Марина Тимашева: В московском выставочном зале «Новый Манеж» только что завершился фестиваль под названием «Артография». Его программу составили из выставочных, литературных и музыкальных проектов, так или иначе связанных с темой странствий. В один из дней фестиваля прошел концерт уникальной тувинской группы «Хуун-Хуур-Ту». «Мы, тувинцы, кочевники, поэтому все, что касается путешествий, нам близко», - пояснили музыканты. На концерте была Лиля Пальвелева.
Лиля Пальвелева: Хорошо известные во многих странах, музыканты «Хуун-Хуур-Ту» владеют древним искусством горлового пения, магически действующего на слушателя.
(Пение)
Труднопроизносимое по-русски «Хуун-Хуур-Ту» переводится как солнцеворот, кручение солнечных лучей. Один из основателей группы - Саян Бапа - поясняет.
Саян Бапа: Это в буддийском понимании, в шаманизме есть, что эти лучи, которые проходят через облака, они соединяют тот мир, высший, с нашей землей. Есть такое шаманское поверье.
Лиля Пальвелева: Вы сейчас упомянули шаманское поверье. А вы используете этнические тексты или на их темы сочиняете свои вариации?
Саян Бапа: 70% нашей музыки это очень древняя, традиционная музыка. И слова, естественно, древние. Иногда мы сочиняем песни на слова тувинских поэтов, иногда сами ребята сочиняют и слова, и музыку.
Лиля Пальвелева: Вы очень много гастролируете по всему миру. А у себя вы бываете, в Туве вас знают?
Саян Бапа: Да, знают и уважают. Мы не даем сольных концертов, потому что это сложно. В больших залах нужна хорошая аппаратура. А так, в небольших залах, в сборных концертах мы всегда принимаем участие. А если есть возможность, то ездим по районам Тувы.
Лиля Пальвелева: Сохранились ли где-нибудь места, где исполняют такую музыку, где владеют горловым пением?
Саян Бапа: Эта традиция все равно жива. Это твое горло, твоя душа. Тебе не нужен зритель, никто не нужен. Поэтому наши пастухи поют до сих пор в своих стилях, в своей манере, о своих проблемах, о своих чувствах. Каждый второй мужчина считает за достоинство так петь. А женщины сейчас только начинают. Это раньше было табу.
Лиля Пальвелева: Правда ли, что для того, чтобы научиться горловому пению, надо начинать с детства?
Саян Бапа: Желательно. Потому что мы все впитываем до 10 лет. Но это не суть важно. Человек все равно когда-то приходит к тому, что ему хочется. Это - как мужская игра. Если ты мужчина, ты с конем должен иметь дело или какие-то мужские обязанности выполнять. Это тоже прерогатива мужчины. Поэтому, кто хочет, тот сделает всегда.
Лиля Пальвелева: А вы лично, когда начали?
Саян Бапа: В этом случае я говорю о себе. Слышал я с детства. Пробовал. Но пробовать - это одно. У меня просто в роду не было певцов такого стиля. Это, в принципе, передается в общении со взрослыми мужчинами, которые поют. Никто у нас этому не учит специально. Ты слышишь, а потом пробуешь, тренируешься.
Лиля Пальвелева: Расскажите о вашей группе. Вас четверо?
Саян Бапа: Да, перкуссия, ударные. Исполняет всегда один человек - солист, наш старейшина. Он поет, в основном. Но все мы играем на разных инструментах и аранжируем, взаимозаменяемы между собой. Это было и в традиции нашей, играть, по возможности, на многих инструментах. Хотя отдается, по возможности, какому-то одному инструменту больше внимания и любви.
Лиля Пальвелева: А горловым пением все владеют?
Саян Бапа: Да, все владеют. Но, опять же, мы все владеем разными стилями, и когда мы поем и играем, мы его используем, как инструмент. В нашей традиции было использовать наше горло, как инструмент. Это больше инструментальная музыка. После слов мы начинаем использовать горло, а не вместе со словами. Это - как инструмент, постоянно сопровождающий вокал. Наш лидер - Кайгал-Оол Ховалыг - вокалист, народный хоомейчи, заслуженный артист России. Наш перкуссионист - Алексей Сарыглар - он и певец, и играет на разных смычковых инструментах. И недавно пришедший в нашу группу, очень талантливый Радик Тюлюш, тоже певец с очень красивым, высоким голосом. Он также владеет разными стилями и разными инструментами – флейтой, смычком.
Лиля Пальвелева: Вы упомянули о разных стилях. Вы имели в виду стиль исполнения или стили произведений?
Саян Бапа: Стиль исполнения. Это трудно объяснить. Это - как разные инструменты в одном горле.
Лиля Пальвелева: Горловое пение бывает разным по способу извлечения звуков! Саян Бапа растолковывает.
Саян Бапа: Есть высокие голоса, есть низкие голоса. И здесь точно также. Есть высокая позиция пения. Это, в переводе с нашего - «свист». При высоких нотах вы начинаете сжимать связки. И в этом высоком регистре есть один стиль и подстили. Так же и в низком. При низких голосах мы расслабляем и релаксируем, можно сказать, открываем горло. Основной стиль- это середина. В этой середине тоже есть масса возможностей регулировать голос и использовать его, как инструмент.
Лиля Пальвелева: Я правильно поняла, что низкие звуки извлекать легче?
Саян Бапа: Нет, я просто говорю о том, что это другая физиология. Это сосредоточенно, это всегда сдержанно. Нет полной релаксации. Это сдержанная свобода, но в низком регистре. При высоких, мы их сжимаем. Как флейта. Мы понимаем, что есть одна дырочка, большая, которая регулирует. И точно также в горле. У нас издревле так повелось, что есть возможность регулировать эти связки.
Лиля Пальвелева: Если они натренированы.
Саян Бапа: Абсолютно. Вот в этом вся феноменальность этого, то, что эти мышцы, оказывается, не трогаются людьми всех наций за всю свою жизнь. Их и в медицине называют «фальшивые связки». Ни в опере, ни в роке этими связками не пользуются. Они сопровождают голосовые связки, но они не регулируют ничего. Поэтому их и назвали «фальшивыми». Но в нашем случае они не фальшивые, а рабочие.
Лиля Пальвелева: И если природа так распорядилась, чтофальшивые связки есть в человеческом организме, значит, для чего-то, когда-то они были нужны. Издаваемые при помощи этих связок, звуки способны далеко разноситься в открытом степном пространстве, и то, что горловое пение – это достояние исключительно кочевых народов, многое объясняет.
Саян Бапа: Это вопрос архаики. Насколько это было нужно когда-то.
Лиля Пальвелева: Расскажите об инструментах. У всех народов, которые владеют горловым пением, они похожи, но, все-таки, разные. У алтайцев и у хакасов они немного другие, а у вас какие инструменты?
Саян Бапа: Из двухструнных и трехструнных есть у нас такие, как дошпулуур, а в монгольской культуре, в алтайской - топшур. Это как гитара или банджо. Смычковых инструментов очень много - бызаанчы. Это аутентичные тувинские инструменты. В монгольской культуре они совсем другого типа, по-другому строятся. В алтайской культуре остались, но не все. У нас много инструментов сохранилось в том виде, в котором они были тысячелетия. Есть разные инструменты. Хомус, манки охотничьи, мы их тоже используем, как музыкальные инструменты.
Лиля Пальвелева: Это те, которые подражают звуку птиц и животных?
Саян Бапа: Да. Есть такой охотничий инструмент, который называется амырга. Это манок для маралов.
Лиля Пальвелева: Все эти инструменты, в сочетании с традиционным вокалом и горловым пением, использованы в композиции, посвященной таежной части Тувы, сакральному для местного населения месту. Кто хоть раз бывал в сибирской тайге, узнает этот особый мерный гул, замешанный на шуме деревьев, голосов птиц и зверья.
(Музыка)
Марина Тимашева: 60 лет исполнится 27 февраля народному артисту России Авангарду Леонтьеву. Его роли в театре «Современник», его Чичиков в спектакле Валерия Фокина «Нумер гостиницы города Н.» – из числа важнейших, на моей памяти, театральных событий, да и вообще, участие Леонтьева даже в самой плохой постановке спасает ее на то время, что он находится на сцене.
Павел Подкладов: Когда я спросил Авангарда Николаевича Леонтьева, какое событие в жизни стало для него главным, он, без шуток, ответил: «Мне повезло, что я появился на свет». Оказывается, родился он, по его же словам, как бы вместо другого человека. Этим человеком был его старший брат, погибший на Курской дуге. Звали его Авангард.
Авангард Леонтьев: Вот этот Авангард, Гардик или Гарик, как его звали в семье и товарищи, погиб в 43-м году. Лежит в 50-ти километрах от Курска, в братской могиле. Там 500 с лишним мужиков лежит. Я помню, когда первый раз туда ехал, спрашиваю: «А где кладбище военное?». «А вот туда поезжайте». Все знают, все хотели помочь. Меня так это растрогало, до кома в горле. Так что, я очень этим людям признателен. Они берегут эти могилы. Туда ездил отец мой, в свое время. Он инженер-строитель, он помог колхозу распланировать это кладбище под тип Пискаревского. Там на зеленом газоне лежат мраморные плиты с именами всех пятисот с лишним солдат. Когда братишка погиб, в 46-м году маме было 44 года. Мама с папой решили родить. И когда родился я, меня назвали Авангардом в честь того парня, который лежит под Курском.
Павел Подкладов: Поскольку вы стали рассказывать о своей семье, я не могу не вспомнить о том, как формировалась ваша театральная карьера. Говорят, что отец был даже связан с Мейерхольдом.
Авангард Леонтьев: Да, по дурости своей, пока отец был жив, не расспросил я его подробно, видел ли он лично Мейерхольда, разговаривал ли он с ним или он только написал экспликацию, как он мне рассказал, пьесы «Дети Ванюшина» Найденова, и сдал ее. Но лично ли Мейерхольду, или там была какая-то комиссия – не знаю. Мейерхольд, может, и не был на комиссии. Но отец был принят в эту студию или режиссерскую школу, благодаря этой экспликации. Он был очень скромный человек. Всю жизнь работал очень честно. Если какую-нибудь табуретку ему сделают в цеху, то он матери приносил квитанцию из бухгалтерии – цена табуретки такая-то, штамп стоит «оплачено».
Павел Подкладов: Все ваши близкие говорят, что вы человек очень точный, скрупулезный во всех делах, ответственный. Это вы от него это качество переняли?
Авангард Леонтьев: Да. И от матери тоже. Мать квитанции с него требовала. Мать была такая щепетильная в этом отношении: «Сыночек, чужого не бери! Идешь по улице, лежат деньги - не бери! Это не твое!». Запомнил на всю жизнь.
Павел Подкладов: Я читал, что даже запрещала за руку тронуть девочку, которая сидела рядом с вами за партой. У вас с тех пор такой пиетет к женщинам?
Авангард Леонтьев: Тут, я думаю, мамочка палку перегнула. Девчонок я долго боялся.
Павел Подкладов: И даже, если возвратиться к театру, то не понимали Хлестакова, как это он так по-хамски…
Авангард Леонтьев: Так ухлестывает за Марией Антоновной. Наглец! На третьем курсе я репетировал эту роль, она мне не давалась. Каким-то пупочным чувством, не опытным путем, а чисто интуитивным, вдруг я что-то такое просек. И мне Александр Михайлович Комиссаров, замечательный мхатовский артист, говорит: «Что-то с вами Гарик случилось. Вы стали хорошо репетировать. Хорошо стали ухаживать за женщинами».
Павел Подкладов: Разговор с Авангардом Леонтьевым постепенно перешел на сугубо театральные рельсы. Вспоминали его потрясающие роли в «Современнике», среди которых был даже Черт в спектакле «Карамазовы и ад» Валерия Фокина. Я попытался влезть в театральную кухню артиста, выяснить, как происходит рождение его удивительных персонажей, часто ли он списывает их с натуры, наблюдая за окружающими людьми.
Авангард Леонтьев: Бывают актеры, которые любят найти прототип в жизни. Знаю, что Женя Миронов очень любит. Этому его научил Олег Табаков. Он очень любит найти характерность внешнюю. И часто ищет что-то на себя не похожее. Мне кажется, что я в себе больше ищу. И система Станиславского на это намекает, в основном. Ты в себе найди ту отправную точку, тот атом, молекулу, черту характера, которую потом можно развить. Я и Черта в себе нашел. Вы не удивляйтесь. В каждом из нас есть Черт, потому что каждый из нас - поле борьбы Бога и Черта. И люди призваны бороться с чертовщиной в себе, прежде всего. Это очень трудно.
Павел Подкладов: Как быть, когда вы ощущаете на сцене явное несовпадение между своей человеческой натурой и тем, что приходится играть? Как можно вычерпать из себя или найти в себе такие качества, как в вашем Чичикове? Казалось бы, это совершенно не вы.
Авангард Леонтьев: Почему? Я денежки люблю копить. Я люблю зарплату не растратить, а ее положить под подушку, чтобы она была целенькая. Я вот куплю какую-нибудь вещь, долго ее не надеваю, иногда годами. Я люблю новые вещи, и мне жалко ее надеть. Это странные черты характера, но вот к Чичикову относятся.
Павел Подкладов: Павел Иванович Чичиков стал одной из самых грандиозных ролей Авангарда Леонтьева в практически бессловесном спектакле Валерия Фокина «Нумер в гостинице города Н.». Сейчас этот спектакль, к великому сожалению, прекратил свое существование.
Авангард Леонтьев: Спектакль состоят из нескольких эпизодов чичиковского одиночества, когда Чичиков один. Почему он не говорит? А он наедине с самим собой. А зритель за этим наблюдает. Зритель сидит в этом «нумере» гостиницы города Н. Зрители как бы впущены в «нумер», в котором живет Чичиков. А там его переодевают почти догола, и Селифан заходит, что-то бормочет, пьяный в дым. А Чичиков все молчит, все думает. То он с бала вернется, то он собирается к помещику какому-то ехать. То он переписывает ревизские сказки, списки мертвых душ и начинает фантазировать, кто они были в жизни, как они выглядели. Он почти их реанимирует, как какой-то Черт. Мы с Фокиным очень любим Гоголя. Он как-то на нас действует. Эту любовь удалось выразить в этой работе. А трудно как было! Я думал, что я провалюсь.
Авангард Леонтьев: Несмотря на то, что профессор Леонтьев человек очень серьезный, свято относящийся к своей профессии, в нем, как и каждом артисте, сохраняется вечное детское стремление к игре, к шутке, к розыгрышу. Я знаю, что у вас в свое время был очень популярный прикол, когда вы изображали Аркадия Александровича Райкина, как вы разыграли секретаршу.
Павел Подкладов: Да. Раису Викторовну Ленскую - легендарную секретаршу Олега Николаевича Ефремова. Это совершенно святой человек, удивительно добрый человек. Для нее не существует табели о рангах, для нее все люди одинаковые в смысле уважительности, с которой она относится к людям. Но ее наивность послужила однажды тому, что мы с Костей Райкиным решили ее разыграть. Из какого-то кабинета рядом с ней, я ей звоню голосом Аркадия Исааковича, и говорю: «Раиса Викторовна? Здравствуйте! Это Аркадий Исаакович Райкин. Как там мой Котенька у вас в театре поживает? Не балуется?». «Ой, Аркадий Исаакович, Костя, мы его так любим, такой хороший мальчик, так его все полюбили в нашем театре!». Костя в это время стоял рядом с Раисой Викторовной и смотрел, как она реагирует.
Авангард Леонтьев: Я знаю, что актеры часто разыгрывают, раскалывают друг друга на сцене. Как вы к этому относитесь?
Авангард Леонтьев: Я, вообще, такое не люблю. Но это бывает в театре. Это должен делать тот, кто умеет так расколоть и расколоться, чтобы это зрители не видели. Ходят всякие легенды, что Михаил Чехов мог чуть ли не браниться вслух на сцене, а зрители этого не замечали.
Павел Подкладов: Но вы этим не пользуетесь?
Авангард Леонтьев: Я не пользуюсь, я не люблю. И не люблю, когда меня раскалывают. Меня Олег Павлович иногда раскалывал. В спектакле «А поутру они проснулись», где действие происходит в вытрезвителе, мы все играли пьяниц, он начал на меня смотреть, просто смотреть, … Я любил эту роль. Я играл такого алкаша маленького, сухенького, голенького, в простыне. Иосиф Райхельгауз и Галина Волчек ставили этот спектакль. Вот моя любимая была роль! А я не пью в жизни, между прочим. Пью очень редко.
Павел Подкладов: Мало кто знает, например, что Авангард Леонтьев прекрасно поет. Свидетельство тому – песня, которой я заканчиваю свой очерк, посвященный народному артисту России Авангарду Леонтьеву. Музыка композитора Бориса Петрова, а стихи написаны во время Великой Отечественной войны Арсением Тарковским.
(Песня)
Марина Тимашева: Я держу в руках коробочку со смешной картинкой, изображающей непонятных животных. В коробочке – маленькая иллюстрированная книжка. Называется «Зверьки и зверюши», сказка для детей и взрослых. Авторы сказки – Дмитрий Быков и Ирина Лукьянова. А еще в коробочку вложен диск. Сказка записана Александрой Житинской в формате MP 3. Выпускница Петербургской Консерватории, ныне – концертмейстер училища имени Мусоргского, она сама читает текст и импровизирует на фортепиано. Получилось прелесть, что такое. Сейчас Саша ответит на вопрос, как ей в голову пришла такая необычная идея, но прежде поясню, что отец, которого она упоминает в разговоре, это литератор Александр Житинский.
Александра Житинская: Книжка у меня была давно. По-моему, сам Быков мне ее подарил. Мне посчастливилось быть с ним знакомой благодаря папе. И когда он приехал в Петербург на свой день рождения, естественно, надо было что-то подарить. Я взяла книжку с полки, взяла диктофон, села за рояль, стала играть и рассказывать. Пошла к папе и, как ни странно, прямо там мы стали это слушать. И папа сказал: «Саша, давай сделаем книжку. Сможешь ли ты в студии это повторить?». Так получилось, что папа сделал судию у себя в издательстве. Но часть аппаратуры стоит у меня дома, в частности, клавиатура, на которой я записывала, и компьютер. Я села, и потихонечку, безо всяких звукорежиссеров, записала это все. Собственно, на диске есть отрывки из классики, какие-то импровизационные куски, часть моей музыки там тоже присутствует, часть эстрадных песен. Я с детства подбирала легко, поэтому там все вперемешку. И все, что мне приходило в голову на конкретный текст, то я и играла.
Марина Тимашева: Вы одновременно играли на инструменте и играли, как актриса?
Александра Житинская: В основном, это была одновременная запись. Поскольку текст я не учила, а читала по книжке, то намечала какие-то основные моменты, где и что я играть буду, а потом садилась за рояль. Конечно, в самом начале есть несколько хитростей. Например, вступление записано на «Революционном этюде» Шопена и, конечно, у меня координации не хватало. Надо было или смотреть на клавиатуру, на руки, или в книжку. Там я сначала сделала музыку, а потом наговорила. Таких кусков там несколько есть. Но, в основном, это одновременная запись, потому что мне читать довольно трудно без музыки. Я не актриса, и такой интонации мне не подобрать. Мне музыка подсказывала это все.
Марина Тимашева: Саша, а чем вам эта сказка понравилась?
Александра Житинская: Мне оказались очень близки эти персонажи. Они такие искренние, наивные и, честно говоря, очень нравится, как написано, язык.
Фрагмент сказки в исполнении Александры Житинской:
На берегу спокойной, светлой речки, с рыбами внутри и незабудками по краям, среди цветов, садов и птичьего пения, стоит небольшой городок. Дома в нем аккуратные, крытые черепицей, расписанные всякими красивостями, и увитые диким виноградом. Возле каждого дома – сад-огород. А в нем растет все, что варят, жарят, тушат, солят, едят сырым или превращают в варенье. В этом городе живут зверюши.
Марина Тимашева: Почему у вас тот или другой композитор соединялся с тем или другим текстом? Сколько композиторов помогали вам в работе?
Александра Житинская: Композиторов много, я даже не считала. Там и Шопен есть, И Шуман, и Бетховен, и Моцарт, и Штраус. По-разному бывало. Там начинается с описания городка, и первая фраза: «На берегу спокойной, светлой речки». И у меня сразу всплывает музыка Штрауса «Голубой Дунай». По названию, по образу, по настроению. Что касается зверькового городка, то это «Революционный этюд» Шопена. Они, в принципе, тоже такие революционеры, мятежники, им вечно все не нравится. Что касается Шумана, то там есть кусочек «Аллегро» Шумана. Так совпало, что я его недавно играла. Там есть драматичный кусок, как они плывут по реке, тонут, ветер… Шуман же очень порывистый композитор, это все на эмоциональном уровне , мне кажется, очень подходит. Что касается 17-й сонаты Бетховена, которая там тоже есть, то это любимая соната самого Быкова, моего папы и моя тоже. Этот финал знаменитый, мне кажется, как-то вписался по настроению.
Марина Тимашева: Вы же могли бы это исполнять, как маленький моноспектакль или предложить какому-то театру с ними что-то придумать.
Александра Житинская: У меня есть сценический опыт, но я на сцене не говорила, а играла. Я думаю, что, может быть, я смогла бы сделать это. Все равно у меня есть рояль, с которым не страшно. Но тогда нужно учить текст досконально, чувствовать себя свободно и думать, как это сделать. Есть замечательный спектакль у Александра Девотченко «Концерт Саши Черного для фортепьяно с артистом». Мне очень близок этот актер, и спектакль очень нравиться. Он там делает фактически то же самое, но там, во-первых, стихи, а во-вторых, там, естественно, есть режиссерское решение. И здесь тоже это нужно, потому что если я сижу полтора часа за роялем и читаю, это для спектакля, мне кажется, не подходит. Что касается театра, то один из моих любимых - Театр Сказки, кукольный театр. Я с ними уже работала - писала музыку к спектаклю. Если их это заинтересует, может быть, с ними что-то сделаем. А еще у меня есть мысль, не совсем театральная, мне кажется, что это хорошо бы смотрелось, правда, немножко необычно было бы, как мультфильм.
Марина Тимашева: А я еще подумала, что ведь можно было бы это играть в филармоническом абонементе?
Александра Житинская: Не знаю. Мне кажется, разные могут быть отзывы, потому что, конечно, я там очень много позволяю вольностей с классической музыкой. У меня, допустим, этюд Шопена может легко переходить чуть ли не в «Яблочко». Я не знаю, будет ли это понятно моим коллегам музыкантам. Плюс я больше люблю какие-то взаимодействия, как с другими инструментами и людьми, так и взаимодействия искусств. Мне нравится, что в этом диске сплелись и литература, и некая театральность, и музыка. Я в этом себя свободнее чувствую. А когда нужно выйти и сконцентрировать свое внимание на конкретном произведении, что-то донести, оно как-то не всегда доносилось. Пару раз у меня был неприятный опыт, когда я бралась за то, что мне не по силам.
Марина Тимашева: Речь идет о технике или о каком-то опыте, который нужен для того, чтобы «донести»?
Александра Житинская: И то, и другое. Что касается технической стороны, я не могу сказать, что у меня с этим все обстоит просто блестяще. Я поздно стала заниматься профессионально. То есть детство у меня было. До училища я умудрилась не заниматься. Взялась за дело, только когда решила поступать в Консерваторию. Но когда я произведение чувствовала, то почти всегда получалось. Тем не менее, у меня была неприятность с бемольной сонатой Шопена. Вроде как я ее чувствую, все хорошо, но когда начала играть, то поняла, что технического арсенала и выдержки не хватает. Я уже сейчас понимаю, что даже закончив Консерваторию, я не сыграю вальс Равеля, ни по темпераменту, ни по технике. Я не сыграю Третий концерт Рахманинова. Несмотря на то, что я так печально расписываю, что не сыграю то, не сыграю се, но все равно мне кажется, что на каком-то профессиональном уровне я инструментом владею, и мне это пригождается в каких-то таких опытах.
Фрагмент сказки в исполнении Александры Житинской
И только один молодой зверек, мучимый смутным чувством, что сделал далеко не все, сел в лодку, в которой перевез сегодня целых четыре семьи, и поплыл туда, где раньше был зверюшевый город, а теперь, из под пребывающей воды, торчали вторые этажи и верхние половинки садовых деревьев. «Зверек», - услышал он традиционный зов, - «Спаси зверюшу!». Зов был совсем не лукавый, как ему положено быть, а усталый и жалобный. Зверюша сидела на подмокшем большом мешке, на гребне уходящей в воду крыши, и холодная вода лизала ей лапки. Зверюша поджала хвостик, промокла, сжалась в комок. Когда-то пушистый, мех на ней собрался в острые, мокрые колючки. «Ты чего здесь сидишь?» - спросил зверек. «Я внизу укрывала бабушкины фотографии, и еще гиацинты, и я прятала их, чтобы луковицы не попортились, а потом вылезла, а всех уже увезли….»
Марина Тимашева: Фрагментом сказки «Зверьки и зверюши» я завершаю разговор с автором ее аудиоверсии Александрой Житинской.
Марина Тимашева: 10 февраля в Петербурге отпраздновали день рождения драматурга Александра Володина. Фестиваля «5 вечеров» в этом году не проводится, его место занял володинский праздник в арт-кафе «Бродячая собака. И там была Татьяна Вольтская.
(Музыка)
Татьяна Вольтская: Под такую музыку закончился маленький спектакль по володинским «Монологам». Вернее, тихое действо, в конце которого хрупкая, смуглая женщина в черном, с сеткой ярких апельсинов на коленях, медленно улеглась на скамейку. И от этого стало ужасно грустно. Самарская актриса Роза Хайруллина говорит, что это еще не спектакль, а только набросок.
Роза Хайруллина: Мне бы очень хотелось, чтобы этот набросок был похож на картину Иванова «Явление Христа народу». До того, как человек доходит до этой картины, он видит 450 мастерски выполненных этюдов. Я очень давно хотела сыграть Володина, понимала, что уже время уходит, появилась такая возможность и я просто как в прорубь.
Татьяна Вольтская: Вот отрывок из одного монолога в исполнении Розы Хайруллиной.
Роза Хайруллина: «Извините за беспокойство. Я боюсь, что мой вариант вам не подойдет. Дело в том, что у нас не отдельные комнаты в разных районах, а одна большая комната, 30 метров, но разделенная перегородкой. Перегородка почти капитальная, почти звуконепроницаемая, почти ничего не слышно. Дело в том, что мы эту перегородку с сестрой поставили сами. Мы решили, что у человека должно быть место, где он может отдохнуть, где он может побыть один. Причем, действительно, как только мы поставили эту перегородку, я почувствовала себя человеком».
Татьяна Вольтская: Говорит театральный критик, главный ректор петербургского «Театрального журнала» Марина Дмитревская.
Марина Дмитревская: Есть такое понятие «володинский человек». Роза Хайруллина - такой володинский персонаж. По всему - по внутренней архитектуре, по складу. Володин тоже был отчасти социальный клоун. Его вроде бы асоциальность, и, в то же время, огромная социальность, принимала часто очень эксцентрические формы. Он был очень свободный человек. Роза Хайруллина - свободная эксцентрическая, драматическая, трагическая актриса. Просто володинский звук. Ему очень нравился, в 60-е годы, спектакль в московском Театре Ленинского Комсомола, который ставил Феликс Берман - «Аттракционы». С Володиным связана такая тихая, чеховская интонация, а Берман поставил - аттракционы. Володин был в восторге от этого спектакля, ему этой внутренней эксцентрики всегда хотелось. И Роза - актриса глубокой внутренней эксцентрики. Поэтому, мне кажется, здесь совпадение с Володиным.
Татьяна Вольтская: После спектакля маленький панегирик Розе Хайруллиной произнес Андрей Толубеев.
Андрей Толубеев: Это наша самарская Мазина. Вообще весь эскиз был такой феллиниевский. Я очень благодарен за встречу с вами. Я рад, что сегодня увидел какой-то прорыв, совсем другой, прекрасный, очень трогательный, душевный театр, который вызван Володиным. Я сегодня ощущал Володина. Володин сам всю жизнь стеснялся. Ему было некрасиво быть знаменитым. Написано – написано. Но самому - стеснительно. И выходить на сцену, так исповедально, как это сделала Роза, это здорово.
Татьяна Вольтская: Все, кто пришел в «Бродячую собаку», после спектакля читали по кругу стихи Володина, действительно, стесняясь, волнуясь и радуясь.
Евгений Соколинский:
Надо следить за своим лицом,
Чтоб никто не застал врасплох,
Чтоб не понял никто, как плох,
Чтоб никто не узнал о том.
Скошенное – виноват,
Мрачное – не уследил,
Я бы другое взял напрокат,
Я, не снимая, его б носил.
Я никогда не смотрел бы вниз,
Скинул бы переживаний груз,
Вы оптимисты, и я оптимист,
Вы веселитесь, и я веселюсь.
Татьяна Вольтская: Стихотворение Володина прочел театральный критик Евгений Соколинский. И, все-таки, почему в этом году нет володинского фестиваля «5 вечеров», ведь он проходил три года подряд?
Марина Дмитревская: В этом году не набралось ни спектаклей достойных, ни денег, и мы решили пропустить год, тем более, что на следующий год, поскольку в прошлом году с деньгами было туго, нас пригласил Новосибирск привезти володинский фестиваль, и провести его у них. Несколько дней назад я получила итоги независимого опроса по всем петербургским фестивалям, которые наш Комитет по культуре произвел, и получилось, что володинский фестиваль на 4-м месте. В этой ситуации, когда город так относится к фестивалю, конечно, имеет смысл проводить его и здесь тоже. И в следующем году, надеюсь, он пройдет и здесь, и в Новосибирске. Мы его начнем здесь, а продолжим в Новосибирске. Но день рождения это все равно день рождения. И поскольку в недрах фестиваля начал рождаться спектакль, который начали репетировать режиссер Галина Бызгу и уникальная российская актриса Роза Хайруллина по володинским «Монологам» - мы решили показать коллегам эскиз того, что через год станет спектаклем, а заодно поднять рюмку водки и вспомнить Володина. Собственно, фестиваль «5 вечеров» затевался для того, чтобы Володина не забывали. И удалось так организовать жизнь, что спектакли по Володину появляются. Сейчас наступает время «Дульсинеи Тобосской». Я слышала в нескольких театрах, что на следующий сезон они будут репетировать и ставить. Значит, будет какой-то полноценный вариант фестиваля. Фестиваль не прекращается.
Татьяна Вольтская: В этом году Володину исполнилось бы 88 лет. Но всем, кто его помнит, он представляется молодым и живым. Как и его стихи.
Павел Басов:
Не могу напиться с неприятными людьми.
Сколько не пью, не напиваюсь.
Они уже напились, а я - никак.
И только понимаю их еще лучше.
И чем больше понимаю, тем противнее.
Поэтому, никогда не пейте с неприятными людьми.
Необходимо ль твердым быть?
Необходимо ль честным слыть?
Прекрасно ль голову сложить,
Неправоту разоблачая?
Не знаю.
И надо ли, меня прости,
Другим прокладывать пути,
Чтоб было проще им идти,
Когда в душе дыра сквозная,
И самому невмоготу,
Преодолеть дорогу ту?
Не знаю.
Татьяна Вольтская: Стихи Александра Володина читал актер Павел Басов.
Марина Тимашева: К 90-летию революции 17-го года у нас подоспела книга Ярослава Леонтьева ««Скифы» русской революции», издательство АИРО-ХХ1, 2007 год. Её герои - Есенин, Блок, Пастернак - вроде бы, в представлениях не нуждаются. Но, как я понимаю, автор имеет сообщить о классиках нечто такое, о чём долгое время старались не вспоминать. Далее – слово нашему книжному рецензенту Илье Смирнову.
Илья Смирнов: Кроме интригующего названия (а ля авантюрный роман), у книги строгий академичный подзаголовок: «Партия левых эсеров и её литературные попутчики». Вот вам и новости 90-летней выдержки. Левым эсерам в памяти народной катастрофически не повезло. Крупнейшая крестьянская партия, устанавливала Советскую власть вместе с большевиками - в советское время про неё вспоминали, в основном, в связи с событиями 6 июля 1918 года (так называемый «мятеж левых эсеров»). Вспоминали недобрым словом: заговорщики, авантюристы, представители кулачества. Хотя Ярослав Леонтьев в своей книге и отдаёт должное «актёрам, занятым в фильме «Шестое июля», и, прежде всего, Алле Демидовой в роли Марии Спиридоновой», которым «удалось донести до зрителей подлинную глубину случившейся драмы – так искусство в очередной раз победило догму!». Ну, а потом догму поменяли. Октябрьская революция сегодня подаётся как насилие над «русской цивилизацией» со стороны неких внешних сил, «революционных безбожников». Смотри, например, в учебнике Алексеева С.В., Володихина Д.М., Елисеева Г.А., который только что официально одобрен Министерством образования. Между тем, «социалистический выбор» народа – не выдумка Михаила Сергеевича, а реальный феномен. Летом 17-го популярность сохранили только партии, заявлявшие себя как социалистические. Кто этого не разделял - от монархистов до кадетов - те скатились на обочину российской политики, и не происками иностранных спецслужб, а потому что сами демонстрировали клиническую недееспособность, неумение и нежелание понимать собственный народ. Спор между оставшимися пошёл о том, чей социализм лучше, причём барометр «мнения народного» неуклонно смещался влево. И здесь особенно интересны события, которые Ярослав Викторович Леонтьев прослеживает в первой части монографии. Как в партии социалистов-революционеров формируется левая оппозиция, изначально – на почве интернационализма, неприятия империалистической войны – и как по ходу революции эта оппозиция стремительно вырастает в большинство. Второй Всероссийский крестьянский съезд избирает председателем Марию Спиридонову – «Жанну д’Арк из сибирских колодниц, каторжанку в вождях…» В книге приводятся и пастернаковские строки, и не менее выразительная характеристика той же Спиридоновой из дневников Михаила Пришвина, который как раз не был сторонником левых эсеров, а, скорее, правых: «Маруся, страдающая душа, как в святцах мученица нетленная… Простенькое лицо её прелестно, как хорошая подробность настоящей России». А по свидетельству Николая Клюева, крестьяне вставляли портреты левоэсеровской святой в киоты и зажигали перед ними лампадки.
Леонтьев справедливо указывает на то, что позицию и судьбу этой партии трудно понять, если не учитывать «религиозного энтузиазма» (формулировка самой Спиридоновой), который рождался не только из актов революционного самопожертвования или вдохновенных речей на митингах, но в очень большой степени – из художественного творчества тех, кого автор книги называет «литературными попутчиками» левых эсеров. Вот мнение Тихона Голынского, уроженца села Семеновка Орловской губернии, георгиевского кавалера и члена ВЦИК от левых эсеров:
«Революция победит, восторжествует… А крестьянские вожди, погибшие в вековых кровавых войнах за землю и волю, возрадуются и возвеселятся на том свете… Хотя крестьяне потеряли в борьбе за землю сотни тысячи своих товарищей, но эта кровь услышана Богом. За русским крестьянином встанет французский, английский и другие. Да сбудутся слова пророков – поэтов». Дальше он цитирует Некрасова и «Двенадцать» Блока: «Мы на горе всем буржуям…», и так далее. Видимо, образ Христа в поэме – не случайный изыск поэтической фантазии, как нас учили в школе, слова Блока имели конкретный смысл, конкретного адресата, и были этим адресатом восприняты.
Соответственно, вторая часть книги посвящена литературному объединению «Скифы», его вдохновителю Разумнику Васильевичу Иванову, он же Иванов – Разумник, и многочисленным эсеровским и левоэсеровским изданиям, которые Иванов-Разумник организовывал, и с которыми сотрудничали Есенин, Блок, Клюев, Пастернак, художник Петров-Водкин и другие замечательные люди. После той, не к ночи помянутой, версии есенинской биографии, что проползла по экранам наших телевизоров, не вредно будет вспомнить реальную эволюцию взглядов великого крестьянского поэта.
Показательно, что левые эсеры, в отличие от правых, и после июля 18-го года не заняли антисоветских позиций. Некоторые сразу отмежевались от собственного ЦК, многие перешли на сторону коммунистов чуть позже. Что касается левоэсеровских «попутчиков», то они и до этого успешно сотрудничали с обеими революционными партиями (смотри, например, приводимые в книге факты биографии Клюева), и это – свидетельство не какой-то особой беспринципности, просто различия между партиями не воспринимались как непреодолимые.
К ««Скифам» русской революции» есть претензии с точки зрения композиции – но автору не откажешь в том, что он замечательно воссоздает атмосферу революции и первого послереволюционного периода, хаотичного, театрального, легкомысленного, по-своему человечного, когда на фоне кровожадных речей «Смерть беспощадная всем супостатам!», реального политического противника, взятого с оружием в руках, запросто освобождали под честное слово. Или по письму Максима Горького: «Дорогой Владимир Ильич! Я ее знаю, она была секретаршей поэта Блока…, револьвер для нее игрушка…». Резолюция – отпустить. Иванова-Разумника по делу о «левоэсеровском заговоре» допрашивал в ЧК молодой человек, оказавшийся бывшим членом Петроградского комитета левых эсеров. И снова арестованного отпустили, да ещё принесли официальные извинения с замечательной формулировкой «усердие не по разуму». Но могли и расстрелять под горячую руку. И жуткое чувство - как в стихии революционной самодеятельности постепенно нарастает ожесточение. Не по чьей-то злой воле - по логике событий. Чем дальше, тем меньше прекраснодушной человечности, больше мстительной злобы. Финал – 37-й год. Ярослав Леонтьев, как водится, симпатизирует тем, кого изучает, и вообще – неудачники часто выглядят достойнее победителей, они не успевают воспользоваться (и развратиться) властью. Но факты, приводимые в книге, не позволяют сделать вывод о том, что левые эсеры были гуманнее своих друзей-соперников. Крестьянская революция не добрее городской. Напомним, что сигналом к левоэсеровскому перевороту стало убийство иностранного посла, совершенное, извините, должностными лицами принимающей стороны. Поступок такой же дикий, как расстрел несчастных детей последнего российского императора. Я бы сказал, что и партия Ленина, и партия Спиридоновой – обе были заражены вирусами одной болезни. Жертвами, в конечном итоге, стали сами революционеры. Как справедливо отмечает автор книги, и большевики, и левые эсеры «равным образом оказались не в состоянии разглядеть историческую перспективу, предугадать грядущую за установлением однопартийной системы диктатуру личности, похоронившую и тех, и других».
