Война в Ираке не только расколола общественное мнение Америки, но и объединила ее в горячем интересе к истории. Как всегда бывает в критических обстоятельствах, тревожная реальность сегодняшнего дня требует аналогий с прошлым, проясняющих настоящее. Отчаявшиеся уже готовы видеть в Ираке второй Вьетнам. Себе спокойнее вспоминать Наполеона, с которым все же удалось справиться. Но самым безотказным объектом для сравнения служит Римская империя. Дело в том, что в Новом Свете римские параллели всегда были под рукой.

«Здесь, — сказал Менделеев, посетив Америку, — повторяют на новый манер старую римскую историю».

Убедив себя в этом сходстве еще на заре своей истории, Америка до сих пор за него держится. В Капитолии заседают сенаторы, в Вест-Пойнте преподают Тита Ливия и каждый доллар говорит на латыни: Novus ordo seclorum.

«Новый порядок» вещей оказался пугающе старым, когда из декоративной параллели Рим стал историческим прототипом. Слишком хорошо зная прошлое своей предшественницы, Америка сейчас решает жгучий вопрос: в каком веке Римской империи она живет — в серебряном втором или в железном третьем?

При всем этом, в глубине души Америка, что бы ни думали ее враги, друзья и соперники, никогда не хотела ни римской судьбы, ни ее славы. То-то подсознание страны — Голливуд — постоянно отпихивает роль Рима, которую и сегодня Америке навязывают обстоятельства.

Если политический ритуал Америки настоян на классических добродетелях, то ее искусство выросло из романтических соблазнов. Поэтому Голливуд опровергает то, что исповедует Вашингтон. То-то в не выходящих из моды фильмах «сандалий и тоги» добро приходит с окраин римской ойкумены. Отождествляя себя на экране с честным дикарем, Америка играет роль новичка, не испорченного роскошью уже тогда Старого Света. Обычно это — гладиатор-христианин на раскаленной арене.

— Но, — спрашивается, — кто же тогда Рим в этих пышных декорациях?

Тоже Америка. Она — сама себе раб и хозяин: оплот развращенной цивилизации и бастион чистосердечного варварства.

С ним, впрочем, после 11 сентября стало сложнее. Ощутив собственную хрупкость, цивилизация простила создавших ее «мертвых белых мужчин», многие из которых носили тоги. Об этом еще никто не говорит, но уже все знают: 11 сентября кончилось смутное время мультикультурализма.

Как сказал Тони Блэр: «Это — не война цивилизаций, это — война за цивилизацию».

Террор разбудил уснувшую было любовь к классике, которая постепенно вновь вползает в американскую жизнь взамен еще недавно столь любимой (в том числе и мной) архаики. Сегодня заигравшаяся с первобытными стихиями цивилизация вспомнила, что, собственно, было до нее: темно, страшно, пиво скисшее…

Встретившись с варварским напором, Америка забыла романтическую мечту о благородном дикаре. Его труп погребли руины «близнецов».

На фоне углубленного и понятного внимания к истории жгучий интерес вызвала книга известного американского журналиста и антиковеда-любителя Каллена Мерфи (John Cullen Murphy), подзаголовок которой задает острый вопрос XXI веку: «Падение Римской империи и судьба Америки». О ней рассказывает обозреватель Радио Свобода Марина Ефимова.

Cullen Murphy. Are We Rome? The Fall of Empire and the Fate of America — Каллен Мерфи. «Рим мы или не Рим? Падение империи и судьба Америки»

— В изучении истории могут быть, как уже заметили философы, две крайности: одни историки не умеют усмотреть в прошлом уроков для настоящего, другие, наоборот, во всем пытаются найти сходство с настоящим и потому упрощают исторические аналогии. В наше время одна из самых распространенных аналогий — сравнение Америки с Древнего Рима. Книга Мерфи — серьезное научное сопоставление двух этих великих держав.

Рим начал свое существование в качестве земледельческого поселения в 753 году до Р.Х. Он рос и благоденствовал в течение следующих двенадцати веков, и пал под напором варваров только в V веке нашей эры. За это время Рим стал сначала цветущей и добродетельной республикой, а затем превратился в коррумпированную Империю. Начиная с историка Эдварда Гиббона, судьба Рима стала поучительным примером для потомства. Знаменитый труд Гиббона — «История упадка и разрушения Римской Империи» — был своевременно опубликован в Англии в 1776 году — как предупреждение британской империи.

Вообще говоря, у каждого историка — своя версия гибели Рима. Тем не менее, существует общее ощущение, что ко времени упадка империя ожирела, распустилась, стала слишком мягкотелой и практически неуправляемой. По выражению Гиббона, «во времена процветания созрели принципы разложения».

Обсуждая подход историка Каллена Мерфи к теме сравнения древнего Рима с современной Америкой, рецензент книги Уолтер Айзаксон (Walter Isaacson), автор, кстати сказать, новой биографии Эйнштейна, о которой мы недавно рассказывали слушателям, пишет:

По мнению Мерфи, самое заметное сходство — в том, что и древние римляне, и американцы обладали чувством собственной исключительности. Речи многих президентов, описывающих Америку, перекликаются с речами Цицерона о Риме.

«Испанцы, — говорил Цицерон, — были многочисленней римлян, галлы — сильней физически, карфагенцы — смышленей, греки — культурней, аборигены, латиняне и италийцы, обладали большим здравым смыслом. Тем не менее, Рим их всех подчинил и объединил в обширную империю, потому что по благочестию, по смиренному признанию всемогущества богов ему не было равных».

В Римской республике демократические добродетели охраняли самоотверженные и бескорыстные лидеры, вроде Цинцината, который вставал во главе войска во время войн, а потом смиренно возвращался к плугу. В Америке чрезвычайно похожую роль играл Джордж Вашингтон. Но, в конце концов, (по мнению Мерфи) как в Риме, так и в Америке, верха захватили политические манипуляторы, демагоги и бюрократы, рвущиеся к власти.

В 1976 году американский военный стратег Эдвард Латтвак (Edward Luttwak), в книге «Глобальная стратегия Римской империи» подробно описал, как римские легионы охраняли Рим в разные периоды его истории. В частности, в последний период его существования, когда большинство римлян были убеждены, что рано или поздно варвары проникнут через границы, империя начала обносить себя оборонительным валом. Эта и другие меры безопасности ложились на население тяжелым бременем. С другой стороны, апатия римлян была такой, что обеспеченные граждане (и особенно патриции) перестали служить в армии (как бывало раньше), и за Рим стали сражаться легионы солдат, завербованных из бедной части населения и из иммигрантов-варваров. Мерфи сравнивает эту ситуацию с положением нынешней Америки:

Из 750 выпускников Принстонского университета 1956 года 450 отслужили в армии. А из 1100 выпускников 2004 года в армии отслужили только 8 человек. Кроме того, Америка начала перепоручать меры государственной безопасности частным компаниям — точно так, как Рим перепоручал их офицерам-наемникам из варваров.

Мерфи дает современным американцам ряд советов, почерпнутых из римского историка-республиканца Тита Ливия, писавшего в I веке до нашей эры: «Государство остается могущественным до тех пор, пока большинство его граждан довольны своей жизнью».

«Америка больше всего нуждается в любви своих граждан, — пишет Мерфи. — Она нуждается в чувстве гражданского долга и в относительном единении народа с политической властью в стране. А в современной Америке слишком многие ее граждане относятся к своему правительству как к необходимому злу».

Тем не менее, Мерфи кончает книгу оптимистическим и довольно любопытным прогнозом:

Америку совсем не обязательно ждет судьба Рима. Благодаря спасительному умению самообновляться, она вряд ли дойдет до той степени застоя, который постиг Римскую империю. Гений Америки в том, что она способна добавить в комплект своих планов даже перспективу падения. Америка — это непрерывный процесс, который, помимо всего прочего, сознательно включает в себя элементы революционных перемен.