Иван Толстой: Начнем с Франции, где в центре интеллектуальных споров новая книга о политической терминологии. Дмитрий Савицкий.
Дмитрий Савицкий: Он родился в Париже, ровно 61 год назад. Отец его был русским, мать – польской еврейкой, и он считает, что принадлежит к трем культурам, но в свободное время особенно увлекается еврейским музыкальным фольклором: благо жена его поет на идиш.
При этом он ведущий мыслитель современной Франции, отнюдь не ушибленный необоримым желанием каждую неделю появляться на экранах ТВ, болезнь от которой страдают бывшие «молодые» философы. Зато он активно пишущий эссеист и философ, опубликовавший десятки и десятки книг о популизме, антисемитизме, расизме, антирасизме, фашизме и антифашизме, реакционерах, новых правых, теории заговора и о ненависти в обществе.
Зовут его Пьер-Андре Тагев, но если вспомнить его русского отца, то, скорее всего - Петр Андреевич Тагиев. Он возглавляет французский Научно-исследовательский Политический Центр при «Сьянс По» - Вышей Школе Политических Наук - где он заодно и преподает.
Его последняя книга-эссе - «Контр-реакционеры: идеи прогресса между иллюзией и ложью» - находится в центре интеллектуальной полемики этих дней.
Пьер-Андре Тагев: Когда я писал эту книгу, меня интересовал генезис реакционера, его генеалогия. Точнее: откуда этот тип взялся? Причем с самых первых проявлений, с появления «идеи прогресса» в 19-м веке, идеи, которая была представлена, как высшая истина.
Я говорю скорее об уничижительной, оскорбительной окраске самого термина «реакционер». Мне довелось много размышлять о том, откуда появилась эта неизбежность уничижительной окраски. Я задумался над тем, почему реакционер незамедлительно очерняет все, чего он касается. Любой сюжет. Любую сумму сюжетов.
Мой тезис заключается в следующем: сторонники «прогресса», «прогрессисты», как их называют во Франции, уже в начале 19-го века, или даже в конце 18-го века, с самой революционной эпохи противопоставляли эти понятия.
Номинально термин «прогресс» вошел в обиход между 1830-м и 1842-м, то есть прилагательное «прогрессивный» появилось в 1830-м году, а существительное – 1842-м.
Но, оглядываясь, можно сказать, что «прогрессисты», будь то Марат, который, кстати, и запустил словечко «реакция» в 1792-м году, или Бенджамен Констан, который в 1797-м опубликовал свои «Политические реакции», можно сказать, что к этому времени уже помогли создать эту схему противостояния «прогрессистов» и реакционеров.
Но по-настоящему эта пара вошла в словарь, словарь либералов, и стала общим местом лишь около 1850-го года. К этому времени констатация научности, феномена природы и эволюции, то есть вульгаризированный дарвинизм, уже создала основание, базу, для противостояния между сторонниками прогресса, причем неизбежно длящегося, линеарного, необратимого и бесконечного, и всеми теми ОСТАЛЬНЫМИ, кто оспаривал эту идею.
В итоге, «реакционерами» прогрессисты стали называть всех тех, кто, по их мнению, оспаривал их идею прогресса, то есть, в их понимании, философскую истину самого исторического процесса.
Дмитрий Савицкий: Пьер-Андре Тагев о рождение до сих пор жгуче актуальных терминов прогресса и реакции.
Еще несколько слов о нем самом: он входит в think tank, скажем, «совет мудрых», который в Париже называют Cercle de l'Oratoire – Кружком Оратории, который был создан после атаки на нью-йоркский Торговый Центр 11 сентября 2001 года. В Cercle de l'Oratoire входят так же философ Андре Глюксман и эссеист Паскаль Брюкнер, писатель Оливье Ролан, историк Стефан Куртуа, геополитик Фредерик Энсель, и это - называя лишь некоторых.
Cercle de l'Oratoire издает собственный журнал «Лучший из миров».
Пьер-Андре Тагев попал под огонь критики не просто потому, что он посягнул на святая святых, на демонтаж всей идеологии современных левых, но еще и потому, что лагерь проигравших и проигравших позорно на последних выборах ищет перебежчиков и врагов.
Тагев явно не перебежчик из лагеря левых, он всегда был независимым. Его больше интересует этимология, словарь, семантика социальной и политической борьбы, лингвистика современных идеологий, чем сама партийная борьба, которая, что отлично показано в последней его книге, отнюдь не является борьбой идей.
Поэтому для лагеря левых Тагев (не-свой!) – явный РЕАК, на языке буден - реакционер. Как и перешедший на правую сторону Сен-Жерменского бульвара Алан Финкелькрут. И иже с ним: философ Андре Глюксман, бывший миттерановец Макс Галло и социолог Тьерри Пек, говоря о people, people… из бывших левых…
Небольшая, но важная техническая деталь: «революция» предполагает обновление; реакция – возвращение на прежнюю ступень. Если демократическая модель была повернута в сторону антидемократического развития, а демократия рассматривается Тагевым как живой процесс, возврат назад, к здоровой форме демократии – и есть реакция.
В таком случае застолбившие раз и навсегда за собой право на прогресс левые (знаменитая фраза, брошенная в лицо Миттерану Жискар д'Эстеном, – «Вы не обладаете монополией на сердца французов!»), в таком случае левые становятся контр-реакционерами.
В этом-то и весь смысл эссе Тагева.
В конце 70-х годов интеллектуалам западной Европы казалось, что во Франции родилось новое философское движение, что за Бартом, Делёзом, Фуко, Бодрияром и Деррида на свет народилось нечто новое, шумное, бурное, обещающее выход из тупика нео- и пост-структурализма. Выжил эпитет «шумное». Молодые, по тем временам, философы не создали ни теории, ни направления, зато быстро освоили практику публичного морализирования, причем, что для них чрезвычайно важно, – в прямом эфире. Они стали рок-звездами от предполагаемой философии и прошли через все стадии местных болезней: от троцкизма и маоизма до защиты прав человека, поддержки советских диссидентов, политзаключенных Китая, экологически чистых океанов и, соответственно, немедленного мира на Ближнем Востоке.
Пьер-Андре Тагев, в отличие от Алана Финкелькрута, не входил в эту группу «морализаторов дня», обреченных, по крайней мере, до самых последних времен, на активный гошизм. Нынче Финкелькрут попал в список, как и Тагев, нео-реакционера.
И хвала небесам. В своем диалоге на прошлой неделе с Тагевым Финкелькрут вспомнил изречение Джорджа Орвелла:
Алана Финкелькрута: У Орвелла, который был провидцем в эпоху слепых, есть одно невероятное изречение:
«Левые движения – это движения антифашисткие, НО НЕ антитоталитарные. Почему антифашисты-гошисты не восстают против тоталитаризма?». Нынче нам хорошо известен тот факт, что им было трудно согласиться даже с существованием самой идеи тоталитаризма.
Дмитрий Савицкий: Исследование Пьера-Андре Тагева сдирает с реальности слой за слоем пласты окаменевшей идеологии «лево-правых» двух последних столетий, игры в прятки между носителями идей прогресса и злостными реакционерами. Которые, как становится ясно, часто меняются местами. Книга эта особенно интересна тем, кто наследовал идеям французской революции, якобинства, монополии на истину, права пророчить светлое будущее.
Я надеюсь, что ее переведут на русский.
Иван Толстой: В Амстердаме на киноэкраны и DVD вышел фильм, рассказывающий о жизни столичного Района Красных Фонарей 40-летней давности. В 1968 году, когда фильм вышел впервые, телевидение отказалось его демонстрировать. В те годы тема проституции для массового зрителя была еще табуирована, даже в Голландии. Теперь Нидерландский Музей Кино (Het Filmmuseum) отреставрировал эту уникальную ленту, одну из самых первых хроник знаменитого квартала терпимости. Рассказывает наш амстердамский корреспондент Софья Корниенко.
Софья Корниенко: Картина 'Rondom het Oudekerksplein' («Вокруг Площади Старой Церкви Аудекеркспляйн») - это документальный фильм нидерландского режиссера Руланда Керсбоса, в настоящее время – владельца знаменитого альтернативного кинотеатра и ресторана De Movies в центре Амстердама. В 60-е годы Керсбос снял еще несколько документальных лент. «Вокруг Площади» сам режиссер называет квази-документальным фильмом, так как рассказ ведется от лица сутенера. Речь в фильме идет о районе вокруг Старой Церкви, которая стоит в сердце квартала продажной любви – Района Красных Фонарей. Во время съемок фильма здесь же располагался эпицентр нидерландского преступного мира. Жители говорят о своем районе перед камерой. В итоге, по их словам, получается, что не так страшен черт, что все страхи преувеличены, на самом деле все как-то общаются, поддерживают друг друга, и никакой вопиющей преступности и нет. Фильм очень смешной, причем ничуть не менее смешной сегодня, 40 лет спустя. Режиссер Руланд Керсбоc в интервью телепрограмме «НОВА» рассказал:
Руланд Керсбоc: Получился отличный слепок того времени. Любопытно, что раньше, когда фильм шел в 60-х годах в кинотеатрах, зрители умирали от смеха, но абсолютно то же самое происходит и теперь! Словно это – комедия, но ведь это – не комедия, просто бесшабашная откровенность, с которой жители района рассказывают о себе, настолько обескураживает, что волей-неволей вызывает смех.
А началось все, когда я делал документальную картину об амстердамских карильонах, и ко мне привязался один местный франт – «хочу, мол, тоже быть в твоем фильме!» Но куда же с ним в фильме о карильонах!? Из нашего разговора выяснилось, что он был известным тогда в городе сутенером. И тут мне в голову пришла идея снять фильм о красном квартале глазами этого человека по прозвищу Анри-Селедка.
Софья Корниенко: Клички есть у всех героев фильма. Главный герой раньше продавал селедку из ведерка на улице, вот и стал Анри-Селедкой. А одну популярную даму на его попечении предпринимательский инстинкт удачно подсказал назвать в честь города Парижа, совсем как одну нашу с вами современницу.
Отрывок из фильма:
Анри-Селедка: Некоторые считают, что мы, в этом районе, существуем на дне общества, в преисподней. На самом деле это просто бизнес, здесь и серьезные люди живут, работают. Просто бизнес!
Софья Корниенко: Анри произносит по-амстердамски: «бизьнесь». Теперь на улицах вокруг Старой Церкви все чаще говорят по-английски или с сильным иммигрантским акцентом – турецким или суринамским. Директор Старой Церкви Херберт ван Хасселт:
Херберт ван Хасселт: Только что посмотрел фильм «Вокруг Площади Старой Церкви». Изумительно красивый, черно-белый фильм, в котором показана жизнь вокруг этой церкви сорок лет назад. Жизнь сутенеров и их девушек, причем и те, и другие совершенно открыто и спонтанно рассказывают обо всем. И у меня создалось впечатление, что тогда все было интереснее. Я сейчас вот уже седьмой год как директор Старой Церкви Аудекерк – то, что я наблюдаю сегодня, не похоже на этот фильм. Девушки стали совсем молоденькими, приезжают сюда работать со всего света, и подобного аутентичного амстердамского диалекта здесь уже днем с огнем не сыщешь!
Софья Корниенко: Спокойное многослойное здание Старой Церкви хранит память о многих амстердамцах. Сотни их похоронены в его стенах, в том числе и первая жена Рембрандта Саския. Церковь стоит в этом районе, который по-голландски принято запросто называть «de wallen» («причал»), с середины 13-го века. Сначала она была католической, потом протестантской, но уже с самых первых лет после своего основания она была, прежде всего, местом встреч. Здесь собирались, обсуждали сделки и ставили спектакли. Здесь же ремонтировали сети и шили паруса. Теперь служба в Старой Церкви идет по воскресеньям, а в остальное время проводятся выставки фотографии и живописи. В этом году рядом с церковью появился маленький медный памятник проститутке. Правда, она не похожа на томных, хорошо одетых героинь фильма 40-летней давности. На экране оживает высокая блондинка с еще более высокой прической и в модных очках.
Отрывок из фильма:
Женский голос: Страшно становится. Вчера зашел один – итальянец, кажется. Я ужасно испугалась, большой такой вышибала. И правильно мне сердце подсказало, что стоило его бояться – вскоре мы с ним крепко поругались из-за пяти гульденов! Я все время думаю о том, как в номере семьдесят втором девочку убили. С тех пор мне как-то не по себе.
Руланд Керсбоc: Раньше если у кого здесь жизнь не ладилась, он получал предупреждение, предупредительный выстрел. Теперь все стало жестче, прямее. Но ведь то же самое произошло и с обществом в целом. Оно стало жестче. Мы можем об этом сколько угодно сожалеть, но Красный квартал отображает более широкую картину.
Отрывок из фильма:
Вопрос: На какие средства Вы живете?
Анри-Селедка: В настоящее время – за счет сутенерской деятельности.
Вопрос: В чем же заключается Ваша работа?
Анри-Селедка: На первом месте – защита моей женщины. Если вдруг что-то случится, я должен появиться на месте происшествия в ту же минуту, в ту же секунду!
Отрывок из фильма:
Женский голос: Анри? Хороший парень! Свой, уютно с ним, он часто пьян бывает. Очень часто. Но что тут скажешь? Это и в лучших семьях встречается. Я имею в виду, что ссора происходит между мужчиной и женщиной. Анри только дай повод поругаться! Если я рядом, то он реже дерется, я не даю драться.
Софья Корниенко: Говорит реставратор фильма Клауди Оп ден Камп.
Клауди Оп ден Камп: Герои фильма – это такие забавные эксцентрики, их комичные монологи посвящены, например, превосходству Амстердама над Гаагой, или в каких отношениях они состоят с остальными жрицами любви и что думают о своей работе. Иногда их амстердамский акцент трудно разобрать, но я уже столько раз смотрела ленту, что все помню наизусть. В результате создается впечатление, что все обитатели Красного квартала такие милые и любезные. Что меня поразило, прежде всего, это как проститутки раньше были одеты. Они были полностью одеты! На них платья, высокие по моде тех лет прически, макияж. А теперь женщины в окнах стоят почти голые, в нижнем белье. Зазывают мужчин они все так же, однако поза раньше была более горделивая, они восседали на высоких стульях, в платьях, юбках, на каблуках, и постукивали пальцами по стеклу, приглашая посетителя. Теперь же создается впечатление, что проститутки существуют в своем мирке, а на поверхности все только шоу, витрина. Все стало проще, примитивнее. Хотя, возможно, современницам примитивным казалось и поведение тех проституток 60-х. Я всматриваюсь в кадры и пытаюсь понять – узнала ли бы я проститутку на улице тогда, как безошибочно узнаю теперь?
Отрывок из фильма:
Женский голос: Вечером заглядывают в окно и спрашивают: «Сколько хочешь?» - Я говорю: «15 гульденов за краткосрочное пребывание в моей компании». Ну, они соглашаются, а потом просят, чтобы я совсем разделась. А я тогда им: «Тогда и заплатите в десять раз дороже!» Они и платят.
Клауди Оп ден Камп: Картинка вырисовывается вполне невинная, милая. Смотрите, мол, как все вместе живут, и какой это уютный райончик – особый акцент поставлен на типичный голландский уют – кафешки, туристы. Про тогдашние наркобизнес и криминалитет почти ни слова. Один раз в фильме мы видим, как кто-то что-то там украл, но потом он эту вещь снова возвращает владельцу. Разумеется, это не объективный фильм. Режиссер не даром назвал его квази-документальным. Ирония. О пистолетах говорят, но не показывают, а показывают только здоровых мужчин в спортзале. Печальная сторона вопроса отвергается, все преподносится с хитрой улыбкой.
Отрывок из фильма:
Женский голос: Тук-тук-тук! Взгляни же на меня!
Иван Толстой: В Польше, после нескольких лет забвения, стала быстро набирать популярность музыка в стиле «диско поло», то, что называют «попсой». Рассказывает наш варшавский корреспондент Алексей Дзиковицкий.
Алексей Дзиковицкий: «Диско поло» - это музыкальный стиль, который появился в Польше в начале 80-х годов минувшего века. Автор термина «диско поло» - Славомир Скрента, владелец звукозаписывающей фирмы «Blue Star», расположенной под Варшавой. Скрента считал, что в Польше формируется свой стиль музыки, похожий на «Italo Disco», но исполняются эти песни по-польски, значит и в термине - не «итало» а «поло». Ранее музыку такого стиля в Польше называли «тротуарной», поскольку ее корни – в свадебной традиции, когда за праздничным столом исполнялись простые, незатейливые песенки, под которые гости могли потанцевать. Пионером широко популярного «диско поло» принято считать группу „Тор one” из городка Прушкув, которая в 1989-м году записала песни «Biały miś” («Белый мишка»), «Ciao Italia» и стала популярной на всю страну.
Однако изменилось время, изменились и инструменты – акустические инструменты уступили место электронным. В конце 80-х - начале 90-х, после падения коммунистического режима, законы в Польше позволяли довольно свободно получить лицензию на звукозаписывающую деятельность, а быстрое развитие электроники привело к значительному упрощению и удешевлению записи песен. В результате, в первой половине 90-х «диско поло» стало явлением массовым – на концертах исполнительской музыки собирались тысячи слушателей, а их альбомы продавались миллионными тиражами. Влияние музыкантов, работавших в этом стиле, было настолько велико, что во время президентской кампании 1995-го года ряд групп был приглашен для участия в избирательных кампаниях, среди прочих, будущего президента Александра Квасьневского и бывшего премьера, баллотировавшегося в президенты, Вальдемара Павляка.
(Звучит фрагмент песни «Оле Олек» (Олек - это сокращенное Александр) группы TOP ONE, написавшей ее для кампании Александра Квасьневского).
Стилем «диско поло» не брезговали даже супер-звезды польской эстрады – Кшиштоф Кравчик, Богдан Смолень.
Примечательно, что это происходило практически без какой-либо «раскрутки» в СМИ, поскольку большинство музыкальных журналистов и критиков считали и продолжают считать эту музыку недостойным внимания кичем, с повторяющимися, примитивными мелодиями, еще более примитивными текстами и низким уровнем исполнительства. К концу 90-х, из-за перенасыщения рынка похожими друг на друга группами и песнями, популярность «диско поло» резко упала – поляки стали слушать больше рок-музыки, хип-хопа, иностранной популярной музыки.
И вот почти через десять лет, опять же без какой-либо помощи со стороны СМИ, кошмар музыкальных критиков и журналистов возвращается – диски исполнителей «диско поло» снова неплохо продаются, на их концерты приходит все больше слушателей. По словам Роберта Сасиновского, лидера одной из наиболее популярных групп, работающих в стиле «диско поло», группы «Сканер», такая музыка снова становится популярной, прежде всего, потому, что выросли те, кто любил ее в юности, и теперь снова хотят слушать те песни, возвращаясь воспоминаниями в прошлое.
Роберт Сасиновский: Те, кто во времена нашей популярности ходил в школу, кому было лет по 14, выросли на наших песнях. Тогда в телевидении была программа «Диско поло лайв», мы раскручивали свои хиты.
Алексей Дзиковицкий: Ностальгия по музыке, которую крутили на дискотеках в юности - это, несомненно, сильная штука, однако объяснить все только этим вряд ли можно. Известный музыкальный критик Роберт Лещинский обращает внимание на то, что «диско поло» возрождается в значительной степени потому, что на музыку в этом стиле есть спрос со стороны студентов – казалось бы, наиболее прогрессивной и продвинутой части молодежи.
Роберт Ленщинский: Это возрождение «диско поло», самое значительное за много лет, связано как раз со студентами. Студенты приглашают музыкантов на студенческие торжества и так далее. Такое впечатление, что они там, в этих ВУЗах, просто глупеют.
Алексей Дзиковицкий: Глупеют студенты в ВУЗах или нет, однозначно вряд ли можно утверждать, однако одна из варшавских студенток так объяснила свое увлечение «диско поло».
Студентка: Потому, что это другой тип музыки. Я бы сказала, потому, что эта музыка менее популярна.
Алексей Дзиковицкий: Любители «диско поло» более старшего возраста, объясняя свою любовь к «диско поло», как раз вспоминают юность, и злятся на критиков, которые снова пишут «о возвращении на эстраду примитива». Говорит пани Эльжбета, варшавянка в возрасте около 40 лет, которая не прочь послушать «диско поло».
Слушательница: Есть слушатели для такой музыки, те, кому она нравится. Так что для кого-то это кич, а для других – хит.
Алексей Дзиковицкий: Интересно, что сейчас «диско поло» возвращается совсем в другом качестве. Старые группы переписывают свои хиты в новых, более насыщенных и сложных аранжировках. В новых песнях тексты уже не так примитивны, а исполнители «диско поло» теперь практически не выступают под фонограмму, что было явлением массовым в начале 90-х. Это слышно и по музыке пионеров «диско поло», группы TOP ONE, которая в последнее время активно гастролирует и записывает новые песни.
Музыканты, играющие в стиле «диско поло» любят повторять, что слухи о преждевременной смерти этого стиля сильно преувеличены. Одновременно они признают, что проблема все-таки существует – сам стиль возрождается исключительно благодаря усилиям или вообще благодаря наличию ветеранов. Молодой крови в «диско поло» практически нет. Лидер группы Сканер Роберт Сасиновский.
Роберт Сасиновский: Нас на рынке всего несколько групп. А последователей пока что не видать.
Алексей Дзиковицкий: Возможно, последователи появятся, а, возможно, и нет. Как бы то ни было, а в Польше каждый знает слова популярной песни «Нужно знать, когда вовремя уйти со сцены... ».
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Петр Чайковский. Его портрет представит Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Среди русских европейцев нельзя не назвать Петра Ильича Чайковского (1840 – 1893). Это фигура даже не европейского, а мирового масштаба. В этом достаточно убедиться, войдя в любой магазин, торгующий музыкальными записями: чьих дисков больше всего? В Америке – Моцарта и Чайковского. Славу свою русский композитор приобрел уже при жизни. Один пример: премьера его Шестой симфонии состоялась в Нью-Йорке, на открытии концертного зала Карнеги Холл.
Мое первое воспоминание о Чайковском – страница дореволюционного журнала «Нива» с его портретом и заголовком крупным шрифтом: «Чайковский – космополит». Это слово отнюдь не было тогда негативным, каким стало в позднесталинские времена. Впрочем, Чайковский во все времена был в фаворе, Сталин ему не помешал. Иосиф Бродский в автобиографическом эссе писал, как о признаке убогого советского быта – о музыке Чайковского, непрерывно лившейся из репродукторов: им перекармливали, чтобы не проникло что-нибудь новое и тем самым для идеологии опасное.
Позднее Бродский написал в стихотворении, посвященном Барышникову:
Мы видим силы зла в коричневом трико
И ангела добра в невыразимой пачке,
И в силах пробудить от элизийской спячки
Мелодии Чайковского и Ко.
Здесь Чайковский взят как расхожий образ классики, вечных человеческих тем. Чайковский вышел на уровень мифа, архетипа, сказки. Большего признания для художника не существует.
Прижизненная слава Чайковского задевала и раздражала многих его, и вполне достойных, современников. В мемуарной прозе Евгения Шварца есть такая запись:
Диктор: «В день столетнего юбилея Римского-Корсакова один из многочисленных его сыновей, профессор-биолог, сообщил собравшимся, что будет выступать как ученый; вначале он поведал о тесной дружбе, существовавшей в свое время между его гениальным отцом и Петром Ильчем. Они обожали друг друга, как закадычные друзья. И даже были знакомы домами. Покончив с этой беллетристической частью, докладчик перешел к ученой. Он показал собравшимся генеалогическое дерево Римских-Корсаковых, уходящее своими корнями в самую глубь русской истории. «Пусть вас не смущает слово «Римский»! – воскликнул ученый и привел исчерпывающие доказательства того, что данное прозвище явилось результатом служебной командировки, но отнюдь не примеси итальянской крови. Тогда как Петр Ильич Чайковский является, увы, не русским, с чисто научной точки зрения. Он сын французского парикмахера Жоржа, похитившего супругу Ильи, забыл, как отчество. Наглый француз бросил бедняжку, и добрый Илья, забыл, как отчество, усыновил ребенка. И на этом месте доклада все семьсот композиторов и такое же количество гостей поняли, до каких размеров доходили за чайным столом Римских-Корсаковых разговоры о Петре Ильиче».
Борис Парамонов: Тема тут, конечно, не лично-персональная, не в порядке биографической сплетни обсуждаться должная, а культур-философская. Мы найдем не одного и не двух профессиональных знатоков музыки, которые скажут, что Римский-Корсаков композитор более серьезный, чем Чайковский. В сущности, Чайковский был тогдашним масскультом, почему и нравился всем. Это и лежит в основе некоторого пренебрежения к Чайковскому, встречающегося среди людей высоколобых (отчасти и у Бродского это настроение чувствуется). Чайковский провоцирует некоторый снобизм. Осуждая снобизм, не будем забывать самую тему. Вот как она дается, например, у Ницше:
Диктор: «Бессильный в искусстве человек создает себе некоторое подобие искусства, характерное именно тем, что оно есть произведение по существу нехудожественного человека. Так как он даже и не подозревает дионисической глубины музыки, то он и сводит музыкальное наслаждение к рассудочной риторике страсти, переложенной в слова и звуки (…) так как он не в силах понять истинной сущности художника, то его фантазия рисует ему, сообразно его вкусам, «художественно одаренного первобытного человека», то есть такого человека, который под влиянием страсти поет и говорит стихами. Он старается перенестись мечтой в те времена, когда достаточно было почувствовать страсть, чтобы тут же и создать стихи и песни; словно аффект когда-нибудь был в состоянии создать что-либо художественное. Предпосылка оперы есть укоренившееся ложное представление о процессе художественного творчества, а именно та идиллическая вера, что, в сущности, каждый чувствующий человек – художник».
Борис Парамонов: Вообще-то Ницше здесь метит в Руссо и общепросветительскую рассудочность с ее отождествлением морального строя и порядка природы. И кое-что из сказанного можно отнести к Чайковскому: есть у него эта оперная облегченность, и не только в операх. Но это уже не его, а его поклонников вина, что делают из него облегченную фигуру – композитора, писавшего «красиво». А в Чайковском была трагическая глубина – прежде всего в его личности, что и углубляло его музыку в ее высших достижениях, таких как Шестая симфония и «Пиковая дама» (опера, между прочим). Я вспоминаю советский фильм о Чайковском, в котором неизвестно зачем болтался добродушный камердинер Алеша в исполнении Евгения Леонова. Между тем хорошо известно, для чего был нужен Чайковскому этот Алеша. Но для этого нужно смотреть уже другие фильмы – например, англичанина Кена Рассела «Возлюбленные музыки».
Ницше писал о том, что буржуазно-демократической музыке мешают слова, засилье и доминация словесного текста, заглушающего звук, песню. Но тут у нас с Чайковским тот случай, когда из песни слова не выкинешь.
Иван Толстой: В Сорренто открылась выставка «Свет Италии», посвященная петербургскому художнику Сильвестру Щедрину и его кругу. Рассказывает наш итальянский корреспондент Михаил Талалай.
Михаил Талалай: Художник Сильвестр Щедрин, для нас, русских жителей Итальянского Юга, - это путеводная звезда, неиссякаемый светоч. Его большеформатный альбом, вышедший несколько лет тому назад в издательстве «Белый Город», есть в каждом культурном итало-русском доме.
Чуткий, поэтичный, виртуозный художник жил преимущественно в Неаполе, на улице Сперанцуола, в так называемых Испанских кварталах, и я, гуляя по этой улице, часто пытаюсь угадать, где именно он жил, и как выглядел в его время этот необычный город.
Сильвестр родился в Петербурге в 1791 году, блестяще закончил там Академию Художеств. Его первые пейзажи – понятно, петербургские, с соответственным балтийским колоритом.
Как блестящий студент, он получает пансион на итальянскую поездку и попадает в Рим. Его палитра в Риме заметно светлеет, вместо низкого балтийского неба – у него появляется ярко-синее высокое римское небо, которое, по выражению Гоголя, «на версту ближе к Богу».
Однако свой город и море, свои краски он нашел именно в Неаполе. Тут его палитра окончательно просветлела, оживилась и повеселела. На берегах Неаполитанского залива художник провел около десяти лет, завоевав по всей Европе прочную славу отличного пейзажиста. Академический пансион у него кончился, но Щедрин остался в Италии, крепко став на ноги благодаря многочисленным заказчикам.
Весьма поучительно читать переписку двух братьев Щедриных – Сильвестра, уехавшего в Италию, и Аполлона - малоизвестного архитектора, оставшегося в Петербурге. Ее издал с подробными комментариями поклонник Щедрина, современный искусствовед Михаил Юрьевич Евсевьев. Аполлон Щедрин, как полагается, сообщает о петербургских новостях, о погоде, зовет на родину. Художник же перечисляет подробный перечень причин, по которым он хочет еще пожить в Италии. Не последнее время в нем занимают неаполитанские красотки, которых здесь несметное число. «Встретись хотя бы одна такая на Невском проспекте, – пишет Сильвестр брату Аполлону, – весь город бы засмотрелся». Не последнее место занимают экономические причины: Сильвестр справедливо утверждает, что он прославился как мастер именно итальянского пейзажа, и именно его Италия так пришлась по сердцу русским заказчикам, и не только русским.
Хотя Неаполь был основным местом его итальянской жизни, в истории, в первую очередь, с именем Щедрина связалось Сорренто. Здесь он скончался, когда ему было чуть меньше 40 лет, и здесь он погребен. Поэтому Сорренто по праву стало главным щедринским местом в Италии. Могила художника не уцелела – она пропала вместе с разборкой ветхой часовни. Русские посетители той часовни писали, что над гробницей молодого живописца возник местный культ: соррентийцы почитали юного иностранного маэстро чуть ли не за святого. Культу способствовал и прекрасный памятник, изваянный друзьями художника Гальбергом и Ставассером и отлитый Клодтом. Этот памятник бережно перенесли на новое городское кладбище, недавно его отреставрировали.
Любовь соррентийцев к живописцу, прославившему их город, мудро использовали сотрудники Государственного Русского музея, которые привезли в Сорренто выставку под названием «Свет Италии. Сильвестр Щедрин и его современники». Душой выставки стал знаток отечественной живописи той эпохи Григорий Голдовский. В числе ее организаторов - Наталья Соломатина, сотрудница музея.
К ней мы обратились с рядом вопросов.
Михаил Талалай: Мы все знаем песню «Вернись в Сорренто» и прочее. Не сыграл ли русский художник свою роль в создании мифа о Сорренто?
Наталья Соломатина: Я думаю, что да. Потому что для тех, кто интересуется русской культурой первой половины 19-го века сочетание Щедрин и Сорренто необычайно устойчиво. Это был первый и, наверное, единственный художник, который столько уделил внимания и времени этому месту. Именно Сорренто вдохновляло его, как ни одно другое место в Италии. Это удивительно, потому что русские обычно ограничивались Римом, ездили в Помпеи, а Сильвестр Щедрин нашел себя именно на юге Италии. И я, наверное, подчеркну такой момент: сейчас известно более ста его живописных полотен и почти половина - виды Сорренто и окрестностей.
Михаил Талалай: Наталья, что значит Сильвестр Щедрин для России и что для Сорренто?
Наталья Соломатина: Сильвестр Щедрин, как и многие русские художники, которые закончили Академию в самом начале 19-го века, попал в Италию несколько позже, чем хотелось бы. В 1804 году Щедрин должен был бы отправиться в Италию, но началась война с Наполеоном, и европейские дороги для русских художников оказались закрытыми. И очень многие стали появляться в Италии в 10-х годах. Когда Щедрин приехал в Италию, он много общался с Кипренским. Позже в Италии появились братья Брюлловы. Кстати, Александр Брюллов тоже посещал Сорренто, и есть несколько акварелей связанных домом Перовского, приятелем которого был Александр Брюллов. Конечно это Гальберг, это Карл Брюллов, это многочисленная русская колония, которая проживала в Италии. Они не были привязаны к одному месту. В основном, это был Рим, но это были и непременные поездки в Неаполь.
Михаил Талалай: Вы, петербургский житель, везли в Италию картины петербургского художника. Что Вы ощущали?
Наталья Соломатина: Конечно, это ощущение необыкновенное. Потому что, с одной стороны, какие-то стереотипы восприятия, которые рождаются из общения с произведениями искусства, с классической литературой, они просто проверяются, когда ты оказываешься в том или другом месте на самом деле. И Сорренто в этом смысле оказался удивительно сохранившим обаяние еще и первой половины 19-го века. Иногда кажется, что там мало что изменилось. Такое же ярко голубое небо, как на акварелях и живописных полотнах, такое же изобилие лимонных деревьев, о которых писал Щедрин как об одном из своих самых сильных итальянских впечатлений. Тот же самый удивительный цвет воды Неаполитанского залива. Действительно, ощущение, что мало что изменилось. Это место, которое сохраняет многовековые импульсы, которые ты воспринимаешь, если не так, то почти так, как это было в первой половине 19-го века. Это ощущение погружения в прошлое. Прошлое, которое живет в настоящем, потому что является одним из столпов вообще итальянской культуры. Умение дать почувствовать глубину веков.
Михаил Талалай: На экспозиции - около сорока произведений самого Сильвестра Щедрина и еще столько же тех художников, которые определены как его современники. Это картины Александра Иванова, Карла и Александра Брюлловых, Ореста Кипренского, Павла Басина, Федора Матвеева, Михаила Лебедева, братьев Чернецовых, Александра Мясоедова. Все они наглядно показывают любовь русских к Италии, которая взращена, не в последнюю очередь, творческими усилиями Щедрина и его коллег по кисти. Выставка развернута в одном из главных зданий города, Вилла Фьорентина. Она продлится до конца сентября, так что ее увидят и ценители бархатного сезона на берегах Неаполитанского залива.
