Владимир Тольц: Начиная с весны, споры о ряде эпизодов исторического прошлого из предмета научных дискуссий превратились в объект широкого общественного внимания и яростных политических столкновений. Специалисты заговорили даже о «войне исторических памятей».
На недавней конференции историков, политологов и славистов в Бремене, о которой мне уже доводилось рассказывать, эту тему поднял Председатель правления международного историко-просветительского, правозащитного и благотворительного общества «Мемориал» Арсений Рогинский.
Арсений Рогинский: Мне кажется, что сейчас, сегодня развернулась самая настоящая война памятей. Она обладает всеми признаками войны, пока еще холодной, с включениями всех средств и возможностей массовой пропаганды в каждой из стран, которая участвует в этой войне. Но это такая холодная война, которая рискует теплеть и теплеть. И кое-где мы видим на этой почве столкновения, я имею в виду вот эти чудовищные вещи, которые происходили в Таллине. И вот эта война, в центре ее все время находится Россия, не случайно, конечно же, и война, по сути говоря, почти со всеми нашими соседями, частично с нашими республиками бывшего Советского Союза, ставшими самостоятельными странами, а частично и со странами так называемого советского блока. Я имею в виду Россию и Эстонию, Россию и Латвию. Я имею в виду Россию и Грузию. Не будем забывать, что в Грузии открылся некоторое время назад Музей оккупации. Это Россия и Украина, где целый сложный комплекс. И опять-таки какой-то, хотя и общественный музей оккупации, но ясно совершенно, что это точка, которая разрастается, интернет бушует вокруг этих тем. Это Россия и Польша. Треугольник Россия, Польша и Украина, который возникает. Но возьмите сюжет с 17 сентября 39, что это было: оккупация территории Восточной Польши или это освобождение братских народов Украины и Белоруссии? Я очень боюсь, что это раскрутится и дальше.
Владимир Тольц: Так вот, возможно ли прекращение этих военных действий на «историческом фронте»? – Лично я в полное и окончательное замирение здесь не верю. А потому поставлю вопрос несколько иначе: возможно ли «понижение градуса» подогреваемого политическими страстями обострившегося в последнее время противостояния друг другу национальных представлений о прошлом? Этому посвящен сегодняшний выпуск «Разницы во времени».
То, что разные народы имеют рознящиеся представления о своем и чужом прошлом – не новость. То, что эту разницу в своих целях используют (или пытаются использовать) в разных странах политики, - тоже. Их можно понять: практика показывает, что исторический миф может оказаться одним из эффективнейших средств консолидации народов, избавления их от фантомов национального комплекса неполноценности (впрочем, и создания новых комплексов тоже), орудием мобилизации масс на достижение тех или иных целей. Ну, и просто – способом манипуляции массовым сознанием и переключения его внимания с политически взрывоопасных для лидеров тем современной жизни на нечто «отвлеченное» в прошлом, что, как показывает практика, может оказаться не менее взрывоопасным.
«Битвы» вокруг «Бронзового солдата» не единственный тут пример. Да и недавний урок истории, преподнесенный Путиным, считающим, что преподавание истории должно быть стандартизировано и нацелено на воспитание чувства национальной гордости своим прошлым и превосходства его перед историями других народов тоже дела не исчерпывает. Вообще российскими примерами тут не следует ограничиваться. А рассуждения эстонского президента Ильвеса о восприятии его соотечественниками Второй мировой войны? А создание в странах, являющихся основателями Советского Союза, музеев «советской оккупации»? Перечень всего здесь просто за отсутствием времени не воспроизвести.
В чем же причины нынешних исторических битв? Историк Арсений Рогинский рассуждает так:
Арсений Рогинский: Во-первых, если говорить о России, то, конечно, Россия не дала ясной и трезвой политико-юридической оценки массе фактов из своего прошлого. Речь идет не о «белых пятнах» - любимый термин в годы перестройки, а действительно о целом ряде фактов, которым надлежит дать эту оценку. И это не только очевидные вещи, а именно политические репрессии, которые производились нами на собственной территории или на территориях тех стран, которые постепенно включались в нашу территорию. Целому ряду шагов на международной арене, тому же 17 сентября, по поводу которого мы не дали внятно никакой оценки, что это такое. Сейчас уже принято судить о пакте Молотов-Риббентроп с точки зрения политической целесообразности. И о событиях 44-45 годов, которым мы дали ясную политическую оценку, потому что для нас не требуется, потому что это было с нашей российской точки зрения освобождение без каких-либо сложностей. И другой взгляд на освобождение от фашизма мы не согласны думать и учитывать. Это первая причина, что мы сами не рассмотрели хорошо своего прошлого и не дали какую-то внятную оценку. И второе - это, конечно, что каждая из стран, которая сейчас в эпоху глобализации наоборот строит свои национальные отдельные государства и создает свои после многолетнего советского господства, создает национально-исторические мифы, которые лежат в основании государства. Мифы не в смысле лжи, а мифы в смысле своей версии истории. И кроме того есть политики, которые играют на этой почве, на этом поле и которые настраивают в нужные им минуты свои народы в нужном направлении.
Владимир Тольц: Прежде чем двинуться дальше, поясню, что упомянутое Арсением Борисовичем Рогинским «17 сентября» - это 17 сентября 1939 года- дата начала введения частей Красной Армии в Западные Украину и Белоруссию. (До сих пор в некоторых изданиях ее именуют «началом «освободительных походов»»).
Итак, мы констатировали, что извечный, - уж не знаю, как мягче и точнее сказать, - конфликт национальных восприятий прошлого перерастает сегодня в нечто вроде холодной исторической войны.
Мой собеседник, члена правления международного "Мемориала Александр Даниэль замечает по этому поводу:
Александр Даниэль: Но вот слова-то и есть самое главное. Как точки разного видения тех или иных исторических событий, как их взаимодействие назвать – войной, битвой, сшибкой, конфликтом национального видения прошлого, или можно это перевести в какое-то более правильное русло.
Владимир Тольц: В какое?
Александр Даниэль: Понимаешь, мне кажется, что когда столкновение нескольких разных национальных образов прошлого превращается в войну, в конфликт – это плохо не только потому, что война и конфликт это само по себе плохо. Я же не хочу изображать из себя кота Леопольда, который говорит: «Ребята, давайте жить дружно». Беда в другом на самом деле, гораздо большая беда, что в этих столкновениях обедняется собственная память. Когда это одно несчастье, самое главное, и второе несчастье, что эта обедненная память очень легко инструментализируется, очень легко становится орудием политической возни.
Владимир Тольц: Примеры, конечно, у всех уже навязли. Но все-таки, о чем ты?
Александр Даниэль: Ну, например, вся эта история с «Бронзовым солдатом». На самом деле это первый, может быть, постсоветский открыто вылившийся наружу конфликт национальных образов прошлого. Я говорю о национальных образах очень условно, потому по-разному думают русские, по-разному думают эстонцы, по-разному думает русскоязычное население Эстонии. Я в интернете встречал самые разные точки зрения на этот счет. Условно говоря, можем считать, что есть некое видение исторических событий 44-го года эстонцами и некоторое видение этих же событий русскими. Очень условное, повторяю, разделение. Так вот, оно действительно разное, оно объективно разное. И то, что произошло, вылилось именно в конфликт этих двух разных видений прошлого, в войну памяти. Одна память об Отечественной войне, память о борьбе с гитлеровским нашествием, память о борьбе с фашизмом. А другая память о насильственном лишении балтийских республик независимости и репрессиях, которые обрушились на население этих республик после вхождения в Советский Союз. Это действительно два разных подхода к одному и тому же событию, они в разные контексты вписываются. Эстонцы вписывают события сентября 44-го в контекст пакта Молотова-Риббентропа, насильственного присоединения Эстонии к СССР летом 40-го года, к депортациям июня 41-го года за неделю до начала войны, когда много тысяч эстонцев было депортировано в Сибирь, женщины, дети и старики, в частности. Они вписывают это в контекст послевоенной коллективизации, жестокого подавления вооруженного сопротивления в Эстонии, политических репрессий и так далее. Это их контекст. А наш контекст совершенно другой. Наш контекст – это контекст войны, контекст борьбы с Гитлером, борьбы с фашизмом, борьбы с иноземным нашествием, черт побери. Вот этим вписыванием в разные исторические контексты и объясняется разная трактовка сентября 44-го. Что это было – освобождение Эстонии от нацизма? Да, с нашей точки зрения. Возвращение советской оккупации, как говорят эстонцы? Да, с их точки зрения. Это все разное понимание. Но ни в коем случае нельзя, чтобы это понимание превратилось в войну памяти.
Владимир Тольц: Что для этого можно сделать?
Александр Даниэль: Помня о войне, мы не должны забывать, что были события 44-го года для эстонцев. Мы все равно не подменим свою собственную память эстонской, и они не подменят свою память нашей. Но мы можем взаимно обогащать, мы можем делать события более объемными, видеть их в разных исторических контекстах одновременно. Потому что, в конце концов, национальные образы прошлого, носителями их являются люди, отдельные люди, которым, наверное, было бы интереснее не плоское однолинейное понимание исторических событий иметь, а видеть события во всей их сложности и противоречивости. Если бы эстонцы понимали, в каком контексте мы воспринимаем события 44-го года и что для нас символизирует этот самый бронзовый памятник, наверное, они не дали бы своим политикам инструментализировать свою память таким образом. Наверное, если бы мы хорошо понимали, что значат события 44-го года для эстонцев, мы бы в массе своей не поддались тому психозу, который нагнетался сверху вокруг этих событий. Я сейчас не говорю о переносе или не переносе памятника. В конце концов, в это же самое время в Харбине переносили памятник советским солдатам тоже из города на кладбище в связи с архитектурной перестройкой кладбища, и никаких страстей вокруг этого не горело, потому что в эту акцию не привносились никакие политические смыслы.
Владимир Тольц: Немецкий историк профессор Вольфганг Айхведе в принципе согласен с рассуждениями Александра Даниэля.
Вольфганг Айхведе: Если я не только имею в виду Россию, но свою страны и все страны этого мира, я думаю, что задача историков и задача истории – это в первую очередь понимать, что было, что происходило. И не только понимать, но знать и формулировать вопросы всегда. Например, когда я возьму выступление российского президента Путина, он говорил о том, что ядро российской политической культуры – это толерантность.
Поэтому для меня как историка необходимо понимать корни этой толерантности, например, и как российская культура развивалась в смысле толерантности. И одновременно, конечно, понимать, почему не всегда в контексте российской истории или советской истории эта толерантность господствовала. Потому что кажется, что Россия иногда забывала эту толерантность. Поэтому для меня как историка это всегда первая задача формулировать критические вопросы и понимать свою историю или историю своей страны не только через глаза немцев или, если бы я был русским гражданином, не только понимать свою историю через глаза своих русских друзей или российских друзей, но тоже через глаза или призму соседа, через призму другого народа, других наций.
Владимир Тольц: Анализ нынешнего обострения битв на европейском историческом фронте, битв, по сути дела, не за памятники, а за симпатии «потребителей истории», показывает, что источником этого обострения и забвения упомянутой профессором Айхведе «толерантности», часто является политическая воля государственных деятелей, направленная на консолидацию вокруг себя масс. Для современной России, к примеру, таких возможных объединяющих всех моментов в истории немного. – Война и победа «одна на всех». Поэтому-то в битвах за свое понимание правоты прошлого «мы за ценой не постоим». Теперь вот возникает еще одна возможность общенациональной консолидации. Ценой в 12 миллиардов долларов. Сочинская Олимпиада 2014. И это дарит историкам надежды, что от внимания политиков можно будет «откупиться». Что те просто отвлекутся от славного (и бесславного) прошлого на очередное светлое будущее.
Но, надежды, как известно, «юношей питают». А корпорация историков включает в себя также представителей поколений, более потраченных жизнью. И многие из них на своем печальном опыте знают, что если уж власть закусила удила и взялась за историю, то это необратимо или, в лучшем случае, надолго. Правда, и тут, как показывают последние события с неизданной еще «книгой для учителя» «Новейшая история России 1945–2006», которую уже в СМИ окрестили «новым «Кратким курсом» Кремля», - скандал с эти первым опытом стандартизации преподавания истории – возможны некоторые заминки. Скандал этот разразился вскоре после того, как на конференции преподавателей с участием высоких чиновников как заместитель главы президентской администрации Владислав Сурков, министр образования и науки Андрей Фурсенко и помощник президента Джахан Поллыева книга эта была обсуждена, признана интересной, но – как отметила помощница Путина, - «ее писали разные авторы разного уровня, и этот уровень требуется выравнивать». В качестве особых достоинств подготовленной книги один из ее составителей выделил следующее:
В нашей книге Горбачеву, Ельцину и Путину отведено столько же места, сколько Сталину, Хрущеву и Брежневу, а в нынешних учебниках постсоветской России чаще всего отведена только одна страничка.
Владимир Тольц: Решено было, к осени «на основании этой книги должен быть подготовлен пробный учебник истории для 11-го класса, который в течение наступающего учебного года будет опробован в центре образования «Царицыно»». Но дальше сбой: один из авторов этого заказанного администрацией президента коллективного сочинения, политолог Павел Данилин, написавший последнюю главу под названием «Суверенная демократия», отвечая на критику им написанного, лапидарно обнадежил своего оппонента в ЖЖ:
«Ты сдохнешь, а твои дети будут учиться по учебнику, который я напишу. Впрочем, у тебя не может быть детей, так как ты пидарас».
Владимир Тольц: Брань эта из Живого журнала перекочевала на газетные страницы. И покатилось: профессор Оксана Гаман-Голутвина, - та самая, которая еще недавно вразумляла Путина: «Кто контролирует прошлое, тот контролирует настоящее и будущее», и решено было, что она возглавит «доработку» и «выравнивание» первого современного образца стандартизации прошлого, - так вот, эта самая ученая дама категорически отказалась «быть руководителем авторского коллектива» учебника для учителей, добавив при этом: «Очень бы не хотела, чтобы мое имя ассоциировали с этим позором». Если верить «Независимой газете», чиновник из администрации президента, «участвовавший в организации работы над книгой, выразил сожаление по поводу того, что дискуссия об учебнике вышла в публичное пространство и приобрела характер откровенной склоки», а «причины конфликта в администрации склонны списывать на экономические интересы сторон». Короче говоря, «контролировать прошлое» временно некому, и никакого образца стандартизации прошлого к 1 сентября напечатано не будет.
Вообще эта идея стандартизации учебников истории мне лично представляется некоторым усеченным по линии госграниц шаржем на давнюю мечту иных европейских историков о создании единого универсального учебника истории, приемлемого к использованию во всех школах Европы. Председатель правления международного «Мемориала» Арсений Рогинский говорит мне на это:
Арсений Рогинский: Я думаю, что до единого учебника мы дорастем очень нескоро. Но у нас все-таки должна быть взаимная обязанность, заключающаяся в следующем: наши учебники должны учитывать и другую точку зрения на то событие, которое в данном случае излагается. Стандартизировать - это ведь не значит единственная версия. Я не считаю, что стандарт - это единственная точка зрения. Я думаю, несколько точек зрения в рамках одного учебника по таким сложным болевым вопросам, их не так много между прочим будет, но они, конечно же, будут, позволит нам и быть более объективными, и самое главное, начать учет других национальных памятей, учет других национальных версий прошлого, учет других национальных мифов. Без этого учета, создавая единую свою и только свою национальную версию, мы превратим Польшу в романтическое государство неизвестно какой эпохи, но точно не 21 года, я имею в виду, поляки превратят свою историю. Мы превратим себя не в сталинскую историю, но что-то в этом духе. И так каждый.
