Марина Тимашева: У нас в гостях театральный режиссер, народный артист Украины Роман Виктюк.

Вопросы ему задают журналисты – Роланд Фритше, Второе немецкое телевидение ( ZDF ), и Елена Ямпольская, редактор отдела культуры газеты «Известия».

В начале, по традиции, краткая биография гостей нашей передачи. Виктюк Роман Григорьевич родился в 1936 году во Львове. В 1956 году закончил Государственный институт театрального искусства в Москве. Работал режиссером в Киевском и Львовском театрах юного зрителя, в театрах Калинина, Вильнюса, Швеции, Италии, Израиля, США… список могу продолжить. Много ставил в московских театрах: Театре Моссовета, имени Вахтангова, в «Современнике», «Сатириконе»… Перечислю только некоторые спектакли: «Уроки музыки», «Квартира Коломбины» по произведениям Людмилы Петрушевской, «Лолита», «Служанки» Жана Жене, «М. Баттерфляй», «Рогатка», «Саломея», «Эдит Пиаф», «Мастер и Маргарита»… Ставил пьесы Эдварда Олби и Ханока Левина, сочинения Оскара Уайльда и Юкио Мисимы, всего более 120 постановок. Лауреат премии Итальянского института драмы «За воплощение современной драматургии». Обладатель премии Центра европейской драматургии, премии «Киевская пектораль» и премии Союза театральных деятелей Украины.

И я должна переспросить у Романа Григорьевича, все ли правильно я сказала, не допустила каких-то ошибок? Или, может быть, есть что-то значительное, что я упустила, а вы бы хотели добавить?

Роман Виктюк: Конечно, есть неправильный год рождения. Это самое неправильное… Я шучу. Нет, все у вас там красиво, вы сказали все правильно. Но спектаклей больше, где-то 156.

Марина Тимашева: Роман Григорьевич, теперь я вас переспрошу. Меня очень удивили эти даты. Не потому что вы пошутили про 1936 год, а потому что вы родились в 1936 году, а в 1956 году уже заканчиваете институт. Что это означает – что вы 16-летним мальчиком...

Роман Виктюк: Совершенно верно, я приехал в Москву, мне еще не было 17 лет.

Марина Тимашева: Но вы закончили при этом школу?

Роман Виктюк: Конечно. А как я мог не закончить школу? Во Львове я закончил, поскольку это Западная Украина, то естественно, что Россия в те годы для нас была – Сибирь, тюрьма, КГБ, смерть. Тем более, слово «Москва» - это был приговор. И когда меня провожали на вокзале, провожал весь дом, все плакали, потому что знали, что ребенок никогда не вернется. Я брал с собой подушки, перины, сковородки, кастрюли, ложки, все навсегда. А деньги были зашиты в трусы с той стороны. А все документы, аттестат – все было в больших чемоданах. И когда я приехал в Москву, то оказалось, что моего багажа нет. И вот я вышел на Киевский вокзал. Я позвонил 09, узнал телефон ГИТИСа. Тихонов там был, удивительный человек, которому я рассказал, как я приехал, багажа нет, аттестата нет. Он говорит: «Приезжайте». Я говорю: «Куда?» Он мне подробно рассказал: 2-ой троллейбус… И вот я еду мимо Кремля, который я увидел первый раз. Это был вечер, какой-то был свет мистический, которого потом я никогда над Кремлем не видел. И когда троллейбус повернул на улицу Горького (теперь Тверская), и первый дом увидев на этой улице, я подумал: какие счастливые люди живут в этом доме, я бы хотел увидеть хоть одного человека, кто там живет. И теперь, когда я еду, и в этом доме моя квартира, где жил сын Сталина, то у меня, кроме улыбки и боязни, что это неправильно, что как это ребенок из Западной Украины живет в квартире родственника самого страшного человека…

Я вдруг вспомнил: когда он умер, учительница физики пришла с такой указкой, а все дети были, что называется, «бендеровцы», воспитание нехорошее, и она указкой била, чтобы мы шли к памятнику Сталина нести цветы. А поскольку я был в драматическом кружке уже, то я руки перебинтовал гримом с красным цветом. И я пришел и ей говорю: «Я не можу. Я так плакал, я так страдал, что я поцарапал себе руки». Она сказала: «Дай я тебя обниму и приголублю, ты справный комсомолец». Ну, повезло мне, я не сумел пойти туда, меня отправили домой. Дома радовались, что он умер, а Ганна Федотовна, я ее запомнил на всю жизнь, плакала горючими слезами и с этой указкой нас гнала, как на конвойную работу.

Елена Ямпольская: У меня такой вопрос, он возник в процессе, Марина, твоего перечисления всех регалий Романа Григорьевича. Роман Григорьевич, а до каких пор вы будете оставаться народным артистом Украины, когда, наконец, вы станете народным артистом России?

Роман Виктюк: Я заслуженный деятель России.

Елена Ямпольская: Все равно меня удивляет, так пышно ваш юбилей мы отметили осенью…

Роман Виктюк: Потому что, когда президент Ющенко в этот же день утром подписал Указ, что я народный, еще начальники нашей культуры об этом не знали. И когда они там орден… даже не орден, а я, клянусь, не знаю, что это такое там дали, то сказали, что нельзя одновременно. Путин получил его каким-то 20-м, а я – 23-им, поэтому одновременно нельзя. А вот сейчас начальник по культуре на сцене мне тихо сказал: «Ждите, потому что нельзя было сразу». Поэтому я об этом не думал и ничего не знал, что будет, понятия не имел. И когда 5 лет, по-моему, тому назад раздался звонок, тоже такая была дата, и сказали, что «вам звонят от Путина», - думаю: кто меня разыгрывает – или Хазанов, или Шифрин, или Галкин? Я говорю: «Да-да, давай его». Когда раздался голос: «Я хочу вас поздравить…» - я говорю: «Ну давай-давай, ври, еще что ты хочешь». Была пауза, а я говорю: «Громче, громче!..» Вот так стал разговаривать и повесил трубку. И думаю: товарищи, кто же там меня страшно разыгрывает? И тут же утром была какая-то годовщина, передача «Моя семья», я приехал туда, полно артистов, и все мне говорят: «Тебе звонил Путин». Я говорю: «А кто вам это сказал?» - «В газетах написано, и радио сказало». Вот тут-то я и поверил, и тут сердце дрогнуло.

Но я не виноват. Он приходил на наши спектакли с Собчаком, когда мы приезжали в Петербург, а потом мы с Наташей Макаровой, великой балериной, репетировали «Двое на качелях», и нас Собчак поселил у себя в Смольном. И я был в кабинете, где Жданов, а она внизу жила, и мы были в такой охранной среде. И я вдруг подумал: надо что-то такое выдумать. Взял трубку – слышу голос Собчака. Я говорю: «Здравствуйте. Это говорит товарищ Жданов». Пауза. Я говорю: «Не молчать, а отвечать» - «Хорошо…» Я говорю: «Должно быть отлично, а не хорошо! Доклад ваш будет завтра у нас?». Собчак не понимает, и что у него голове, я не мог прокрутить этого, но он вдруг действительно начал отвечать. И тут же я обратился к Наташе, а она боялась советской власти страшнее, чем я, потому что она думала, что КГБ ее обязательно заберет, это был ее первый приезд после побега. И я к ней обращаюсь и говорю: «А теперь вот вы будете мне отвечать». Она – ха-ха-ха. Я говорю: «Перестать хохотать! Серьезно слушать!» И я стал ей задавать вопросы. Она вдруг – артистка все-таки – начинает рассказывать, как она собиралась убежать, кто ее встретил. Вот весь этот ход ее свободы она выложила от А до Я. Потом она мне сказала: «Я тебе так благодарна, потому что я все это готовилась сказать КГБистам, а сказала тебе, и мне стало легче. Я от этого освободилась».

Роланд Фритше: Вы не только театральный режиссер, вы преподаватель ГИТИСа.

Роман Виктюк: Да, правда, профессор еще.

Роланд Фритше: Простите, что не сказал звание.

Роман Виктюк: Ну, конечно, стыдно. А я еще доктор наук нью-йоркский. У меня есть такая бумага, не знаю, кто ее мне дал, но дали.

Роланд Фритше: Скажите, пожалуйста, ваш курс был представлен очень шикарно, очень гениально в начале декабря, на юбилейном концерте Дударовой.

Роман Виктюк: Ой, вы были?

Роланд Фритше: Ваш курс заслужил таких аплодисментов. Хотел бы узнать, кого-то из своих студентов хотите взять в театр свой?

Роман Виктюк: Во-первых, уже они играют в спектаклях. Им осталось еще 1,5 года, но поверьте, что я делаю все, чтобы весь этот курс пришел в театр.

Роланд Фритше : Сколько их сейчас?

Роман Виктюк: 19 человек. Если вы помните тот вечер, там же ее поздравляли певцы именитые, со славой, а мы так придумали, что они вышли и каждый спел классику по маленькому кусочку. Дударова ко мне только поворачивалась и говорила: «Это гении?» Я говорю: «Да». Их принимали фантастически. Сейчас они играют в водевиле. Но вообще они ребята замечательные! Блатных нет. Вы знаете, что такое блатные?

Роланд Фритше: Конечно.

Роман Виктюк: Нет-нет, все знают, что мне звонить бесполезно, что этот номер не проходит. Нет, они даже и не пытаются, никогда этого не было, поэтому я счастлив. А все ребята замечательные, из разных городов. А тем более, это связано с движением, с вокалом, они должны всем этим владеть. Как обманешь? Никак не обманешь.

Роланд Фритше: А для вас актер – это исходный материал, который вы формируете под себя, который вы дрессируете?

Роман Виктюк: В идеале, я думаю, было бы – к нему через меня. Они такой фильтр должны проходить. Но главное – это они, конечно. Потому что я знаю, что есть такие люди, которые все делают под себя и как бы вбивают гвозди в сознание человека, и человек теряет индивидуальность, и дальше нет развития, на этом есть остановка. Это категорически неверно. В первый день, когда я к ним пришел, я сказал: «Стоп! Зачем вы туда сели?» - «А что?» - «Быстро садитесь там, где профессор!». И они потом к этому привыкли. Вначале думали, что шутка, а поскольку это есть обоюдный процесс какой-то, то они понимали, что они меня учат, а не я их.

Марина Тимашева: Роман Григорьевич, Театр Романа Виктюка, то есть некая институция, как это теперь принято говорить, которая так называется, каким образом она существует? Потому что она будто частная организация, а с другой стороны, там вроде бы есть какое-то государственное участие. Расскажите немного о том, как это функционирует.

Роман Виктюк: А это тайна, Марина, потому что как это удалось – это не так просто. Иногда пишут – под руководством Табакова или еще кого-то, по-разному пишут. А здесь так пишут, что как будто мой частный театр. И мне так нравится. Но все равно, конечно, и государство участвует. И я очень рад, что помещение, которое у нас есть, это гениальное помещение XX века, конструктивизм архитектора Мельникова, - это феноменальное помещение! Но советская власть есть советская власть, и она сделала все, чтобы этот памятник архитектуры изуродовать так, что мы уже на протяжении 10 лет не можем приступить к тому, чтобы все возвратить, договориться, чтобы архитекторы возвратили тот вид, как было архитектором задумано.

Марина Тимашева: То есть речь идет научной реставрации?

Роман Виктюк: Конечно. Внутри мы будем делать так, как мы считаем нужным, это будут делать американцы, двое замечательных. Вы же были в Нью-Йорке в БАМе? Не были? Это фантастически придуманное помещение, вклад в которое внес и Питер Брук, потому что он первый дал идею этого театра. Там нет сцены, там такое впечатление, что вечный ремонт, все обнажено. И сделаны какие-то архитектурные детали от барокко, от Возрождения, от разных стилей. И простые скамейки. Все очень просто, все жестко совершенно. И перед сценой – подушечки, на которых сидят безбилетники. Я не знаю, мне кажется, что это идеальное пространство, и Мельников, как оказалось, когда я уже докопался до того, что он хотел сделать, там была эта же идея. Там сзади сцены есть винтовая лестница, все в кирпичах, есть ход вниз… Он еще хотел, чтобы там под этим всем пространством была вода. Вся структура стен – это были окна. И он называл это – дом света. И там энергетика, я клянусь, фантастическая!

И телевидение, Первый канал года два за мной ходило, чтобы передачу «Розыгрыш», которая у них была, чтобы меня в ней снять. Я разгадывал каждый раз, и у них ничего не получалось. И в какой-то день я снимаю со своей группой телевидения передачу «Поэтический театр Романа Виктюка». Приходят люди и говорят: «Вы знаете, там пришли два человека и переводчик, они вами покорены, они вас видели издали, но у вас такая энергетика, такая аура, что они говорят, что вы святой». Я говорю: «Давайте, пусть они приходят». Ну, привели, действительно, один пожилой, другой молодой, переводчик. Ходят по всей этой сцене, между собой говорят на своем языке, и все говорят, что вот, вот, вот, это гениально, руками делают пассы на меня, на артистку, на камеры. Потом поставили меня в центр этой светоносной энергии, отошли, сделали руками движение и сказали, а тот перевел: «Святой! Святой! Святой!» И я так стоял, как святой. И они ушли. Звонок. Звонят из милиции и говорят, что около театра поймали чудно одетых людей, и они сидят в милиции, чтобы я пришел и под залог их взял в театр обратно. Я боюсь милиции больше, чем даже советской власти. Я сказал: «Я не пойду!» Кричу: «Вот до чего дошла демократия! Вышли два человека на улицу – и их уже забрали! Где их свобода вонючая!» А мои камеры все ходят, которые передачу снимают. Я говорю: «Уйдите с вашими камерами! Что вы меня снимаете?» Опять звонок: «Роман Григорьевич, вас очень просят приехать в милицию». А она рядом, тут же, рядом с театром, у метро. Я прихожу. Конечно, никакого паспорта у меня нет, и ведут меня туда, где эта камера, где сидят трое. Страшная решетка, дверь. И вдруг они делают пассы – и этот милиционер падает. Они кричат, чтобы я взял ключ. Я говорю: «Никогда! Вы что?». Вижу – не дышит человек. Входит другой милиционер и говорит: «Вы что, убили человека? Что вы сделали с ним?». И вдруг они то же самое делают – он теряет сознание. Ключи в руках. И они кричат: «Вот теперь уже можно, и мы быстро уйдем». Пока я с ними пререкался, уже прибежала эта группа, я, бледный, говорю: «Не могу, я боюсь туда войти». И мы из всех «Розыгрышей» выиграли, получили первое место, потому что я там был добрый. Во всех розыгрышах все злые были страшно, а я даже там был беззащитен, потому что я не понимал, как можно бороться с советской властью. Ну, никак!

Я никогда не боролся. Даже меня когда увольняли из какого-то города, это было Министерство культуры, прихожу – две девочки-секретарши, и одна другой говорит: «Ну, где этот Миндюк? Как там его фамилия… Ну, сколько будем сидеть? И два министра его ждут!» Я говорю: «Это я». Пауза. «Идите!» Я приоткрыл дверь и говорю: «Здравствуйте». – «Заходите!» - «Я все знаю, спасибо вам большое. До свидания». Закрыл дверь и пошел. Бегут эти две девки: «Вас зовут!» Ну, я пришел опять, чуть больше приоткрыл дверь, вошел, и они говорят: «Ну, и что же вы ничего не просите?» Я говорю: «А я все знаю». Что я знал, я сам не знал. Они на меня посмотрели нехорошо, сказали: «А в Энск поедешь главным режиссером?» Я такого города даже не знаю и сегодня. Я сказал: «Хорошо. До свидания». И я ушел. Иду себе, дошел до Пушкинской площади и думаю: надо что-то себе придумать самому. На следующий день я узнал телефон начальника отдела театров Вильнюса (это Литва) и главного начальника отдела театров Чаусова (это СССР). И голосом Чаусова я разговариваю… И я позвонил и сказал, что «есть такой талант, поэтому мы хотим, Министерство культуры СССР, вам помочь, и он может немедленно приехать, мы уже с ним переговорили, он согласен». Он сказал: «Да-да, мы ждем».

И все, я приехал и четыре года был руководителем. Это потрясающее было время, меня любили, потому что даже Снечкус, первый секретарь ЦК партии, я мог репетировать, потом повернуться – сидит Снечкус. Я уже потом к этому так привык, и он мне разрешал делать все. Никто не понимал, что это значит. Единственное у них было условие – они просили, чтобы я говорил по-польски. А мне все равно, я говорил по-польски. А там была артистка Меронайте, ой, потрясающая была артистка – жена председателя Совета министров, и когда они все собирались, меня единственного приглашали к себе, мы только говорили по-польски. Потом уже и по-литовски. И я был единственный после Михаила Чехова, кого они пригласили в свой литовский театр. И все артисты, которые сейчас играют у Някрошюса, Багдонас - все они первые шаги делали со мной, и один спектакль они играли в этом маленьком Вильнюсе, поверьте, 10 лет на аншлагах – «Мы, джаз и приведение». Это польская пьеса такая была, абсурдная, и тогда это там можно было все делать. И я не ошибся, потому что я там первый поставил Вампилова, разыскал перевод со словацкого пастернаковский «Марии Стюарт» и так далее. «Валентин и Валентина» я поставил в той редакции, в которой написал Миша Рощин, без вычерка, без ничего.

Елена Ямпольская: Ну, Роман Григорьевич у нас известный ньюсмейкер, и вокруг него часто возникают всякие интересные творческие слухи. В частности, мне очень любопытно, что же стоит за этим муссирующимся активно слухом о том, что играть у вас собираются Алла Пугачева, Максим Галкин и – что меня больше всего заинтересовало – Андрей Данилко, которого я считаю очень талантливым человеком.

Роман Виктюк: Лена, вы не ошибаетесь, он ультраталантлив. Судьба – это такая музыка жизни, и мы были на гастролях в Киеве, и я иду по Крещатику, мимо пробегает парень, останавливается и просто – ни здравствуйте, ни прощайте – говорит: «Я буду артистом?». Я посмотрел в эти глаза, прозрачные, лучезарные, я без паузы говорю: «Будешь». Мы разошлись. Он опять бежит: «Вы правду сказали? Я буду артистом?» - «Будешь». У Шифрина идет его юбилейный вечер в «России», и один номер фантастически делает какой-то парень. Я ахнул. Прибегаю в антракте и говорю: «Фима, кто это?» Он говорит: «Вы что, с ума сошли, вы же его знаете. Данилко!» И выходит тот мальчишка и со слезами говорит: «Спасибо вам. Потому что если бы не вы, то я бы тогда бросил цирковое училище и не стал бы этим заниматься».

Это правда, я уже давно хотел и даже Дарио Фо, лауреат Нобелевской премии, итальянец дал пьесу на троих. Фима Шифрин, Данилко и я – мы должны были играть втроем. Потом я сказал: «Хорошо, я не буду играть, будет Галкин». Короче, они согласились. А с Аллой Борисовной это история давнишняя, потому что она уже просто в двух или трех интервью сказала, что она об этом мечтает и что она реально готова к тому, чтобы начать все с начала. Я бы хотел соединить, если это удалось бы, в одном спектакле: она, Лена Образцова и Таня Доронина. Двое вроде бы из другого цеха, а одна – из драматического. Это было бы безумно интересно. Потому что раньше был вариант, и Альдо Николаи, итальянец, приезжал в Петербург, и я собрал их всех троих – Фрейндлих, Образцову и Иру Соколову. И он был ими потрясен, когда увидел на сцене…

Так что я не знаю, жизнь такая страшная, потому что эти трое – халтурщики, у них концерт на концерте, они зарабатывают. Я говорю: «На старость? Ну куда?..». Собирают деньги, собирают, и поэтому чтобы их собрать на месяц вместе… Они клянутся каждый раз, Данилко звонил буквально на днях. Ему нужно перейти совершенно в другую структуру, ему не свойственную, так же как и Алле Борисовне. Думаю, и Татьяна Доронина, встретившись с этими двумя противоположными, из другого цеха, тоже должна из себя вынуть… А у нее организм – тайна, в ней намешано безумного много. Мы тут недавно с ней делали в ее юбилей Теннеси Уильямса «Сладкоголосую птицу», и она играла феноменально! Даже пришли недруги, которые хотели превратить это в ее падение, а она вышла победительницей. А тем более после того, как в «Современнике» идет тот же Теннеси Уильямс, и мы с ней ходили, и это была беда.

Елена Ямпольская: В таком случае, мне очень интересно, в каком театральном амплуа вы видите Аллу Борисовну Пугачеву? Будет ли она у вас присутствовать примерно так же, как она позиционирует себя в жизни и на эстраде, или это будет какое-то совершенно неожиданный образ? Какой вы ее видите?

Роман Виктюк: Неожиданной.

Елена Ямпольская: А во-вторых, вопрос такой. Я прекрасно понимаю, почему Пугачевой хочется поменять свою жизнь. Я примерно понимаю, почему Шифрину хочется уйти с эстрады и работать в театре, и это у него неплохо получается в ваших спектаклях…

Роман Виктюк: А он с первого дня, Леночка, со мной играет.

Елена Ямпольская: Но мне интересно, действительно, Данилко еще достаточно молодой человек, образ Сердючки чрезвычайно раскрученный, деньги-деньги-деньги, как вы справедливо заметили, и это очень обидно, потому что парень явно очень много может сделать, - чем его можно привлечь в театр? Чем вы надеетесь его купить? Деньгами вы его купить не можете.

Роман Виктюк: Боже упаси! Наоборот, они должны платить.

Елена Ямпольская: Тогда какую валюту вы можете предложить?

Роман Виктюк: Нежность, другого ничего нет. Если не будет нежности и любви, они не раскроются, ничего не произойдет. Вот в метро этот эскалатор, который идет, денежный и не денежный, и вот они привыкли быть на том денежном, а я еду на безденежном, вот и все. Или поедешь так, или поедешь так, но безденежный, Леночка, идет к счастью, наверх, он не в ад опускает, а все-таки в небо. И сегодня, если это произойдет, это будет потрясающе. Потому что это докажет той армии идиотов-артистов, которые покупаются на эти сериалы, на это легкое достижение успеха, и они на небе исчезают, прямо как рой каких-то мух.

Марина Тимашева: Это хороший образ – звезды без неба.

Роман Виктюк: Звезды без неба, да, солнышко.Это страшно. А я им еще говорю, что у нас количество в мозгу нервных клеток столько, сколько звезд на небе, и наша голова – это все звездное небо в нас. И оболочка наша – наш черепочек. Не верят, но это правда. Если бы они в это поверили, то поняли бы, что и ладонь – это небесного дирижера знаки. Здесь все тот дирижер, заранее зная нас, уже отыграл, а мы должны только в этом симфоническом оркестре мира понять, какой тебе дан инструмент и на что ты способен потратить свою жизнь, на какую музыку.

К счастью, у нас в театре замечательные ребята. Ну, замечательные ребята! Парень Денис Матвиенко, киевлянин, танцор феноменальный совершенно, сейчас он получил и премию Нуриева, и Нижинского, мальчишка такой наивный, такой ребенок, это невозможно! И когда на конкурсе балетном год тому назад он только выскочил на сцену, а в жюри сидят Григорович и Наташа Макарова, я подскочил. И еще сидят солидные хореографы, и я вот так раздвинул их и сказал: «Он! Только он!» Наташа сказала: «Отойди! Потому что скажут, что ты в сговоре с нами». Так вот, он сейчас танцевал на вечере Григоровича, на его юбилее Спартака. Прихожу за кулисы, там один – народный артист, танцор, звезда… И я спрашиваю: «А где Денис?» Он говорит: «А кто это?». И хоть бы один подошел и сказал: «Как ты танцевал! Спасибо тебе», поцеловали бы. Ничего! И то же самое – в шоу-бизнесе. Вот когда они тут меня попросили вручать за что-то «Золотой граммофон». Весь вечер проведешь с ними со всеми – я кричал: «Боже, я хочу домой! Я хочу в дом Мельникова, там хоть есть какая-то такая другая совершенно атмосфера, в которую хочется». А там невозможно совершенно. И они так же не радуются никому. Нет, это страшно.

А тем более, я один раз сделал такой эксперимент. Наташа Макарова мне сказала: «Поведи меня на три спектакля». Я говорю: «На какие ты захочешь». Я не хочу сейчас называть спектакли, но я ей только сказал одно: «У тебя в сумке должен быть коньяк и две рюмки. И если мы сразу не выдерживаем, мы выходим и пьем». Мы были во МХАТе, первый раз открыли ложу, где сидел Сталин, на его месте сидела Наташа, я сидел рядом. Только началось – она говорит: «Это самодеятельные артисты играют?». Я говорю: «Ты с ума сошла!». Она говорит: «Давай, открываем». Открыли, пьем. Потом поехали в «Сатирикон», уже нам было хорошо и весело. Расстелили газетку, вытащили бутерброды, выпиваем. Она говорит: «Не может быть!». И она говорит страшную реплику: «Ты знаешь, такое впечатление, что мы видим один спектакль». И потом мы еще поехали в ЦДСА, там был спектакль «Дама с камелиями». И когда выехала карета, вышла дородная артистка, хорошая артистка, дородная, толстенькая, с накрашенными волосами, такая здоровая крестьянская баба играет, а рядом идет и лошадь держит такая маленькая, несчастная русская, в валенках, в ватнике – вот ведь такой абсурд. И вдруг эта лошадь какает. Наша дама чахоточная даже не обратила внимания. Моя рейтерша, недолго думая, сняла ватник, взяла эти какашки, положила в ватник и пошла дальше. Та играла свое, та работала свое, а лошадь их обкакала, как и полагалось. И Наташа сказала: «Знаешь, мы больше не пойдем никуда».

Роланд Фритше: Коль скоро вы уже говорили о деньгах, Роман Григорьевич, давайте остановимся немножко еще на этом. На плакатах последней премьеры «Маленькие супружеские преступления» первый раз довольно громко было заявлено, что за проектом стоит агентство «Театр-медиа». Для вас эта экономическая зависимость…

Роман Виктюк: Нет, это не зависимость.

Роланд Фритше: Все-таки агентство вам помогает, а что вообще для вас…

Роман Виктюк: Агентство помогает, но я бы никогда не согласился, если бы там не было Федора Рындина, которого я знаю. У него дедушка был гениальный художник, и в Большом театре, и с Таировым он работал, и он из удивительно культурной семьи, и он замечательно работает. Я думаю, что происходит наоборот: мы ему помогаем, и он - в зависимости от нас, а не мы - от него. Здесь нет никакой зависимости совершенно.

Роланд Фритше: А ретроспектива, которая сейчас планируется с вашими спектаклями, - это ваша идея или идея агентства «Театр-медиа»?

Роман Виктюк: Моя. Поэтому я, видите, сразу говорю, что здесь обоюдное что-то. И мы еще хотели показать… ведь есть же спектакли, которые не только в Москве, но, к сожалению, вот тут-то уже денег не хватает. Не все удается, но все мои любимые будут. Алиса Фрейндлих не может в эти дни участвовать, потому что она едет зарабатывать с концертами. Великая артистка – и едет с концертами, потому что зарплата… даже стыдно сказать, сколько получает первая драматическая актриса. Первая! Мне стыдно, у меня язык не поворачивается. И хотя у нее был в гостях президент, хотя бы сказал, что даст ей персональную пенсию. Хотя он видел ее подъезд, лестницу, квартиру. Никому в голову не придет, а она получает пенсию, как положено, 3 тысячи рублей. Может за все годы своей жизни народная артистка, первая артистка получать пенсию – 3 тысячи? Она не может уйти на пенсию. Когда мы играли с ней, то она за спектакль получала столько, что театру и не снилось. И театр только мне говорил: «Вы ее развращаете».

Не думаю, что другие артистки в лучшем положении. Разнарядка одинакова совершенно. Только те, кто снимается в сериалах, они как такие временщики, нахватают, нахватают, тут купят, там продадут. А жизнь уже остановилась, и дальше они никому не нужны. И когда артистка, которая играет «Мастера и Маргариту» и делает такие паузы, а я в глазах только вижу, что она считает доллары, доллар за каждую протянутую паузу, сколько у нее минут тянется существование в кадре. Сегодня это все теряется. И если уйдет это поколение, а оно уходит, то это грустно, потому что на их место некому прийти. Это все мыльные пузыри. Это тот ил, который со дна реки поднялся наверх. Поэтому что будет, какая катастрофа, как из этого вынырнет театр? Я сейчас говорю о театре.

Марина Тимашева: Я слушателям объясню: когда речь идет о работе Романа Григорьевича с Алисой Бруновной Фрейндлих, то это спектакль «Осенние скрипки». Когда речь идет о работе с Натальей Макаровой, то это «Двое на качелях». Я хочу еще напомнить, что в спектакле «Примадонна» участвовала Елена Образцова. Вы все время даете старшим актрисам и, как правило, в тот момент, когда они по тем или иным причинам оказываются без работы или с небольшим количеством работы, вы даете им фактически бенефисный спектакль. И вообще, изо всего следует, что вы чрезвычайно любите этих старших актрис.

Роман Виктюк: Это домашнее воспитание во Львове. И поскольку религиозное начало – это основа всего, я их называю «небесные невесты»… Потому что вот Ада Роговцева, когда из театра она вынуждена была уйти, а она талантливейший человек, первая артистка Украины, и когда я на всех каналах, президенту одному, второму, третьему говорю: «Не может быть этого!». Она уже 12 лет после меня, сыграв со мной спектакль, ничего не делает, - этого не может быть! Это преступление. Ющенко пришел, президент Украины, когда умер ее муж, и на этом все закончилось. И вот сейчас действительно вы попали в сердце мне, потому что я хочу собрать их всех. Я почти договорился, и канал «Культура» согласился, поскольку я очень много снимал и спектаклей, и кино снимал на телевидении, я хочу запечатлеть на пленку.

Я там когда-то снимал «Игроки» Гоголя, и тогда были в силе Гафт, Калягин, Терехова, Захаров, Леня Марков, десятка лучших артистов второй половины XX века, и вот тут недавно фильм показали опять – без слез смотреть нельзя! Потому что видно ультраталантливых людей. И когда сейчас вышли всякие монографии про них, уже про народных и так далее, и про Валю написано, и про Сашу, что в «Игроках» их лучшие работы за всю жизнь. Но это есть, зафиксировано на пленке. Вот тесть такая артистка, она, к счастью, жива, только вчера я с ней общался, я снял ее в своей передаче «Поэтический театр», это Анна Иосифовна Пирятинская, это артистка, которой 100 лет. 100 лет – можете себе представить! Я 20 лет тому назад с ней репетировал, потом она заболела, и мы остановились. И я пришел и сказал: «Аня, мы начнем с той пьесы, на которой мы остановились». И вдруг она мне в трубку говорит: «А я все помню с любого места». И я приезжаю с камерами к ней домой, она, которая уже не ходит, красивая, седая, благородная и – нищая! Я говорю: «Вот с такого места…». И она говорит: «Я готова». И начинает репетировать. Без слез на это нельзя смотреть. И никто не знает о ней.

Я вот тут пришел недавно на встречу в ГИТИСе со студентами не своего курса и начинаю говорить фамилии: Оля Яковлева, Вертинская, Марина Неелова… - они на меня смотрят, и я говорю: «А вам никто…» - «Никто, никогда…». Вот я хочу их всех собрать. У меня есть вот эти самые «нехорошие», которым уже к 80-ми, к 70-ми, и вот это поколение 60-летних. Вот Раневская действительно правду говорила…

Ой, последнее можно рассказать? Я не могу себе простить, что когда я в театре Моссовета ставил, я с ней общался, и у меня главная задача была, чтобы я с ней поставил. Я пришел к ней домой. Длинное синее пальто, синие спортивные шаровары, от собаки мех на ней, и вся такая она… с детскими глазами. И я говорю: «Что хотите». Она говорит: «У меня плохо с памятью. Нет». Я тогда говорю: «А помните, вы играли (я действительно видел) бабушку в «Игроке» Достоевского в Театре Пушкина?» - «Было». Я говорю: «А помните, как монолог там начинался?» И она начинает монолог. Я говорю: «Стоп! Давайте это». «Не будет», - она говорит. Я говорю: «Ну что вы!». Я смело ее тоже, как все, называл Фуфа, и я говорю: «Фуфанька, ну, перестаньте, зачем вы это говорите?..»

Юрий Александрович Завадский хотел делать «Гамлета» с Бортником. Я сказал: «Давайте. Только знаете, какая у меня идея, что могильщика будет играть Раневская». Он закричал: «Это гениально! Это потрясающе!». Я говорю: «Вы знаете, вот могильщик, в его глазах, в его сознании, поскольку он видел все, все знает, он будет и Гамлетом, и королем, может играть все роли – и это Фаина будет все играть. А потом дойдет до ее песни, когда гроб, все, и находят череп». Он сказал: «Потрясающе!». Я ей рассказываю. Я помню, даю крест, как вчера это было. И она говорит: «Пойди к нему». А она его называла «вытянутый лилипут». Я поздно вечером пришел и говорю: «Все, она согласилась». Набирает он телефон Веры Петровны Марецкой и говорит: «Вера Петровна, Роман сейчас пришел и сказал, что «Гамлета» будем делать, и она будет играть могильщика». Не говорит «Раневская». На том конце трубки: «Никогда!». И не было спектакля.

Но то, как я ей рассказывал, и как она слушала, и как она видела все это, Мариша, это, конечно, потрясающе! И никак не мог ее уговорить. И на телевидении снять «Деревья умирают стоя», потому что она тоже это играла, играла гениально, хотя пьеса плохая, но она была феноменальна. Но в это время Тарасова снялась, и эти прожекторы энергии подействовали на ее мозг, и у нее ускорился рак, и она умерла. И сказала, что на телевидение на съемку никогда она не пойдет. И не пошла.

Марина Тимашева: Нам приходится завершать передачу на этой грустной вполне истории…

Роман Виктюк: Нет, не грустной, потому что это любовь к тем людям, которым этой любви сегодня не хватает.

Марина Тимашева: И которые ее заслужили.

Роман Виктюк: А только это может продолжить их жизнь, они заслужили.

Марина Тимашева: По традиции передачи, мои коллеги скажут свои слова, какие-то свои ощущения от этого разговора.

Роланд Фритше: Эфирное время не резиновое, но все-таки, я думаю, слушатели поняли, что в студии у нас был не просто театральный режиссер Роман Григорьевич, а пучок энергии. И они ощутили это. И хотя очень много вопросов осталось, но то, что вы услышали, уважаемые слушатели, это дает впечатление о том, что этот человек просто гениальный!

Елена Ямпольская: Я присоединяюсь к печали моего коллеги, потому что у меня тоже остался гигантский список вопросов. Более того, я могу сказать, что среди них были и вопросы не очень приятные. И мы сегодня этого избежали. Но я могу сказать, что слушать Романа Григорьевича – это всегда гигантское счастье. Я обожаю брать у него интервью, потому что потом возникает ощущение полета, которое длится как минимум до следующего дня. Я думаю, что нам это обеспечено.

Марина Тимашева: Я однажды бродила по кулуарам какого-то московского театра, и передо мной шел Роман Григорьевич. Я его не преследовала, просто шла своим путем. И Роман Григорьевич встретил уборщицу. Роман Григорьевич остановился возле нее, назвал ее по имени-отчеству и дальше стал спрашивать: «Ну, как ты сама? Как твоя дочка?». (Дочку он знал по имени). «Как там складывается с внучкой?» (Внучку он знал по имени). Я была потрясена – сейчас я употреблю слово, которое сам Роман Григорьевич в передаче произнес, – нежностью. Нежность в отношениях с людьми, с разными людьми. Не потому говорит он Елене Ямпольской «Леночка», что она редактор отдела культуры газеты «Известия»…

Роман Виктюк: Да боже упаси! Она Леночка независимо от этого.

Марина Тимашева: … а мне – «Мариночка» и так далее, а потому что Роман Григорьевич просто человек, к людям нежный и бережный. И в этом разговоре, мне кажется, он еще раз об этом говорил. И я ему за это очень благодарна сердечно.