Иван Толстой: Начнем с Берлина, где открылась выставка под названием «Боль». Этот проект - совместное детище музея истории медицины и музея современного искусства Гамбургер Банхоф. Рассказывает Екатерина Петровская.

Екатерина Петровская: В самом центре Берлина, неподалеку от главного вокзала, реет стяг, на нем крупными буквами - « Schmerz », «Боль». Уже несколько лет два музея – музей современного искусства Гамбургер Банхоф и музей медицины Шарите - пытаются связать науку, искусство и историю культуры. И вот получилось: был разработан совместный медико-культурный проект, представивший весь спектр понятия «боль» – от грубо и конкретно физической до абстрактной психической и эмоциональной. Между музеями проложили дорожку, назвали ее «страстным путем» и снабдили 30-ю рекламными плакатами.

Между скальпелем и распятием – так можно было бы описать внутреннюю топографию выставки. Европейское представление о боли связано с муками Христа. Он - прообраз боли, ее осмысления и преодоления. На выставке нет плащаницы, но представлено медицинское исследование о физических муках Христа. Ему вторит инсталляция под названием «Христос в цифрах» - бегущая строка информирует посетителей о том, сколько раз Христа ударили кулаком в лицо, схватили за бороду, и бросили в него камнем. А напротив – алтарный фрагмент и оригинальный нотный лист из «Страстей по Матвею» Иоганна Себастьяна Баха.

Петер Клаус Шустер, генеральный директор берлинских государственных музеев рассказывает:

Петер Клаус Шустер: Смысловой центр выставки – это, несомненно, «Распятие» Френсиса Бэкона из мюнхенской Пинакотеки современного искусства. Вот - живая плоть, плоть как она есть. Но целью искусства является достижение божественного уровня. Путь Христа пролегает через боль и муки. Искусство возникает из этих мук. Вся живопись вышла из этой проблематики, и на выставке мы прослеживаем эту тему от Дюрера до Бойса, вплоть до сегодняшнего дня.

Екатерина Петровская: Выставка по-новому смотрит на границу между медициной и искусством. Знаменитый триптих Френсиса Бэкона 1965 года «Распятие» - вывороченные куски мяса спасителя в неаппетитной цветовой гамме - попадает в новый контекст. Ведь рядом – заспиртованные части человеческого тела, хирургические инструменты за последние 300 лет или удивительное распятие 18-го века, где у Иисуса на кресте анатомическим сечением вспорот живот. У витрины создателя патологической медицины Рудольфа Вирхов кто-то не выдержал и спросил – «А это какого художника работа?». Директор музея современного искусства Гамбургер Банхов Ойген Блюме сознательно пошел на риск:

Ойген Блюме: Мы подвергли современное искусство испытанию. Что добавляет оно к нашему знанию о мире? О будущем? Что объясняет? Какие возможности оно нам дает для понимания связей между разрозненными частями нашей жизни? Искусство – одна из форм понимания, данных человеку, одна из самых открытых, амбивалентных форм.

Екатерина Петровская: Выставка идет не дорогой Христа, а дорогой человека. Говорят, все началось с грехопадения. Выставка показывает, как рожают, рождаются и любят в муках. Травмы, болезни, лишения, одиночество, конфликты, смерть – вся человеческая жизнь сопровождается болью. «Боль – верный спутник человека», - написал как-то Фридрих Ницше. На выставке он представлен не только своими трактатами, но и посмертной маской, а также брошюрой о головной боли, которую великий богоборец все время имел при себе и перелистывал во время приступов. А вот длинная палка со следами зубов. Рядом - кроткая пояснительная надпись: «Для пациентов, оперируемых без наркоза. 19-й век». В соседних витринах – красивые коврики с разноцветными ниточками – но это не творчество индейцев. Так в 18-м веке хирурги тренировались зашивать разные виды ран. Где-то между Ницше и хирургией – объекты криминальной хроники из собраний садомазохистов.

Выставка представляет четыре больших раздела: «Воззрения на боль», «Выражение боли», «Время боли», «Привлекательность боли». Анжелло Моссо всю жизнь пытался уловить объективное выражение боли и фотографировал людей, но боль ускользала. А современный художник Младен Стилинович помог миллионам, создав «Словарь боли» - тезаурус, необходимый для описания болезненных ощущений. На выставке листки словаря обрамляют письма больных людей за последние пять веков. В разделе «Время боли», рядом с ритмичной видеоинсталляцией Брюса Наумана «Настроенная Скрипка», подрагивает нервная клетка. Вспоминается Маяковский: «Скрипка и немножко нервно».

А вот еще один экспонат, ярко повествующий о времени и о себе - фильм Вальтера Рутмана «На службе человечества», сделанный по заказу фирмы «Байер» - одного из крупнейших производителей аспирина. Снят в 1937 году: наступало бодрое время радикальных средств обезболивания. Инсталляция группы «Фармакопея» состоит из 8 тысяч 700 таблеток, эдакая разноцветная дорожка метров 10 длиной. Это эпическое полотно должен проглотить пациент, которому вставили искусственное бедро.

В разделе «Привлекательность боли» есть Зал экстаза. Перед нами три его версии. Первый - инсталляция Марины Абрамович «Искусство должно быть прекрасным. Художник должен быть прекрасен». Марина не выдавливает из себя по капле раба, а в течение многих часов – расчесывает бесконечно запутанные волосы. Спорт – экстаз номер два. Знаменитая бегунья Габи Андерсен буквально на последнем издыхании добирается до финиша марафона в Лос-Анджелесе и падает в объятия врачей. Открытая карета скорой помощи въезжает на стадион. 120 тысяч человек встают и аплодируют ее подвигу. Что это? Преклонение перед теми, кто преодолевает боль и уподобляется божеству или низость кровожадной толпы, довольной новой жертвой? С противоположной стены в религиозном экстазе взирает на эту пробежку святая Агата Великомученица работы венецианца Тьеполо. А вот во всем виноватые клоуны Брюса Наумана. Один из них – не в силах взять всю вину мира на себя.

Выставка заканчивается небольшим тупичком – меланхолией, хронической и неизлечимой болезнью тех, кто не совсем от мира сего. В темной комнате, на экране голый человек танцует в пустой комнатенке блочного дома.

Рядом с ним на тумбочке бронтозавр – символ ушедших времен, потерянного рая. Он танцует под какую-то свою музыку, а зритель слышит знаменитое ностальгическое адажио Самуэля Барбера. Кому больно - должен решить сам зритель. А Йозеф Бойс, додумывавший все до конца про жизнь и искусство, как-то сказал, что без боли не существует сознания. И выставка расставляет свои точки над «и»: ведь если именно боль делает человека человеком, то медицина здесь абсолютно бессильна.

Иван Толстой: Роттердам в прошедшие выходные превратился в Мекку любителей джаза. На 32-ой знаменитый North Sea Jazz Festival, как всегда, приехали мировые звезды – от Кэти Мелоа и Джейми Каллума до Снуп Догга. Не обошлось и без новых открытий. Рассказывает наш корреспондент в Нидерландах Софья Корниенко.

Софья Корниенко: Первый Джазовый Фестиваль Северного Моря North Sea Jazz Festival состоялся в 1976-м, в крупнейшем концертном зале Гааги ( Nederlands Congresgebouw ). Тогда на фестивале выступили 300 музыкантов, билеты были проданы 9 тысячам зрителей. В только что завершившемся, 32-м по счету, празднике джаза на берегу Северного моря приняло участие более 1200 исполнителей. Пятнадцать залов роттердамского комплекса Ahoy – как известно, фестиваль в прошлом году переехал в Роттердам – едва сумели вместить 67 тысяч любителей нью-орлеанского, авангардного, электронного джаза, блюза, госпела, фанка, соула, хипхопа, r & b , латино, свинга, фьюжена и массы других музыкальных жанров. North Sea Jazz славится, прежде всего, своим разнообразием. Респектабельный журнал « Jazz Times » назвал его лучшим джазовым фестивалем Европы, а « Time Magazine » включил его в десятку самых замечательных культурных событий в мире.

В этом году North Sea Jazz был посвящен, в основном, джазу европейскому, а также джазу из кино. В центре программы оказалась группа легендарного трубача Теренса Бланшарда – постоянного композитора режиссера Спайка Ли. Именно музыка Бланшарда создавала напряженно-возвышенную атмосферу фильмов « Malcolm X » и «Не пойман – не вор» (« Inside Man »). А недавно Бланшард также помог Спайку Ли в создании четырехчасовой документальной ленты о трагедии в Новом Орлеане. В Роттердаме Бланшард выступил вместе с нью-йоркским Metropole Orchestra на сцене самого главного зала, названного в честь реки Амазонки (все залы на фестивале носят имена рек мира). Дирижировал Винс Мендоза, солировали вокалисты Джейми Каллум и Патти Остин.

(Звучит отрывок из композиции Теренса Бланшарда в исполнении Metropole Orchestra ).

Аманда Каупер, джазовый обозреватель крупнейшей нидерландской газеты «Эн-Ар-Се Ханделсблат» (« NRC Handelsblad ») в интервью нидерландскому интернет-каналу «Культура» сказала:

Аманда Каупер: Мне кажется, фестиваль удался. В пятницу, в первый день фестиваля, все по традиции раскачивается медленно, но в субботу уже, как всегда, все билеты распроданы, и в коридорах между залами не протолкнуться. Именно таким большинство из нас и привыкли видеть North Sea Jazz .

Софья Корниенко: Справедливости ради нужно сказать, что надежды некоторых поклонников не оправдались. Омрачила их удовольствие культовая певица Эйми Вайнхауз, отменившая свой концерт в последний момент, когда фестиваль был уже в разгаре. Как передает нидерландская теле-радиокомпания « NOS », у Вайнхауз – серьезные неприятности с чрезмерным употреблением спиртного. Ее коллективу также пришлось отменить концерты в Австрии и Ливерпуле, а в Роттердаме вместо них выступил Маркус Миллер, который символично исполнил песню Вайнхауз под названием « Rehab » («Реабилитационная клиника»). А вот обычно непредсказуемый, по части отмены концертов, скандально известный рэппер Снуп Догг, на этот раз своих многочисленных фанов не подвел. Особенно приятно удивило гостей фестиваля настоящее нашествие молодых музыкантов. Самой молодой солистке Ким Хорвех из Голландии всего 14 лет.

Аманда Каупер: В этом году на фестивале появился новый тренд: все малые площадки заняты юными музыкантами, как голландскими, так и зарубежными. Из местных джазменов много молодых людей, которым еще едва исполнилось двадцать – такого еще никогда не было. На сцену вышло новое поколение джазовых музыкантов. Они не только поют и играют на рояле, но и наполняют джаз новыми, молодежными элементами, экспериментируют, что само по себе очень интересно.

Софья Корниенко: Одну из таких юных особ впервые представили на фестивале всего каких-то три года назад, а теперь ее пластинки есть почти в каждом доме от Нью-Йорка до Пекина, в котором, если верить одной из ее первых песен, ровно «девять миллионов велосипедов». Уроженка города Батуми, она выросла в Москве, Белфасте и Лондоне. Шелковый голос Кэти Мэлоа в зале реки Нил. «Спасибо... я тоже вас люблю...», - говорит Кэти в ответ на признания в любви из зала, и исполняет свою любимую песню композитора Рэнди Ньюмана.

(Звучит отрывок из выступления Кэти Мэлоа. Песня «I think It’s Going to Rain Today».)

Выступление на сцене фестиваля North Sea Jazz – для молодого музыканта большая честь. Это что-то вроде Каннского фестиваля для режиссера или Венецианской бьеннале для дизайнера. Джазовый храм на Северном море помнит выступления Каунта Бэйзи, Диззи Гиллеспи и Майлса Дэйвиса, и морские ветра до сих пор носят вдоль голландских берегов отголоски песен Эллы Фицджеральд, Лайонела Хэмптона и Би Би Кинга. Здесь впервые предстали перед публикой Ширли Хорн и Рашель Феррелл. Новая звезда этого года – Рауль Пас. Вернее, даже не звезда, а праздничная шутиха – взрыв из кудрявых волос на голове и фейерверк зажигательного танца.

Аманда Каупер: Рауль Пас исполняет веселый, свингующий, заводной латино-поп. Он – король этого жанра и уже пользуется большой популярностью, хотя в Нидерландах мы его пока мало знаем, но скоро все изменится. У него только что вышел новый диск, который получил прекрасные рецензии. Музыка Рауля Паса – это своеобразная дань кубинскому фольклору, ведь родом он с Кубы, а теперь живет в Париже. Каждое его появление – праздник. Сразу тянет в пляс.

(Звучит отрывок из выступления Рауля Паса).

Софья Корниенко: Вот такой калейдоскоп из прошлого, настоящего и будущего джаза на берегу Северного моря, игра для больших и маленьких – с 1989 года в рамках фестиваля устраиваются также и детские джазовые утренники Gigs for Kids . Со взрослым залом тоже приходится работать, чтобы забурлило, поднялось море зрителей, и в волнах музыки очистилась земля. На прощание – атмосферная зарисовка из зала реки Маас. Американский гитарист и вокалист Амос Ли работает с залом.

Амос Ли: Ну что, будете все вместе петь со мной? Почувствуйте ритм у себя во рту. (Поет) Ну-ка, а теперь вы... Отвратительно! Вы что, английского не понимаете? Другого языка не будет. Да ну вас, буду петь один! (Поет)

Иван Толстой: Легендарный поезд «Восточный экспресс» - ныне дорогое и модное увеселение – снова путешествует по Европе. Его маршруты каждый раз разные. Об остановках поезда на польских станциях рассказывает Алексей Дзиковицкий.

Алексей Дзиковицкий: В Познань «Восточный экспресс» приехал ночью и всего на 20 минут. Тем не менее, на городской железнодорожный вокзал пришло около тысячи жителей города – по их словам, легендарный поезд стоил этого.

Житель Познани: Для меня это просто супер. Жаль только, что нет оригинального локомотива. Такого, как должен быть.

Житель Познани: Стоило ждать. Это ведь уникальная возможность увидеть этот поезд. Единственное, чем я разочарован, так это встреча. Слабовато организована встреча поезда. Здесь мы сегодня просто показали себя в проигрышном свете.

Жительница Познани: Я на самом деле не могла заснуть. А сейчас чувствую себя так, что, наверное, этой ночью тоже не засну!

Алексей Дзиковицкий: В Варшаву известный своей пунктуальностью «Восточный экспресс» прибыл днем с 15-ти минутным опозданием. На перронах Гданьского вокзала столицы – тысячи желающих увидеть прославленный поезд.

Пассажиров, которые на этот раз выходят из вагонов, встречают клоуны на ходулях со свистками и гиды – путешественников на этот раз рассаживают по автобусам в зависимости от языка, на котором они говорят, и везут в отель. На 50-ти метровом отрезке от вагона до автобуса мне удается поговорить с Джоном и Кристин – пожилой семьей из Чикаго. Они прилетели из США специально, чтобы проехать в «Восточном экспрессе».

Джон: У меня польские корни – мама родилась здесь. А в Польше я никогда не был и хотел посмотреть, как выглядит земля, откуда моя мама. А, кроме того, мы отлично проводим время, это прекрасно. Хотя дорога длинная. Мы прилетели из Чикаго в Лондон, затем в Цюрих. Из Цюриха в Венецию, затем в Вену, через Словакию в Краков, а из Кракова – в Варшаву.

Алексей Дзиковицкий: А как вам нравится сам поезд?

Джон: Невероятно! Просто невероятно. Мы отлично проводим время в поезде. Сервис, все на высшем уровне. Как бы переносишься в 1925 год. Просто отлично!

Алексей Дзиковицкий: Обслуга поезда, ссылаясь на то, что фирме слишком дорого спокойствие пассажиров, не пустила в поезд даже журналистов. Поэтому вопрос: комфортно ли ехать в столетних вагонах?

Джон: Ночь мы провели в поезде, а потом – в гостиницу. Потом снова поезд и снова гостиница. Так что ничего страшного, как и в любое другое время, когда ночуешь в отеле. Конечно, душа в вагоне нет, там вообще не так много удобств, но ведь это очень интересно, просто иначе.

Алексей Дзиковицкий: А вы читали «Убийство в Восточном экспрессе» Агаты Кристи?

Кристин: Нет, не читали! Хотя книгу с собой взяли. Да – «Убийство в Восточном экспрессе». Нет времени совсем читать - столько интересного всего в поезде.

Алексей Дзиковицкий: Пассажиры довольны, большинство варшавян – также, хотя недостатки те же – отсутствие оригинального паровоза и неважный прием, по крайней мере, на вокзале!

Жительница Варшавы: Сам поезд производит впечатление, конечно. Вот и люди такие приятные из него вышли. А встречаем их как-то не очень. Может, нужно было, чтобы молодежь пришла, оркестр играл.

Алексей Дзиковицкий: Джазовый оркестр играл, зато, в Кракове.

Объявление на вокзале: «Международный поезд специального сообщения из Вены до Кракова прибывает на первый перрон».

Алексей Дзиковицкий: В 16-ти вагонах «Восточного экспресса» в Польшу приехали 99 пассажиров из США, Великобритании, Мексики, Бразилии и Франции. Обслуживающий персонал – 40 человек. Цена одного билета в двухместном купе – 6 тысяч евро. Маршрут следования – Венеция, Вена, Баньска Быстрица в Словакии, Краков – в древней столице Польши пассажиры провели два дня - затем Познань, Варшава, Мальборк и дальше – в Чехию, конечная станция – Прага.

В цену билета, кроме собственно путешествия в «Восточном экспрессе», входит проживание в самых лучших гостиницах (в Варшаве это был отель «Бристоль», здание которого соединено с президентским дворцом) экскурсии по городам, через которые поезд проезжает. Например, в Кракове пассажиры посетили старый город, шахты соли в Величке, Вадовице, где родился Кароль Войтыла, Освенцим, в Варшаве – концерт музыки Шопена, а ужинали в королевском Замке.

Интересно, что пассажиров «Восточного экспресса» интересуют совершенно разные стороны путешествия. Джон, с которым мы разговаривали, хотел увидеть места, где родилась его мама, семья из Англии – Валори и Дэвид - поехали, чтобы хотя бы поверхностно познакомится с новыми странами – членами ЕС. А один из пассажиров признался, что его соблазнил огромный выбор изысканных блюд, который предлагают повара поезда.

Пассажир: Очень высокие стандарты в этом экспрессе, что касается еды – ужин, ланч.

Алексей Дзиковицкий: Однако, то, что притянуло пассажиров, прежде всего - это, несомненно, легенда «Восточного экспресса», который был первым трансъевропейским поездом. В 1883 году «Восточный экспресс» с 40-ка пассажирами в вагонах проехал 2880 километров из Парижа в Константинополь. Кроме всего прочего, 124 года назад в поезде были также музыканты, которые во время путешествия давали концерты для пассажиров в специально оборудованном для этого вагоне.

Особенно известным «Восточный экспресс» стал после выхода романа «Убийство в Восточном экспрессе» Агаты Кристи.

В 1982 году поезд тщательно отреставрировали, и теперь состав ездит по Европе. В нем может проехать практически каждый, кто готов заплатить за билет в несколько десятков раз больше, чем в обычном поезде. «Восточным экспрессом» путешествовали звезды первой величины – Лайза Минеллии, Джон Траволта, Марлон Брандо.

Поездка из Венеции в Прагу была запланирована в честь 25-летия «новой жизни» «Восточного экспресса».

Хотя в некоторых городах поезд останавливался совсем ненадолго, любители железной дороги, коллекционеры, пожалуй, переживали это событие не менее бурно, чем его пассажиры всю поездку.

Говорит краковский коллекционер открыток с поездами Анджей Гожки.

Анджей Гожки: Ретро! Ностальгический, прекрасно оборудованный поезд. Эксклюзивный, настолько роскошный, что дальше некуда. 16 вагонов, а среди них - аж 4 вагона-ресторана. Вот это уровень обслуживания клиента!

Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Павел Щеголев. Его портрет представит Борис Парамонов.

Борис Парамонов: Павел Елисеевич Щеголев (1877 – 1931) – историк, имя которого было известно далеко за пределами академических кругов, автор ряда работ, бывших, как теперь говорят, бестселлерами, то есть вызвавших интерес самой широкой публики. Главный его «хит», выражаясь опять же по-нынешнему, - книга «Дуэль и смерть Пушкина». Щеголев также одним из первых – если не первый – начал разработку материалов по истории декабризма. В двадцатые годы он был редактором-издателем журнала «Былое», сделав его кладезем материалов по истории русского революционного движения. Он и сам, как подобало выдержанному русскому интеллигенту, одно время был связан с революционными кругами, так что даже подвергся ссылке в Вологодскую губернию – в одно время с такими будущими знаменитостями, как Бердяев, Ремизов, Луначарский. Но Щеголев был, во-первых, слишком серьезный ученый, а во-вторых, человек слишком широкий для того, чтобы всерьез заниматься революцией. Гораздо интереснее иметь дело с революцией как историей, а не злобой дня.

Очень много интересного о Щеголеве можно найти в Дневниках Корнея Чуковского. Например, такая запись:

Диктор: «Павел Елисеевич Щеголев был даровитый ученый. Его книга «Дуэль и смерть Пушкина» - классическая книга. Журнал «Былое», редактируемый им, - отличный исторический журнал. Вообще во всем, что он делал, чувствуется талант. Но при всем том он был первостепенный пройдоха».

Борис Парамонов: Далее следует такая жанровая картинка:

Диктор: «Я познакомился с ним в 1906 году в одном из игорных притонов. Его приговорили к заключению в крепости, и он накануне ареста проводил в этом лотошном клубе свою, как он говорил, последнюю ночь (…) Он по-домашнему расположился за круглым столом, за которым сидели сторублевые кокотки, чинные, как классные дамы, одетые богато, но скромно. Этим девам Щеголев раздавал по рублю, чтобы они покупали себе карту лото, но когда кто-нибудь из них выигрывал, половину выигрыша она отдавала Павлу Елисеевичу. Он же держал себя так, словно он – размашистая натура – прожигает жизнь. Был он уже тогда толстяком с очень широкой физиономией – и было в его брюхатости и в его очень русском, необыкновенно привлекательном лице что-то чарующее».

Борис Парамонов: Еще одна история у Чуковского. В молодости Щеголеву покровительствовал его земляк Суворин, издатель правой, ненавидимой интеллигенцией газеты «Новое время». Он пригласил Щеголева, уже полевевшего и это знакомство не афишировавшего, на свой юбилей; отказаться Щеголев тоже не мог. Когда пришли фотографы снимать юбилейную группу, Щеголев стал в самом заднем ряду, а перед самой вспышкой магния уронил на пол платок и нагнулся, чтоб его поднять. Когда потом его упрекали этим юбилеем, он яростно опровергал факт своего присутствия: действительно, вещественных доказательств не было, на снимке Щеголева не видно.

Дневники Чуковского полны подобными рассказами о Щеголеве, и каждый раз он предстает кого-нибудь обжулившим. Академику Тарле он в лицо говорил: ну, вас любой дурак надует. При этом все его любили.

Щеголев однажды надул всю читающую Россию, а другой раз всю Россию театральную знаменитыми фальшивками: «Дневником» Вырубовой и пьесой «Заговор императрицы». Сотрудником его в эти делах был знаменитый писатель Алексей Толстой. Фальшивки получились на редкость интересные. Мне случилось видеть этот самый Дневник Вырубовой в глубоком детстве, но я помню до сих пор одну деталь: рассказывалось, что царь Николай Второй любил наблюдать совокупление свиней. На царя это никак не похоже, но как сказывается в этой детали фламандская натура Алексея Толстого!

О Щеголеве не только мемуаристы писали, - его изображали и в художественной литературе. Например, он появляется в романе Каверина «Скандалист» - в этом своем качестве весельчака и гуляки, ресторанного завсегдатая.

О нем рассказывают и такую историю. Однажды, уже в советские – нэповские – времена, он выиграл колоссальную сумму. Придя домой в сильном подпитии, эти деньги рассовал, чтоб семья не обнаружила, по книгам своей громадной библиотеки. А утром не мог вспомнить, куда именно; перебирать же книги по одной было бессмысленно, - настолько громадной была библиотека.

Если уж мы вспомнили о семье Щеголева, то грех не сказать, что он был женат на женщине, в которую одно время был неудачно влюблен Блок: это «Валентина, звезда, сиянье» одного из его циклов. «Как поют твои соловьи!»

Щеголев умер далеко не старым, в пятьдесят четыре года, но можно сказать, что очень вовремя. Новые, сталинские времена не могли быть для него благоприятными. Достаточно сказать, что его журнал «Былое» был закрыт в 1926 году. Слишком там много писалось о народниках и эсерах, что не могло нравиться Сталину; ему не нравились так называемые старые революционеры, да и революционеры вообще. Щеголев со временем вызвал бы у вождя неприятные ассоциации.

Колоритная фигура Щеголева не должна заслонять в нашей памяти его научные заслуги. Приведу только два примера его работы. Он установил автора пасквиля на Пушкина, приведшего к дуэли: им оказался у Щеголева Петр Долгоруков. Второй пример высокого профессионализма Щеголева. Поэтически поэтизирующий поэт Ходасевич однажды выдвинул гипотезу о жизненном подтексте пушкинской «Русалки»: мол, какая-то крестьянская девушка, пострадавшая от Пушкина, утопилась. Щеголев в ответ установил, что эта девушка, по имени Ольга Калашникова, которую Пушкин, по его же словам, обрюхатил, была им благополучно пристроена - выдана замуж за богатого крестьянина в болдинское имение, и всё кончилось ко всеобщему удовлетворению.

Профессионалом Щеголев был европейского уровня.

Иван Толстой: В Милане, по проекту отверженного советского архитектора Ивана Леонидова, построен город. Рассказывает Михаил Талалай.

Михаил Талалай: В миланском выставочном комплексе Триеннале в июне этого года выстроен целый город. Его проектировщик – непризнанный при жизни московский архитектор Иван Леонидов. Широкой публике, не только итальянской, но и русской, имя это сейчас мало что говорит – да и не случайно. За всю свою активнейшую творческую жизнь Иван Леонидов выстроил лишь одну-единственную… лестницу. Так она и фигурирует в списке построек зодчего под номером первым – и последним: это лестница в кисловодском санатории имени Серго Орджоникидзе.

Однако в профессиональной архитектурной среде имя Ивана Леонидова – это легенда. Сначала со знаком минус: в советском градостроительстве даже возник пренебрежительный термин – «леонидовщина» – нечто вроде маниловщины у архитектурного станка.

Прошли годы, и смелому мечтателю удалось покорить умы разноплеменных зодчих. Как будто в пику критикам «леонидовщины», упрекавшим зодчего в бесполезном прожектерстве, устроители выставки в Милане назвали ее «Возможный Город».

Вот что пишет во вступительной статье к каталогу выставки искусствовед Маурицио Мериджи:

Диктор: «Иван Леонидов брался за многие темы, предпочитая не теоретические дебаты, а участие в конкурсах, и всегда ему удавалось найти необыкновенно новаторские решения, причем его мысль всегда шла дальше, чем разрешение одной конкретной задачи – он думал о новом городе. Его постройки остались преимущественно на бумаге, но эти проекты получили, в конце концов, международное признание – в особенности за последние десятилетия, когда идеи Ивана Леонидова прямым образом влияют на многие современные постройки.

Михаил Талалай: Миланская экспозиция состоит из 12 моделей, 3 виртуальных построек, 6 видеоанимаций и 30 панно. Она развернута в приятном зеленом уголке Милана, где возведен выставочный павильон Триеннале – он предназначен, в первую очередь, для выставок нового искусства, которые тут решили проводить раз в три года, вероятно, дабы не путать с двухгодичным циклом венецианских Бьеннале. Промежуток между Триеннале, достаточно долгий, и он заполняется временными выставками, в том числе, и нынешней - «Возможный город. Архитектура Ивана Леонидова».

В итальянском оригинале слово архитектура, кстати, стоит во множественном числе, чему русский язык сопротивляется.

В Италии подобная экспозиция могла появиться только в Милане. В самом деле, Флоренция, к примеру, это общепризнанная кузница архитектурных кадров, но тут царствует пассеизм, упоение Джотто, Микеланджело, Брунеллески – впрочем, есть чем упиваться.

Милан – это промышленный локомотив страны, в том числе и в градостроительной области. Тут появился первый итальянский небоскреб, так называемая Башня Пирелли, и многое другое.

Сам зодчий с Италией никак не был связан.

Иван Ильич Леонидов родился в 1902 году в Тверской губернии, в семье лесника. Первое художественное образование получил у одного безвестного иконописца. Затем уехал в Москву, поступил во ВХУТЕМАС и, закончив архитектурный факультет, с 25-го года приступил к профессиональной деятельности. Она состояла из множества конкурсов на лучшие проекты самых разнообразных общественных и государственных сооружений. Эти конкурсы он неизменно проигрывал, но подобная тактика приносила определенные плоды – его творчество заметили и даже заклеймили, как я уже говорил, «леонидовщиной». Кстати, русский язык тут берет реванш: по обилию суффиксов он превосходит итальянский: в переводе ругательский оттенок термина «леонидовщина» совершенно утрачивается: он звучит как « leonidovismo », вполне благопристойно.

Скончался Иван Леонидов в Москве в 1959 году, построив одно единственное сооружение – уже упомянутую лестницу в кисловодском санатории имени Серго Орджоникидзе.

Приведем еще одну цитату из каталога миланской выставки:

Диктор: «Уже с 20-х годов творчество Леонидова вызывало как восхищение, так и критику, в первую очередь, за, якобы, чрезмерную фантазию зодчего – его проекты считались невозможными.

Наша выставка предлагает панораму работ воображаемого «города Леонидова» и следует двум параллельным перспективам. С одной стороны, мы хотели внедрить произведения Леонидова в контекст Москвы 1920-х годов, а иногда и в контекст даже современной Москвы, а с другой – выявить типологию его новаторских решений, чему служат представленные отдельные модели».

Михаил Талалай: Миланская выставка еще раз показала, что Иван Леонидов был истинным зачинателем архитектуры ХХ века наряду с другими великими архитекторами, как практикующими, так и так называемыми «бумажными». Все его наследие – участие в конкурсах, за что он получил прозвище «бумажник». Но это нисколько не умаляет его заслуг, а теперь, напротив, придает его жизни и творчеству драматический характер. В проектах Леонидова можно найти многое, из чего выросла сегодняшняя архитектура. Голландец Рэм Кулхаас, один из самых известных сегодня архитекторов, например, заявил, что вся современная архитектура несет в себе ДНК Леонидова.

Самое известное произведение Леонидова, опять-таки, не построенное, - это проект Наркомтяжпрома, выполненный мастером в 30-е годы. Ужасная аббревиатура обозначает министерство тяжелой промышленности. Вероятно, Наркомтяжпром и не мог бы быть реализован в то время. В нем Леонидов хотел объединить южную и северную столицы, цитируя Кремль, ростральные колонны. Для той эпохи это было чересчур фантазерски, да и сейчас в Милане, в виде модели, это выглядит, скажем, необычно. Зодчий так и остался маэстро «Бумажной архитектуры». Его проекты – это мысль в чистом виде. И все-таки важнейшее из качеств «бумажных проектов» – их влияние на сознание. И миланская выставка эта подтвердила.

Состоялась она при участии и русских специалистов, в первую очередь, из Московского архитектурного института МАРХИ, а также из 20-й мастерской Моспроекта. С итальянской стороны участвовал Миланский политехникум, известнейшая кузница инженерии. Как исторический реванш Леонидова, для экспозиции было найдено название « Una citt à possible » – «Возможный город». Теперь уже не на бумаге, а на гигантских компьютерных экранах и в моделях можно было узреть, гениальную смелость решений Леонидова.

Иван Толстой: 14 июля – в национальный французский праздник по случаю взятия Бастилии наш парижский автор Дмитрий Савицкий отмечает собственные годовщины. В этот день – 29 лет назад – он поселился в Париже.

Дмитрий Савицкий: Они мне пишут и звонят 14 июля вот уже 28 лет, хотя на моей памяти 29, встреченных в Париже, этих 14-х июлей.

В 78-м году, в раскаленной синеве 14 июля, не звонил телефон, а слово «имейл» еще не существовало. Пока форд-фиеста катил из Орли, приближаясь к Орлеанским Воротам, я и понятия не имел, что где-то по Елисейским полям маршируют войска, катят танки, и цокают подковы конного оркестра республиканской гвардии. Молодой, подтянутый президент все еще был у власти. Жискар Д’Эстен принимал парад, но на залитых солнцем улочках надвигающегося Монпарнасса играл аккордеон, да из окон доносились голоса Брассанса, Бреля и Далиды. Париж тех первых часов благоухал свежесмолотым кофе, жимолостью, розмарином, чесноком, и плавящимся асфальтом.

Форд-фиеста нырнул в узкую улочку и причалил к ветхому четырехэтажному дому, которого давным-давно нет в помине.

Как и той, ради которой я оставил Москву, родных и близких, русский язык в его живой, подвижной форме и любимую крымскую деревеньку у подножья древней горы, море, в которое мне снова довелось снова войти лишь через много лет с той самой противоположной стороны Северной Анатолии, которую мы так наивно пытались разглядеть в ясные дни с вершины Кара-Дага.

Вечером того, первого, 14 июля я был с подругой в Латинском квартале на площади Контрэскарп – круглой, уютной, на которой тогда еще не было фонтана, придуманного местной мэрией для того, чтобы покончить с лежанкой клошаров. На площади был устроен небольшой помост и играл квинтет: аккордеон, две гитары, контрабас и не слишком шумный ударник. Толпа, взрослые, дети, парочки, как здесь это называется, «третьего возраста», танцевали, задрав головы к небу. Ближе к одиннадцати над крышами повис салют, ветвистый, мерцающий, и площадь потонула в криках восторга.

Прошло 29 лет. Я стою под катальпами на площади Контрэскарп возле фонтана. Аккордеон играет где-то дальше, выше, ближе к Политехническому, но толпа все та же, и дети так же восторженно орут, тыча растопыренными пальцами в живые ветки осыпающейся сирени над крышами квартала.

Неизбежный вопрос: что изменилось за эти 29 лет? Наверное, всё. От этой площади, от окон квартирки Хемингуэя, под которыми нынче висит мемориальная доска; от более солидной, явно мраморной, на почти соседнем, где жил Рене Декарт, от улочки Муфтар, столько потерявшей домашнего живого, деревенского, постепенно превращающейся как и весь Париж, как и вся Франция, в гигантский Диснейленд дворцов, замков, камамбера, петухов в вине, розового провансальского и неизбежного кусочка сахара ( un canard ), обмокнутого в кальвадос, кальва… Все это перекочевало в гиды на всех языках планеты, превратилось в инструкцию по пользованию Парижем, где, конечно есть и глава, «День Бастилии».

Само собой, никакие народные массы эти угрюмые башни Бастилии не брали. Горстка уголовников да парочка сумасшедших были прописаны в этом каземате. И лишь пьяный гвардеец решился пойти на приступ, потащив за собой любопытных и неизбежных мародеров, которые, кроме прочего, уничтожили бесценный архив крепости.

Все это я выучил наизусть, как и сам город, страну, как и местное кукареку, неизбежное бахвальство, мифотворчество, страсть к фабуляции, любовь к историческому маскараду и политической оперетте.

В день Бастилии поздно вечером или ночью звонят друзья из Москвы, из Питера, из Еревана. Самое удивительное – они звонят, чтобы поздравить меня! Поздравить с чем? С собственной Бастилией? Но в том то и штука, что я не бежал от режима, у меня просто было назначено свидание в Париже. И здесь нет преувеличения. То, что я добрался до Орли, а от Орли до Монпарнасса – случайность. Я все же не был выездным. Три года в Томске-7 играли свою роль; допросы в Лефортово, наверное, тоже. Но генерал Зотов, к которому меня привели по большому блату, сказал, что виза будет ровно через месяц, и что из Парижа ему нужно то-то и то-то. Если память мне не изменяет, я прочитал о расстреле генерала Зотова в начале 80-х в Риме, в «Херальд Трибюн»: пять-семь коротких строк. Взятки, погоны, ОВИР, визы.

Что оставляешь в Шереметьево, покидая паспортный контроль? Покидая, как кажется, не навсегда? По крайней мере, на 29 лет? Себя самого, наверное. Взъерошенного, растерянного, передвигающегося по этим коридорам сна с сумкой, в которой неизбежный набор отъезжанта: банка икры, три шелковых шали в крупных цветах, икона, на которую таможенник и не взглянул – дали добро. Да литр пшеничной, купленный уже в duty free на новенькие неизвестные деньги.

Покидаешь самого себя, потому что Россию покинуть, оказывается, невозможно. Даже если не живешь, как на острове, в диаспоре, где в ходу борщ вприсядку и басни о прошлом.

Ну, а со стороны Бастилии, со стороны площади Бастилии, ибо там я и поселился после Монпарнасса, который истлел, превратился в фиаско, за какие-нибудь три дня, со стороны Бастилии началась своя отдельная, отдельная жизнь. Другая, с нуля, с ничего. Началась с уроков, уроками и продолжается, и по этой реальной хронологии мне и вправду только что стукнуло ровно 29 лет. Так, что – спасибо.