Тамара Ляленкова: В сегодняшней передаче речь пойдет о весьма отдаленных временах – о средневековье, том периоде жизни еврейского общества, когда строго регламентированная патриархальная система неожиданно перестала быть строгой. На зависть мусульманкам и христианкам иудейки получили особые права и, как следствие, возможности, благодаря чему сформировался тот особый климат еврейской семьи, который существует и поныне.
Моя первая собеседница – специалист по средневековью, преподаватель Российского государственного гуманитарного университета Галина Зеленина.
Галина Зеленина: Очевидно, что библейское еврейское общество сугубо патриархально, патрилинейно, патрилокально. То есть все наследование идет по мужской линии. Женщина приходит жить в дом мужа. Девочки никому не нужны, нужны только сыновья. Период, например, очищения после родов, если рождается девочка, гораздо больше, чем если рождается мальчик. Женщина не может наследовать. Женщина, естественно, не может быть инициатором развода. В общем, такая классическая патриархальная ситуация.
И дальше, несмотря на то, что общество продолжает быть патриархальным, как ни странно, имеет место некоторая либерализация. Постепенно мудрецы Талмуда попытались сделать всякие добавки к библейским законам. В средневековье в брачных контрактах появляется ряд пунктов, и в наследственном праве, и во всяких других. Материальный самый главный бонус женщины, что муж не может с ней развестись, не выплатив ей некую большую сумму денег, которая в ситуации монетарного дефицита, постоянного средневекового, муж так просто вынуть из кармана не может. Поэтому ему проще бежать, например, чем развестись. Но против этого тоже есть свои механизмы, чтобы не убежал.
Максимум сведений у нас с востока, потому что чудесным образом в старом Каире сохранилась так называемая гениза – склад документов в «избушке не курьих ножках» при синагоге. Там не высоколобые трактаты или поэзия, а счета из лавки, всякие письма частные, судебные документы. И есть, в частности, поручения, которые давали жены своим, скажем, братьям или каким-то родственникам, или знакомым, когда они бог знает куда ехали, а жены подозревали, что их сбежавший муж находится там, куда едет этот человек, и поручали ему поймать мужа, отвести в суд и стребовать с него все, что полагается.
Тамара Ляленкова: Можно предположить, каковы были главные мужские добродетели?
Галина Зеленина: Есть юридическая, опять-таки очень важная материальная сторона. Предполагалось, что мужчина в начале своей карьеры, профессиональной деятельности, но при этом он еще не совсем встал на ноги, поэтому основную часть бюджета семьи составляло приданое невесты. А девушка была совсем юная, но не младше 12,5-13 лет, родственник подыскивал ей жениха, но требовалось согласие девушки на эту партию. В XI веке была запрещена полигамия в одной части еврейской диаспоры – в Европе, в Германии и во Франции. При этом полигамия, по крайней мере, бигамия осталась на Востоке и осталась в Испании. Муж должен был содержать жену, предоставлять ей кров.
Тут тоже некоторый нюанс: либо он снимал, арендовал, либо он жену вводил в свой отчий, родительский дом. Во втором случае чуть позже в брачных контрактах появился такой пункт, что жена может выбрать, где жить, и в случае, если ей не нравится жить в родительском доме мужа, она может настоять на том, чтобы они куда-то съехали. Потому что мало того, что могли притеснять свекор со свекровью, ее могли притеснять сестры ее мужа, а муж традиционно был более близок со своими сестрами, чем с женой, и они издевались над вновь прибывшей девицей, вплоть до того, что, как рассказывается, называли всякими именами нехорошими, били туфлями по лицу. Но это понятно, что до нас доходят исключительно случаи, которые требовали, чтобы люди пошли в суд и выяснили эту проблему. Когда все было хорошо, никто не ходил, и мы об этом не знаем. Наверное, в 80 процентах случаев все было хорошо.
Для еврейской женщины лейтмотивный текст – это пассаж «Кто найдет добродетельную жену», чья цена, как известно, «выше жемчуга», из 31-ой главы книги притч. И этот текст важную роль играет в еврейской культуре до сих пор, его поют в субботу, и есть много римейков его, переделок в средневековой литературе, когда, скажем, автор подставляет имя своей жены и расписывает, какая она прекрасная. В этом пассаже, равно как и в римейках этого пассажа хозяйству отводится важная роль. То есть что делает эта добродетельная жена? Она встает рано утром, с петухами, и дальше – «коня на скаку останавливает, в горящую избу входит», мужа одевает и кормит, и детей, и учеников мужа. А муж сидит со старейшинами у ворот и разговоры разговаривает.
Тамара Ляленкова: Как религиозно регламентировались отношения мужа и жены?
Галина Зеленина: Это тоже поле для бесконечных дебатов о том, какая прекрасная еврейская семья и какие там прекрасные отношения между супругами сравнительно с той же самой средневековой христианской семьей. В средневековых раввинистических сочинениях довольно много говорится об интимных отношениях супругов, о том, что они должны быть регулярны. Великий Маймонид, не кто-нибудь, пишет, что муж не должен быть как петух, а должен приносить удовольствие жене. Говорится, что эти отношения не только ради репродукции, что они самоценны, потому что улучшают климат в семье, способствуют особой теплоте отношений между мужем и женой. И всячески регулируется присутствие мужа дома, он не должен слишком надолго уезжать. Вообще все эти отлучки – больная тема средневековья, потому что, понятно, если купцы уезжали, они уезжали надолго – на год, на полтора, и фиксировалось, что, скажем, муж сразу после свадьбы не может ехать вообще, еще через какое-то время не может уехать надолго, что он не должен отлучаться на 18 месяцев за раз и так далее, не должен уезжать после ссоры, должен присутствовать и жену свою удовлетворять.
Тамара Ляленкова: А жена…
Галина Зеленина: Она должна жить как жена с мужем. Если она этого не делает, то она объявляет себя мятежной, взбунтовавшейся женой, тем самым это один из оригинальных способов получения развода. То есть, она не могла инициировать бракоразводный процесс никогда, и до сих пор, собственно, не может, но она может пойти в раввинский суд и объяснить, почему ей нужен развод, что такого делает муж – бьет ее, например, или он бесплоден, или еще что-то.
Шломо Крол:
Как быть мне бодрой? Горесть велика.
Отрады сердцу нет, одна отрава.
Коль ночевала б я в лесу Арава,
В стенаньях излилась моя тоска.
Ведь мой супруг – иссохшая река,
Я жажду – он не боевого нрава.
Ложусь я слева – он ложится справа,
И обо мне не вспомнил он пока.
Будь проклят наш союз. А я – телица,
Что любит молотьбу. И как суда,
Душа моя к возлюбленным стремится,
И не зальет Евфрата вся вода
Мой пыл. Мечтаю я, сомкнув зеницы,
О юношах – и сладко сплю тогда.
Тамара Ляленкова: Это было поэтическое подтверждение средневекового поэта Иммануэля Римского в переводе Шломо Крола. Я попросила Шломо рассказать о тех образах и отношениях, стереотипах, которые послужили бы поэтической иллюстрацией происходивших в еврейском обществе перемен.
Шломо Крол: Поскольку эта поэзия заимствованная, и поскольку писалась на мертвом языке, она была весьма консервативной. Обязательно цитаты из библейских текстов. Есть поэзия про вино, например, есть стихотворения про любовь к девушке или к юноше. Есть, конечно, разные авторы, у которых, действительно, свои особые средства. У Иегуды Галеви, например, когда он пишет про женщину, вдруг появляется золотая коса. Никогда не было никакой золотой косы, у всех были черные косы. Возможно, это романская женщина. Может быть, ему просто нравились блондинки.
Тамара Ляленкова: А женский образ каков, можем мы его реконструировать?
Шломо Крол: Всегда это жестокая красавица, которая стройна, как пальма. Разумеется, она – лань и серна, и прочие разные парнокопытные. Эта красавица (или юноша) покидает возлюбленного, и возлюбленный истекает слезами, его очи посрамляют все реки Египта количеством воды. И он скоро умрет. «Вытащи меня из могилы, только ты можешь это сделать». Эти мотивы повторяются везде.
Тамара Ляленкова: Возлюбленный юноша – каков он?
Шломо Крол: Про него не пишут обычно, что у него губы как пурпурный оникс. Ну, он тоже стройный, он тоже олененок, он играет на киноре (кинор – это уд арабский). На самом деле, тут есть спор – вроде бы смертный грех. Некоторые говорят, что это чистая литературщина, заимствование из арабской поэзии, у евреев ничего такого не могло и не должно было быть. Другие говорят, что, действительно, конечно, евреи заимствовали очень многое из арабской поэзии, но, например, военной лирики никакой нет, потому что евреи не воевали. То есть то, чего не существовало, не заимствовали.
Где тот картавящий олень, и куда,
Благоуханный, убежал без следа?
Луна затмила звезды в небе,
Зашел мой друг – луна закрыла лик от стыда.
Как воркованье, нежен говор его,
Как щебет ласточки и трели дрозда.
Он «не раскаешься, ласкаешься» рек,
И что сказал он, то я сделал тогда.
Хотел сказать он, что за речь, молвил: «Лечь».
И я возлег туда, где лилий гряда.
Здесь игра слова, основанная на том, что возлюбленный картавит, он не выговаривает «р», он говорит «л». В оригинале – «р» и «г», он говорит вместо «ра» - «га» («дотронься»).
Тамара Ляленкова: Есть какие-то характерные черты еврейские, кроме авторских?
Шломо Крол: Да, конечно. В отличие от арабской поэзии, у них все-таки есть источник – это Библия. Например, Шломо ибн-Гвироль, библейский сюжет про Амнона и Тамар. Амнон, как известно, был сыном Давида, у него была сестра от другой матери Давида Тамар, в которую он влюбился, притворился больным, она пришла ухаживать за ним, печь ему лепешки. Он ее изнасиловал и потом выгнал. Такой довольно мрачноватый библейский сюжет.
Амнон я страждущий, прошу призвать Тамар,
Ведь я в силок попал, в тенета сладких чар.
Ее, друзья мои, ко мне ведите вы,
Лишь об одном прошу, ведь в сердце пламень яр.
Пускай в венце придет и в украшеньях,
Неся бокал в руке, а в нем вина нектар.
И напоив меня, погасит, может быть,
Огонь пылающий, моей души пожар.
Шломо ибн-Гвироль был человек больной, человек маленький. Про него рассказывают, что он сделал голема женского пола, то есть изваял из глины женщину, вложил в нее жизнь, потому что он был мистик. Но на него донести, и когда к нему пришли, то он дотронулся до нее – и она рассыпалась. Считалось, что поэт, пока он молодой, пишет анакреонтику, а потом, когда у него появляются первые седые волосы, то он начинает думать о душе и пишет стихи аскетические.
Тамара Ляленкова: Как так случилось, что некоторые стихотворения вошли в молитвенники?
Шломо Крол: Поэты еврейские, конечно, были люди ученые, раввины, потому что они должны были хорошо знать иврит. Немало таких религиозных стихотворений, где описываются отношения между Богом и собранием Израиля как отношения между влюбленными, между мужем и женой. Муж изгоняет свою жену за что-то, жена жалуется на то, что она оставлена, просит мужа вернуться, а муж отвечает: «Да, действительно, верну тебя, я тебя все равно люблю».
Шатры твои в полях, там, где земля Кушан.
Лань, на кармеле встань, лицом к горе Башан.
О милая, взгляни на сад, что разорен,
Ведь распустились в нем и розы, и тюльпан.
Мой друг, почто, мой сад покинув, ты пасешь
Где властвует Екшан, где сад растит Дишан?
О милый, в сад приди, вкуси плоды его.
Да будет мир тебе у лона милой дан.
Вот такая перекличка влюбленных. Это религиозное стихотворение вполне, вступление к молитве «Ахава» Шломо ибн-Гвироля.
Тамара Ляленкова: Итак, из судебных и поэтических текстов еврейского средневековья достоверно следует, что в то время, как в Европе женщина превращалась в сосуд дьявола, еврейская община уступала ей все больше прав. А наличие этих прав сформировало ту особую семейную атмосферу, когда жена хорошо готовит, а муж вовремя приходит домой. Но это уже современный миф…
