначил в «Рабочую трибуну», и до «Российской газеты» я ее делал, с перерывом на газету «Труд», в которой я успел поработать 2 года первым заместителем главного редактора.

Елена Рыковцева: И еще одно поколение «Комсомольской правды» я представлю, самое ироничное. Акрам Муртазаев много лет ассоциировался с «Новой газетой», но ведь он туда прямо из «Комсомольской правды» перешел. Расскажите, сколько вы проработали в «Комсомольской правде», кого застали, какие это были времена?

Акрам Муртазаев: В «Комсомолку» я пришел в 1975, застал практически всех грандов. Это был очень интересный период затухания прессы. И она постепенно затихала, затихала, превращалась тоже в какое-то мутное болото, там были разные происшествия, но все равно эта газета оставалась как бы передовой. Она все равно создавала характеры, создавала ситуации, создавала людей. Это была великолепная школа, на основе которой сегодня держится большая часть российской журналистики. Из «Комсомолки» в 1987 году я ушел уже в «Правду», а в 1990 году, когда началась эта известная заварушка, из «Комсомолки» ко мне пришли ребята, сказали: «Пошли обратно». Я пошел обратно. Я вернулся в «Комсомолку» с 1990 года…

Елена Рыковцева: Можно коротко обозначить, что это была за известная заварушка.

Акрам Муртазаев: Нет, это еще не та! И уже с 1990 по 1992 год мы как раз делали вот ту новую газету. Это была «Комсомолка» нового шага уже, она создавалась в новое время, и потребовались какие-то новые усилия. Мне кажется, нам удалось, потому что «Комсомолка» 1992-1993 годов была очень хорошей газетой. Она создавала информационную службу, которая сегодня основа всех газет, она создавала какие-то свои боевые традиции. В общем, была очень хорошая газета. Но именно в то время произошло акционирование газеты, именно в то время происходили процессы деления во всех творческих коллективах. И так получилось, что достаточно солидная часть журналистов «Комсомолки» ушла и создала как раз «Новую газету», которая вышла 1 апреля 1993 года, в которой я начал работать и работал 10 лет.

Людмила Семина: Главный редактор которой Дима Муратов тоже из «Комсомольской правды».

Елена Рыковцева: Да, конечно. Все наши сегодняшние гости признались в своей любви к «Комсомольской правде» в книге ««Комсомольская правда» больше, чем газета», это книга бесконечно теплых отзывов, причем у меня сложилось впечатление, что там за стеной бушевали страсти, их травили, гнобили, но внутри они держались таким тесным дружным коллективом, и все у них было хорошо, хотя были, конечно, периоды не очень светлые, не очень приятные. О таких периодах Акрам Муртазаев рассказывал в своем очерке в этой книге, и Николай Боднарук, бывший ответственный секретарь «Комсомольской правды». Я предлагаю нашу дискуссию начать с цитаты из очерка Николая Боднарука.

Диктор: «…Огромная партийно-государственная машина со всеми ее маховиками и шестеренками заскрипела, пришла в движение всего лишь для того, чтобы помочь главному редактору газеты успешно разыграть небольшой кадровый этюд – убрать с ключевой должности неугодного человека. Сегодня это кажется неправдоподобным. Зачем затевать сложные игры, если можно попросту прихлопнуть телекомпанию, отлучить от профессии лучших журналистов, широким мазком перекрасить серьезные газеты во все оттенки «желтого»? Надо от кого-то избавиться? Да сметай к чертовой матери с доски любую фигуру, а то и все подряд! Вечером убрали из редакции одних – утром привели других – чем не этюд? С ОМОНом вначале и с матом в конце. И плевать, кто что подумает о власти. Тогда было иначе. Тогда власть, лживая, бесчеловечная, насквозь прогнившая, была более боязливой. Власть, поверившая собственной доктрине, что она служит народу, очень болезненно относилась к настроениям в обществе и на чисто интуитивном уровне оберегала собственное реноме, что, впрочем, не мешало ей действовать наперекор всяким настроениям».

Елена Рыковцева: И вот вопрос, который мы ставим сегодня нашим слушателям: согласны ли вы с тем, что «Комсомолка» в брежневскую эпоху, сложную и цензурную, как это ни парадоксально, казалась смелее, чем «Комсомольская правда» в эпоху Владимира Путина? И если вам кажется так же, как и мне (это мое личное мнение), то с чем вы это связываете? А может быть, вы думаете по-другому. Кстати, возможно, в этой цитате Николая Боднарука прозвучало объяснение, почему тогда работать, как ни странно, может быть, было даже легче, чем сейчас, почему тогда газета была смелее. Потому что власть больше боялась людей? Так получается, Борис Дмитриевич?

Борис Панкин: Чтобы ответить на ваш вопрос, надо немножко взглянуть на круг событий шире и заглянуть чуть дальше. Я недавно прочитал такое откровение одного из бывших депутатов Думы, который когда-то в прессе работал. Он сказал: «Главный вопрос советского журналиста был в том, чтобы продвигаться по служебной лестнице и вписываться в корпоративную среду с вытекающими отсюда представительскими и распределительскими возможностями».

Анатолий Юрков: Этот автор так и делал.

Елена Рыковцева: Может, вы его назовете? Это секрет, нет?

Борис Панкин: Нет, по-моему, Лепешкин или Лепехин. «Только единицы, - говорил он, - способны были противостоять этому общему направлению». Это глубокая неправда. И вот этот миф, в том числе в среде журналистики, о том, что коль скоро времена были плохие, это элементарный такой подход, времена были плохие – застой, диктатура, автократура, то и все люди были плохие, и народ был плохой, и пресса только и знала, что смотреть в рот начальству и делать, что велят. А вот настали хорошие времена, пришел сначала товарищ Горбачев, потом товарищ Ельцин и так далее, и теперь такой необходимости нет, и мы можем писать и говорить все, что хотим. А получалось наоборот.

Вот я поэтому хочу вернуться к такой формуле Люси. Между нами говоря, нам до фени было до коммунизма. Я сейчас пожил на Западе, в той же Швеции, там считается: каждый человек, кто родился, он уже по рождению принадлежит к лютеранской церкви, то есть он родился в стране, где лютеранская церковь. Вот мы тоже рождались в стране коммунизма и в партию даже вступали чисто машинально и так далее. Но дальше уже возникали свои проблемы. И «Комсомолка» в этом смысле – это был действительно котел, который постоянно выплескивался наружу. У нас самое популярное выражение было «острый материал». И вот мои коллеги не дадут мне соврать: на летучках, на планерках мой вопрос как главного редактора, моих предшественников был именно: есть ли у нас острый материал? Если нет, значит катастрофа. Не важно, что завтра случится.

Елена Рыковцева: Это было тогда. Я не исключаю, что и в сегодняшней «Комсомолке» на каждой летучке говорят: давайте острее, давайте, чтобы про людей, про их быт. А, тем не менее, ощущения остаются все-таки другие.

Акрам Муртазаев: Теперь жареное просят. Это две разные вещи.

Борис Панкин: Вот очень правильное определение. Смотря в чем видеть остроту. У нас острота была, мы выступали в защиту Байкала, и ЦК КПСС сотрясался, и с трибун совещаний клеймили нас за то, что мы, видите ли, знаем больше, чем академики. Петр Нилович Демичев такие вещи заявлял. Или мы выступали со статьей о Солянике. Известно даже, не надо формулировать. И собиралось Политбюро, и раскалывалось. Единственный раз в истории Политбюро периода застоя, когда оно раскалывалось по этому вопросу. И Брежнев говорил: «Вы там не подсвистывайте», и в результате всем сестрам по серьгам выдавали.

Анатолий Юрков: Это все наш рабочий отдел.

Елена Рыковцева: А если сравнить позицию нынешней «Комсомолки» в отношении того же Байкала в этой истории с «Транснефтью»?

Анатолий Юрков: К сожалению, одна из немногих, если не одна, «Комсомольская правда» напечатала заметку о том, что все, кто сейчас борется против трубы нефтяной по берегу Байкала (я ее обозвал «дамоклова труба»), - это поют с голоса тех, кто платит, прозрачно намекая, что с голоса недругов России.

Елена Рыковцева: То есть защищать экологию – это значит играть на руку буржуазным империалистам.

Анатолий Юрков: А больше всего «Российская газета» печатала в данном случае против этого проекта. И можно сказать, победили. И кто же эти супостаты? Владик Фронин, бывший редактор «Комсомольской правды», я его принимал после этого раскола, это Люся Семина, которая тоже в рабочем отделе «Комсомольской правды» была, а потом в «Российскую газету» пришла, это Макарцев Юра, который был редактором после меня рабочего отдела и пришел в «Российскую газету» заместителем главного редактора. Это Шуткевич, который был в «Комсомольской правде». То есть мы же воспитанники «Комсомольской правды», мы же продолжили борьбу за Байкал.

Елена Рыковцева: Да, в то время как сама «Комсомольская правда» с этой борьбой благополучно закончила.

Борис Панкин: И еще если к вопросу об остроте. Толя так сказал с удовольствием, что все это рабочий отдел. Возьмем литературный отдел. Статья Бурлацкого и Карпинского «На пути к премьере» была квалифицирована Секретариатом ЦК КПСС как покушение на право партии руководить литературой и искусством. В результате чего кого-то уволили, кого-то переместили, кому-то объявили строгий выговор. Я был главным редактором уже несколько лет, Секретариат ЦК ВЛКСМ снимал мою статью о «Кентавре» Апдайка и мою статью о «Белом пароходе» Чингиза Айтматова. Благодаря чему только эта статья была в конце концов опубликована, потому что Чингиз приехал, говорит: «Пойдем к Тяжельникову, поговорим с ним». Пошли. Там огромнейший ковер. И вдруг Чингиз говорит: «А что это у вас тут суры из Корана какие-то написаны?» Я, может, утрирую, Тяжельников страшно перепугался, и это помогло нам на него надавить, и статья была опубликована. И при том, что она полтора месяца была блокирована, она оказалась первой, которая была вообще в нашей печати опубликована об этой вещи - «Белый пароход» Чингиза Айтматова. Там, видите ли, мальчик кончал самоубийством. Казалось, что вдруг мы это опубликуем, и все мальчики начнут кончать свою жизнь самоубийством.

Елена Рыковцева: Александр Васильевич из Ленинградской области, присоединяйтесь к нашему разговору.

Слушатель: Я согласен с тем, что в брежневские времена было более свободно, чем сейчас. Но было еще более свободно в горбачевский период, примерно до 1989 года. Потому что, во-первых, Коммунистическая партия была у власти, на съездах, на пленумах объявляли задачи, объявляли линию партии, и исходя из этого у нас все были почти члены КПСС, члены ВЛКСМ, проводили линию партии. На сегодняшний момент, это наступило после 1989 года, когда захватили власть те, кто сегодня у власти, они уже начали свою линию проводить. У нас наступила анархия, во-первых, во-вторых, власть конкретных владельцев изданий. Это не Путин делает, это делают владельцы. Они определяют, а Путин просто им не мешает, потому что ему выгодна такая позиция. Он вроде бы говорит одно, но не выполняет.

Елена Рыковцева: Я обращусь к Акраму Муртазаеву за комментариями по поводу отношений газеты и власти на примере сегодняшней «Комсомольской правды». Совсем свежая история. Была пресс-конференция Владимира Путина с журналистами. И корреспондент «Комсомольской правды» задал вопрос: «А часто ли у вас бывает плохое настроение? Чем оно обычно вызвано? И еще: в некоторых западных СМИ появляются заметки о том, что человек, даже Путин, не может держать в голове столько информации, и наверняка, у вас под столом есть суфлер?» Дальше в «Комсомольской правде» под рубрикой «Расследование» появляется заметка о том, что, оказывается, во время пресс-конференции подозвал этого корреспондента пресс-секретарь Громов и показал, что суфлера нет. И вот он радостно рассказывает это своим читателям. Потом эта история получила совершенно неожиданное развитие, потому что тот же корреспондент «Комсомольской правды» рассказал, что вообще-то он еще и достал блокнот Владимира Путина, и там есть стишок и записка. «И вот я сижу, у меня блокнот, и я с него переписываю информацию, но уже звонит пресс-секретарь президента и просит блокнот вернуть». Причем он сообщает, что пишет все это в субботу, а в понедельник заметку печатают. А в воскресенье выходит программа «Время» с этим же блокнотом, где объявляют: «Нам удалось достать блокнот президента!» И я сопоставляю: ага, вернул корреспондент «Комсомолки» блокнот пресс-секретарю, тот передал его в программу «Время», и та сказала, что у нас эксклюзивный блокнот. Я просто хочу получить ваш комментарий вот к этим отношениям журналистов, власти, к тому, что они считают важным, и что они считают расследованием.

Акрам Муртазаев: Это абсолютно пиар-игра. Ну, как можно себе представить – своровали блокнот президента? То есть Гамов уже должен несколько недель находиться в следственном изоляторе «Лефортово».

Елена Рыковцева: Он там сказал мягенько, что, правда, президент об этом знает, в скобочках замечено.

Акрам Муртазаев: Тогда никакой сенсации.

Борис Панкин: Залезь ко мне в карман и укради у меня бумажник.

Акрам Муртазаев: Но это все самый обыкновенный пиар, самая обыкновенная работа журналиста.

Людмила Семина: Грубо и белыми нитками шито.

Елена Рыковцева: Грубо что?

Борис Панкин: Когда-то, на заре новой России собрал Ельцин огромное количество интеллектуалов, которые пели ему Осанну. И Виктор Сергеевич Розов, великий наш драматург, назвал это «холуяж». Вот, я думаю, одним словом можно все это обрисовать.

Анатолий Юрков: Да нет, Гамов – хороший корреспондент.

Борис Панкин: Я не знаю, какой он.

Акрам Муртазаев: Мы говорим не о качестве профессионализма. Мы говорим…

Борис Панкин: Если он хорошо умеет воровать блокноты, то, наверное, у него какая-то профессия есть. Но зачем это делать?

Людмила Семина: Мне кажется, я думала тоже на эту тему, что разница между прошлой журналистикой и нынешней заключается в том, что в те времена журналист был, по сути дела, супер-аналитиком, он был сам производителем интеллектуального продукта. Например, мне Борис Дмитриевич, готовясь выступить на пленуме ЦК комсомола по поводу организации социалистического соревнования в стране дает задание написать срочно в номер такой материал, чтобы можно было о чем-то сказать, но не просто на пленуме о чем-то, а сказать так, чтобы комсомольских работников зарядить соответствующим образом, запал им вставить в одно место. Анатолий Петрович как редактор отдела находит письмо, подходящий адрес, дает мне в зубы, я туда еду. Двадцать пять лет мне в то время было, мне, конечно, хватало самонадеянности именно, наверное, в силу инфантилизма, присущего журналистам «Комсомольской правды», я еду и начинаю ситуацию анализировать, расследовать, но не просто искать жареные факты, а я исследую именно как социолог, как аналитик, разбирающийся в сути проблемы. И потом пишу материал о соревновании и о чести мундира. И Борис Дмитриевич на следующий день газетой с трибуны пленума ЦК комсомола может уже призвать соответствующим образом занимать какую-то позицию.

Елена Рыковцева: Это да, уже давно установлено, что сейчас власти наплевать на расследования. Кстати, в нынешней «Комсомольской правде» есть настоящие серьезные журналистские расследования. Та же Галина Сапожникова пишет интересные, глубокие очерки. Там такое есть тоже.

Борис Панкин: Я вот однажды назвал Анатолия Петровича представителем вымирающего племени журналистов-исследователей. Сейчас преобладают комментаторы. Дело не только в «Комсомолке». Не надо ничего знать, прочитал заметку, увидел, что там Путин сказал или Иванов, и давай комментируй.

Елена Рыковцева: Я к чему клоню? Я вижу, что газета очень тепло относится к президенту. Он сказал мюнхенскую эту речь, и, конечно, там подача вроде бы объективная, опросили людей, как они к этому относятся и так далее, но от себя все-таки есть сочувствие и понимание всего того, что говорит президент. Я не к тому, плохо это или хорошо. Может быть, и хорошо. Я хотела спросить, в ваши годы, когда вы работали в «Комсомолке», возможно было этого избежать, не демонстрировать так свое уважение и почтение к главе государства? Когда вы, Акрам, работали, например?

Акрам Муртазаев: Дело в том, что совершенно разные времена, разные газеты. Мы сейчас сравниваем какие-то вещи, когда «Комсомолка» была каким-то в гастрономическом виде супер-рестораном, а сейчас – фаст-фуд. Мы не можем сравнивать две эти вещи.

Елена Рыковцева: Вообще, это уже и не «Комсомольская правда»?

Акрам Муртазаев: В свое время из «Комсомолки» ушла группа журналистов в «Известия», качество газеты резко упало. На сегодняшний момент тоже часть журналистов ушла в «Известия», качество газеты не изменилось, потому что когда уходит главный повар из «МакДональдса», никто об этом не знает и не замечает, продукция остается на прежнем уровне, потому что есть технология производства. Она вот такая, лучше или хуже не будет. А в наше время мы, безусловно, почитали власть, но это же была абсолютная ирония. У нас журналисты соревновались. Были такие гаврики у нас, которые соревновались друг с другом, кто больше вставит фамилию Брежнева в свою заметку: один – 19 раз, другой вставил 17 раз. У нас даже было соцсоревнование.

Елена Рыковцева: Это во времена Брежнева.

Акрам Муртазаев: Во времена Брежнева. Это же все понимали, и все хохотали. А сегодня спорят за возможность лизнуть. Это принципиальная разница. Это материальная выгода. Тогда никакой выгоды не было. А сегодня это деньги. Мы сегодня понимаем, допустим, что если закрыта одна тема, то на эту тему никакого расследования не будет. Что его расследовать, если все равно не напечатают?

Елена Рыковцева: Когда я читаю газету, у меня все-таки есть ощущение, что о президенте они от души, мне кажется, что это любовь, это что-то очень личное.

Акрам Муртазаев: Это не то, что личное. Это позиция газеты, которая – что угодно, а вот это не трогайте.

Елена Рыковцева: Да, это святое, это наше.

Акрам Муртазаев: И еще главное отличие того от этого времени заключается в том, что тогда у нас цензор сидел на третьем этаже, а сейчас цензор сидит у каждого внутри, а тем более у главного редактора внутри, который читает все до последнего и с криком несется: «А какой гад позволил это слово?» Это же совершенно другое качество прессы.

Елена Рыковцева: Евгений Семенович из Московской области, здравствуйте.

Слушатель: Мне очень понравилась сокровенная мысль-признание одного из ваших гостей, что нам был до фени этот коммунизм. И в этой связи вопрос: а какая ваша позиция относительного того, что крушение вот этой утопической идеи как раз и состояло, что в высшую государственную власть проникли люди, которые не верили в эту догму, но спекулировали ее идеями?

Елена Рыковцева: Про феню говорил Борис Дмитриевич Панкин.

Борис Панкин: Что касается фени, может быть, я хотел быть более выразительным. Если говорить по существу, то моя точка зрения и на «перестройку», и на дальнейший ход событий, когда говорят о Советском Союзе, есть два Советских Союза: один Советский Союз – это режим, и мы в гласных условиях, негласных условиях боролись с этим режимом, может быть, даже не подозревая этого. И не случайно, что как только начались веяния «перестройки», тот состав «Комсомолки», который в этот момент был, и те, кто, в частности, работали со мной, они оказались на самом пике. Я вам назову только фамилии: Юрий Щекочихин, Ярослав Голованов, Виктор Липатов, это уже умершие. О присутствующих я не говорю.

У нас работали Клямкин, Ципко, Руденко, Песков, Бочаров, Пумпянский, Щербаков, Грушин и так далее. Когда же дело дошло до разрушения советской страны, вот тут я против этого. Потому что если даже, как нас уверяют, Советский Союз как империя должен был рано или поздно прекратить свое существование, такое не может происходить за одну ночь. Только потому, что собралось несколько бравых мужчин, которые заботились не о стране, а о себе: нельзя получить Советский Союз – получим по кусочку этого Советского Союза, кому больше, кому меньше. Вот такая позиция. Потом, вы поймите, что очень любят говорить: эти предатели, эти изменники. Лютер кто такой был? Всегда ересь вырастала внутри господствующего направления. Другое дело, что одни порывали открыто и явно, другие боролись внутри системы. Так, как было, в частности, с нами. Почему я и восстал против заявления о том, что мы верили в светлые идеи коммунизма. Мы верили в них, если уж на то говорить, как в идею, провозглашенную Иисусом Христом. Мне Мариэтта Шагинян говорила, она, правда, защищала Ленина: «Ленин возвращает нас к ранним идеям Иисуса Христа – равенство, справедливость и так далее». И это ведь все провозглашалось. Вот мы за то, чтобы все провозглашенное становилось бы явью по возможности. В этом суть была направления.

Елена Рыковцева: Акрам Муртазаев еще не расшифровывал нам свою улыбку во время разговора об идеях. Вы какой идеей руководствовались, когда работали в «Комсомольской правде»?

Акрам Муртазаев: Дело в том, что я полностью согласен с Борисом Дмитриевичем, что нам в принципе идея коммунизма была по барабану. Мы в нее не верили, и мы с партией находились в очень таких разных системах жизни. Поэтому когда они к нам приходили, мы смотрели на них недоверчиво. И они понимали, что мы их не любим, и принимали это совершенно спокойно. У нас были совершенно другие идеалы. Как какой-то колпак, под которым жила атмосфера всеобщего братства и понимания. Действительно, мы как бы служили родине, но не государству. Вот это две разные вещи. О родине никаких сомнений не было. И я всегда привожу пример: если бы случилось какое-то происшествие, война, то пошла половина бы состава «Комсомолки».

Елена Рыковцева: Анатолий Петрович, к разговору об идее, пожалуйста.

Анатолий Юрков: В «Комсомолке» я понял и до конца жизни, наверное, этой линии не изменю: все, что мы говорили или славили, была элементарная борьба за власть. Борьба за власть в Советском Союзе проходила закрыто. Но это была борьба за благополучие, за личное благополучие, за семейное благополучие. Мы перешли, перешагнули «перестройку». Сама «перестройка» фактически свелась к борьбе за власть. Я, вообще-то, полагаю, что и Октябрьская революция – это была борьба за власть, больше ничего. Причем корыстная борьба за власть. Сейчас она расцвела пышным букетом. Работа в «Комсомольской правде», критический анализ всего происходящего вокруг, критический анализ, что происходит с человеком, почему до фени нам нынче человек? Нигде же нет на страницах, пропал колхозник, рабочий, инженер. Потому что он власти не интересен, ей интересны миллиарды.

Елена Рыковцева: По поводу роли и значения «перестройки» - все-таки это тема совершенно отдельной дискуссии. Наверное, тут мнения могут быть разные. Я прочитаю пейджер.

«Так получилось, что «Комсомольская правда» из авангарда молодежи превратилась в антипод, - пишет Нечаев. – Относительно «Комсомолки» - дух «Комсомолки» сгорел в пожаре». Я не договариваю совсем уже обидные в адрес «Комсомольской правды» вещи. Кстати, кто будет спрашивать, почему нет нынешних сотрудников «Комсомольской правды», поверьте, я сделала все, что смогла, чтобы кто-то из них здесь присутствовал. Не получилось. Они знают, что я очень старалась.

«Раньше «Комсомолка» писала о комсомольцах, о стройках, было интересно читать. А сейчас пишут о чем угодно, но только не об этом», - пишет нам Владимир.

Юрий Николаевич поправляет с ценами: «Цены были маленькие, поэтому и зарплаты были маленькие».

«Работа журналиста становится с каждым днем все опаснее. Эзопов язык далеко не всюду проходит. Очень многое сегодня зависит от владельцев газет. И тем не менее, почему-то молодежь стремится в эту профессию», - так думает Ирина Волкова.

«Я никому не запрещаю любить «Комсомольскую правду», но если посмотреть на эту газету более пристально и смелее, ничего особенного она сегодня из себя не представляет. Хотя в ней попадаются интересные темы, но больше дешевой рекламы», - считает слушатель Добрый. Я ему хочу все-таки сказать, что у нынешней «Комсомольской правды» огромный тираж, она – все-таки лидер по тиражам. То есть находят люди в ней что-то интересное для себя.

«Несмотря на все грехи и огрехи СМИ последних 20 лет, с отвращением вспоминаю материалы газет советского времени до 1985 года, включая «Комсомольскую правду», - так считает Александр.

«Когда после ареста Ходорковского Путин посетил промышленников и предпринимателей, и там его встретили холуйскими аплодисментами, я решила: были страшные времена, но не было подлей. Сейчас в России живут под грузом страха», - так Татьяна объясняет все, что сейчас происходит.

И мы слушаем Михаила из Москвы.

Слушатель: У меня любовь к этой газете возникла тогда, когда было самое славное ее время: Песков и Стрельников поехали в Америку и стали описывать, как там они что видели. Буквально они открывали глаза мне, а стало быть, всей стране. И я им искренне за это благодарен. А что касается сегодняшнего дня, да не огорчайтесь вы. Просто сейчас прекрасный город захвачен захватчиком. Пройдут времена, родится газета, будем тогда и говорить.

Елена Рыковцева: Иван из Москвы, здравствуйте.

Слушатель: У меня было такое ощущение, что в советские времена при всех недостатках, которые тогда были, были какие-то идеалы. Вспомним Аркадия Райкина, который пытался раскрыть недостатки. Но при советском строе в то время, по-моему, не было человека, который бы сомневался, что в принципе он неправильный. «Перестройка» - это было продолжение вскрытия этих недостатков. А сейчас ситуация кардинально изменилась. И мне хотелось бы от ваших гостей услышать, как же это произошло? И как сказалось на работе «Комсомолки»?

Елена Рыковцева: К сожалению, эта тема не для одной минуты, которая у нас осталась. Но я успею еще пейджер почитать.

Владимир Тараканов пишет: «Сообщив о том, что «Известия» были усилены группой трудящихся из «Комсомольской правды», вы объяснили мне причину того, что я потерял способность читать «Известия», после того как делал это десятилетиями».

«Любила «Комсомольскую правду», а сейчас – «Новую газету», - пишет Наталья.

«Комсомольская правда» была острее в советское время», - думает Ирина.

Ольга пишет, что ««Комсомольская правда» раньше действительно была смелее, теперь она превратилась в рупор Кремля».

«Почему вы до сих пор называетесь «Комсомольской правдой»? Вы что, разделяете комсомольские идеи?», - Раиса Николаевна из Москвы.

Вы согласны с тем, что газета по-прежнему называется «Комсомольской правдой»?

Акрам Муртазаев: Это бренд. Кто же от него откажется?

Людмила Семина: В сегодняшние времена, когда бренд стоит денег, Акрам же говорил, что сегодня все определяют деньги. Зачем же бизнесменам от прессы отказываться от раскрученного бренда? Но у меня есть свое мнение.

Елена Рыковцева: Людмила, так жалко, что мы его не услышим, потому что надо заканчивать программу «Час прессы».