И разве не факт, что за последние 15 лет экономика стран автократических росла темпами по 7 процентов в год, что в два с половиной раза больше, чем в странах свободных? Трудно спорить с тем, что и диктатура может временно выказывать хозяйственные рекорды – правда, только при условии, что она устранит рогатки на пути свободного предпринимательства и обезопасит права собственности. Примеры: Испания при Франко, Сингапур при Ли Куан Ю, Китай при Дэн Сяопине, Чили при Пиночете. Но вот при Мао почему-то те же китайцы ели крапивный суп на первое и древесную кору на второе, и как ни закручивались гайки, никакого процветания не получалось, а китайцы могли утешать себя поговоркой «Бедность – не порок!» Значит, не в ежовых рукавицах дело.
В списке 15 самых богатых стран мира 13 – либерально-демократические, открытые миру общества. А примкнувшие две страны – Гонконг и Катар – тоже типичными диктатурами не назовешь: Гонконг в составе Китая без году неделя, а крошечный Катар по уши в нефти-сырце – и не хочешь, а разбогатеешь.
Богатство по-настоящему богатых складывалось медленно, но верно. Испания не знает срывов, начиная с 1985 года, но никогда не показывала «азиатских» двузначных приростов. Америка бредет в гору с редким упорством, начиная с 1940 года, но там никогда не наблюдалось «припадочного» развития. Демократические институты обеспечивают стабильное развитие экономики гораздо эффективней, чем самые «просвещенные» правители с самой «железной» рукой. Пиночет тем и любопытен, что оставил после себя работающие институты, поэтому Чили и после его ухода развивается равномерно. Там же, где под развитием понимаются различные мобилизационные схемы («Опа! Подхватили и понесли!»), на долгий марш дыхания всегда не хватает.
Есть множество примеров того, что либеральные демократии вполне могут потягаться с диктатурами и в коротких спуртах. Индия или Перу, Португалия или страны Балтии развиваются ударными темпами, не поступаясь демократическими принципами. До совершенства им, наверное, далеко, но и так их пример показывает, что свободные выборы, независимые СМИ и свобода собраний и шествий вполне могут уживаться с высокими темпами экономического роста. Относительное благоденствие, на которое иногда бывает способна диктатура, моральной критики не выдерживает: режим видит в нем лишь дополнительный довод к отказу от глубоких реформ, относясь к народу как к малому и неразумному дитяти, еще не созревшему для свободы.
Язык их – враг их: если бы китайцы были уверены в действенности диктатуры, они бы не преминули запечатлеть эту уверенность в особой магической формуле своей модели – например, «суверенная диктатура»: чем не самоназвание для успешной деспотии? Вместо этого они сейчас ломают головы над тем, как совместить свой социализм с демократией. Председатель правительства Вэнь Цзябао додумался до того, что «китайский путь к демократии» будет более всего походить на «шведскую модель». Но «шведский социализм» – никак не диктатура. Остается подождать, пока и «шведская модель» покажется китайцам тесноватой для настоящего размаха, и они осознают преимущества демократии без прилагательных. Как это недавно осознали сами шведы.
