Марина Тимашева: В Петербурге прошел вечер новых стихов поэта Алексея Машевского. С ним беседует Татьяна Вольтская.
Алексей Машевский:
До той поры как звук свирели
Впервые ветер подхватил,
О чем лесные птицы пели
И хоры стройные светил.
О чем в ночи шептали кроны
Дерев, бубнили волны вод,
К кому взывали, с затаенной
Тоской, чей прочили приход?
Вот это и была свобода -
Без слушателя и судьи,
Когда сама с собой Природа
Вела беседы в забытьи.
И смысл, еще не знавший слова,
Как лист, по воздуху скользил,
И не затронута основа
Была животворящих сил.
Гордись поэт, теперь ты волен
Опять, поскольку никому
Не нужен гул парнасских штолен,
Стихов, спускающихся в тьму.
Заветных тайн. Не пробудится
Ни в ком ни дух, ни интерес,
Ни слух понятливый. Ты птица,
Волна, широкошумный лес!
Татьяна Вольтская: Алексей, судьба подсказывает первый вопрос. Мы с вами говорим накануне вашего выступления. Насколько актуальны сейчас, по-вашему, публичные выступления поэтов?
Алексей Машевский: Я думаю, что они практически не актуальны, если брать социальный аспект явления. Потому что исчезающе малая величина наших сограждан интересуется, ходит, контролирует, что происходит на ниве отечественной поэзии. Но я бы сказал, что в экзистенциальном смысле (а я подозреваю, что все искусство, хоть по форме оно и носит социальный характер, но больше обращается к тому, что за пределами не только социума, но и вообще земной нашей жизни), любое такое чтение, которое отзывается в чьем-то сердце, в чьем-то сознании, в чьем-то уме, носит важный характер. Я глубоко убежден, что настоящее, подлинное искусство, по природе нашей человеческой, нужно каждому, и оно, конечно, обращено к каждому. В этом смысле никакой элитарной поэзии нет, она предельно демократична. Но есть другое - есть проблема языка. И вот тут, к сожалению, современный человек в отношении серьезного искусства находится на уровне дикаря неведомого племени.
Татьяна Вольтская: Смотрите, технику люди освоили…
Алексей Машевский: Только как бы освоили. Тот факт, что девочки достают мобильный телефон из кармана и пользуются, это не значит, что они ее освоили. Самое поразительное, что едва ли одна миллионная часть пользователей понимает, какая наука туда зашита, какое это чудо.
Татьяна Вольтская: Но этим хотя бы пользуются, а достижениями искусства, можно сказать, не пользуются вообще.
Алексей Машевский: Скажу вам следующее. Меня часто ужасает, что современный непросвещенный человек пользуется вот этими техническими достижениями, потому что это, в общем, опасно. И в этом плане то, что он не пользуется техникой культуры, может быть, хорошо. Она ведь тоже сложная, разнообразная и мощная техника. И не дай бог натворить там бед.
Татьяна Вольтская: В голове?
Алексей Машевский: В голове можно страшных дел натворить. Да, конечно, особенно когда в образовании работаешь, когда видишь, как мало обременены сознательные возможности наших сегодняшних студентов, то грустно становится. Но, с другой стороны, я всегда помню о том, что это значит, что культура так развивается, раз она к этому пришла.
Татьяна Вольтская: Собственно говоря, из всего сказанного логически вытекает, что вы не только поэт, а вы работаете, как вы сказали, в образовании. Как существует поэт или преподаватель, отягченный этим даром, от которого он не может избавиться, который он вынужден нести, или поэт, который вынужден себе зарабатывать себе на жизнь? Как правильнее?
Алексей Машевский: И так, и так, наверное. Очень помогает чувство иронии. Когда ты открываешь реферат и читаешь (я преподаю античную литературу, в частности): «Аристотель умирал, страдая мучительными противоречиями времени», то радуешься, потому что язык спасает себя сам. Или же мне девушка одна сказала такую гениальную фразу: «После того, как Пятница стал жить с Робинзоном, он постепенно отучился от людоедства». Напомню, что дело происходило на необитаемом острове. Бедный поэт в этом пространстве чувствует себя совершенно спокойно и замечательно, потому что поэзия это одно, и это само по себе, а то, что тебе нужно делать что-то другое - это другое. Современное состояние поэзии меня очень сильно удовлетворяет. До такой степени не ангажированное дело, ничего ты за это не получишь. Более того, если ты получишь серьезную премию за это, то моей бы душой начало бы владеть смущение: значит, я играю в какие-то не такие, не литературные уже игры. Хотя бывают исключения, как и во всем.
Татьяна Вольтская: Я соглашусь с вами, что, с одной стороны, неангажированность и полная свобода, а с другой стороны, существует ведь тусовка, я не скажу чисто поэтическая, но тусовка вкруг современного искусства, и в этих рамках, может быть, ваша манера писания стихов будет казаться архаичной. Мне кажется, что есть достаточно агрессивное и активное образование поэтов и критиков, которые считают, в общем, что кроме них нет никого.
Алексей Машевский: Вы же и сказали, что форма существования современного, условно говоря, искусства, она, с моей точки зрения, почти уже ничего общего с законами художественного творчества не имеет. А это значит, что у вас возникает такая референтная группа (не знаю, как ее назвать - бандой, кланчиком…), они профессионально обслуживают свои интересы. Кстати, мне кажется, что в основном вина, конечно, на читателе, но на таком пренебрежении и невнимании к современному слову и искусству, в том числе вина, на этой партии. Сколько можно, извините, заниматься ахинеей? Ну да, все возможные виды скандалов мы уже исчерпали и литературе за желтой прессой, за спортсменами и за кинозвездами все равно не угнаться. Получается какое-то сообщество третьего, десятого разлива, которое повторяет карикатурно, обезьянничая все те же самые формы, которые масскультура нам являет. Только при этом очень раздувая губы, носы задирая, и принимая вид всяких там посвященных. Но обычный человек может посмотреть на это раз, два, как на клоунов. Потом ему будет смешно и противно. И современный читатель убежден, что вся литература такова.
Татьяна Вольтская: Мне кажется, что все-таки поэзия всегда занималась, и пока она будет жить, она будет заниматься только душой. И когда вместо этого мы говорим, что мы вот так строчки построим треугольником, потом уберем запятые, потом мы их перевернем, потом подправим, произведем какие-то действия, и это будет гениально… Он протягивает руку за хлебом, а ему явно кладут нечто другое.
Алексей Машевский: Совершенно не исключено, что очень скоро они сообразят, что нужно не буквы переставлять и треугольниками писать, а они сообразят, что в социуме возник запрос по поводу души. Он на самом деле очень сильный. Мне кажется, что поскольку принципы работы тусовки останутся точно такими же, то очень скоро вместо этого они начнут бесконечно говорить о душе. Вот тогда начнется конец уже полный. Да еще с привлечением православия и прочих вещей. Дай только команду и установку. Они просто между собой заигрались, поэтому не очень смотрят и видят, каким ветром уже веет. А то, что видят это понятно и то, что эта переориентация начинает происходить, я в этом убежден совершенно. Вот тут-то самое страшное, как мне кажется, и будет. Потому что ладно всю эту чепуховину, а вот разговоры о душе они опасны, потому что когда за них берется спекулянт, условно говоря, то это отравляет очень много. Но, поживем - увидим.
Марина Тимашева: Перелистывая книгу Натальи Сивкиной «Последний конфликт в независимой Греции» (Гуманитарная академия, Санкт-Петербург, 2007), ловлю себя на мысли, что описанные в ней события как-то выпали из той древнегреческой истории, которую я изучала в школе, потом в институте. Или я была такая плохая ученица, что «даром преподаватели время со мною тратили»? На этот нелицеприятный вопрос отвечает Илья Смирнов с книгой в руках.
Илья Смирнов: Внимание потомков распределено между эпохами неравномерно. Перикл, Сократ, царь Леонид с Фемистоклом. Имена знакомы даже человеку, далёкому от исторической науки. А дальше? Прекрасное детство человечества упирается в битву при Херонее, где была, как известно, похоронена свобода эллинов. Следующая глава уже македонская, потом римская. Мне тоже так в школе преподавали. И были по-своему правы. Но на самом-то деле у древнегреческой истории, как в некоторых спектаклях, не один финал, а несколько, и они сильно разнесены во времени. После смерти Александра Македонского его полководцы, сражаясь за наследство, охотно возвращали греческим городам «свободу и автономию», «лозунг «свободы греков» стал традиционным в программах претендентов» (351). И «вот она, эта свобода, есть ли слова ясней»: «естественно, все греки практиковали грабёж… (163), в течение нескольких лет этолийцы были вынуждены воздерживаться от пиратских рейдов, дававших им средства к существованию. Поэтому когда Доримах и Скопас пошли на возобновление старой политики, это было благосклонно встречено согражданами» (96). Война всех против всех за гегемонию и землю, междоусобия внутри городских стен и военные экспедиции по соседским полям. Подзаголовок монографии Натальи Юрьевны Сивкиной – «Союзническая война 220 – 217 гг. до нашей эры». Главные соперники – не старые наши знакомые Афины со Спартой, а два союза, Этолийский и Ахейский. «Суровая» горная Этолия, Ахайя, которую автор прямо называет нищей («соперником Этолийского союза была Ахейская федерация, быстро вышедшая за пределы нищей Ахайи» (15) - в классический период эти области, прямо скажем, не блистали экономическими, политическими и культурными достижениями. Но теперь именно они сражаются за гегемонию в Элладе. Может быть, благодаря тому, что их не избалованные комфортом граждане ещё не приучились воспринимать военную службу как обузу, которую лучше переложить на наёмников. Союзник ахейцев - Македония. Как подчеркивает автор, теперь македонский царь участвует в греческой политике уже не как повелитель, а как один из игроков, хотя и самый сильный, но не имевший такого подавляющего превосходства, чтобы диктовать свою волю (21). Македония могла выставить 20-30 тысяч воинов (141), для сравнения - Этолийская федерация – 15 000 (164).
Спарта тоже приняла участие в Союзнической войне. За этолийцев, против ахейцев и Македонии. Недавно мы с вами обсуждали Спарту в связи с книгой Ларисы Гаврииловны Печатновой «Спартанские цари» http://www.svobodanews.ru/articlete.aspx?exactdate=20070412161720400#top Так вот, теперь, на закате спартанской истории, последние цари, возводившие свой род к Гераклу, предпринимали судорожные попытки восстановить «общину равных», а с нею престиж страны и боеспособность армии. При этом не останавливались перед революционными методами реставрации, как то отмена долгов, раздачи земли и гражданских прав. Всё напрасно. Как отмечает автор, «даже союзники не воспринимали Спарту в качестве реальной силы», тамошний царь Ликург просто «отвлекал ахейцев и македонян от основного театра военных действий» (289).
Хотя и на основном театре не происходило ничего, достойного нового Гомера. «Усилилось пренебрежение ахейцев к дисциплине и вообще к военной службе. Как говорит Плутарх, «они и телом ослабели, и воинский дух утратили»… Сам стратег Арат Старший к роли командующего… был совершенно непригоден…» (149). Противоположная сторона – этолийцы – хорошо грабили, но «из-за живучести архаических обычаев уровень военного дела в Этолийском союзе далеко не соответствовал требованиям эпохи. Этолийцы пренебрегали элементарными правилами…: не желали строить настоящую фалангу, укреплять походные лагеря, выставлять дозоры и подчиняться дисциплине…» (165). Молодой македонский царь - Филипп У - старался подражать великому предшественнику. Вообще-то Наталья Сивкина старается восстановить справедливость по отношению к этому правителю, который, как известно, был, в конце концов, побежден римлянами и соответствующим образом охарактеризован историками, по принципу «горе побежденным». Между тем, он и характером во многом походил на Александра, и военачальником был талантливым, и сам сражался отважно (229). Но если Александр покорил великие державы, то Филипп не справился даже с иллирийскими пиратами и этолийскими разбойниками. Его молниеносные рейды вглубь территории противника не изменили всерьез политической карты, а попытки перенести действия на море, создав боеспособный флот – просто пародия на прежних греческих флотоводцев, Фемистокла или Лисандра (304). Вдвойне жалкая на фоне тогдашнего римского флота. http://www.svobodanews.ru/articlete.aspx?exactdate=20060406164229697#top
Итак, ключевое слово произнесено. Рим.
Римляне не участвуют в событиях, описанных в книге. У них свои проблемы с Карфагеном. Но - «если царь допустит, чтобы поднимающиеся с запада тучи надвинулись на Элладу, то следует сильно опасаться, как бы у нас не была отнята свобода мириться и воевать, и вообще устраивать для себя взаимные развлечения…» Очень выразительная речь посла Агелая при заключении мирного договора между участниками Союзнической войны.
Я мог бы предъявить к монографии обычные претензии структурно – методологического характера: на мой вкус, социально-экономические характеристики противоборствующих сторон, хотя бы самые общие, хорошо бы дать в начале, ну, и так далее. Но, в общем, книга получилась очень полезная, поскольку основную проблему раскрывает чётко и убедительно. «Взаимные развлечения» свободных эллинов пришли к своему естественному финалу.
Марина Тимашева: Павел Подкладов предлагает нам послушать беседу с Оксаной Мысиной. Она родилась в Донбассе, и в девять лет сыграла первую драматическую роль - Бабы Яги. Закончив Щепкинское театральное училище, Оксана получила распределение в Малый театр, но решила вместе с группой выпускников создавать новое дело: «Театр на Спартаковской». Потом пришла к Каме Гинкасу, и с его знаменитым спектаклем «К.И. из «Преступления»» объехала полмира. Играла в спектаклях Бориса Львова-Анохина, Романа Козака, Олега Меньшикова. Организовала «Театральное братство», сама ставит спектакли, а также пишет и поет песни для своей рок-группы «Окси-рокс».
Павел Подкладов: Если бы меня попросили одним словом охарактеризовать Оксану Мысину, я бы сказал вулкан. Автор этого сюжета не раз наблюдал ее в процессе работы и даже участвовал в ее придумках и видел, с какой степенью самоотдачи и самоотверженности относится Оксана к любому делу. Героиня этого сюжета заболела актерством, будучи почти профессиональным музыкантом, заканчивая Гнесинское училище по классу альта. Педагоги пытались уберечь талантливую ученицу от театральной заразы, но переубедить ее было уже невозможно. Она стала сочетать музыку с работой в Театре на Красной Пресне, и была так захвачена этим делом, что чуть не сгорела на сцене в прямом смысле слова. Однажды на спектакле от какой-то свечи вспыхнула грива ее золотых волос. Потом были долгие годы работы в Театре на Спартаковской, удивительная встреча с Камой Гинкасом, который предложил ей сыграть Катерину Ивановну из «Преступления и наказания» Федора Михайловича Достоевского. В жизни Оксаны есть замечательные роли в кино. Кстати, поводом нашей встречи стал новый фильм Эльдара Рязанова о Гансе-Христиане Андерсене, где Оксана Мысина сыграла роль матери главного героя.
Оксана Мысина: Во время съемок, после того, как мы что-то отыграли, мы подбегали к монитору, Эльдар Александрович нас сажал, как птенцов, перед собой, мы смотрели на экран, и он тут же давал какие-то указания. Видны сразу на экране все в проблемы, хочется улучшить то, что ты видишь. Вернувшись с каникул в Москву, я сразу села на самолет и полетела в Питер, потому что там был первый показ фильма, первый просмотр на большом экране для киношников, для кинорынка, для профессионалов, которые потом будут продавать фильм по всей стране. Это было очень волнительное мероприятие. Могу сказать свои впечатления. Рязанов находится на таком этапе своей биографии, когда он вступил в диалог с великим, большим мировым кино. Это, на мой взгляд, очень сильный фильм - очень необычный, трагикомичный. Андерсен ведь очень нестандартный человек, абсолютно не от мира сего, тот самый гадкий утенок, тот самый невозможный человек, в которого все кидают камнями и вообще не понимают, зачем он явился на этот свет. И он очень много машет руками, очень много пляшет, рыдает, льет слезы. Как бы не по-киношному, настолько без кожи актеры работают, что даже страшно становится. Думаешь: Боже мой, настолько не принято в кино так играть, это был прыжок в какое-то другое кино для Эльдара Александровича, я в этом убеждена. Это очень исповедальное кино. Очень много раз мне хотелось плакать на фильме, но мне понятно, почему. Я там играла, и мне все не нравилось, что я делала, мне хотелось плакать, как всегда, это естественно. Но я видела, что и у публики был комок в горле, а потом устроили овации Эльдару Александровичу.
Павел Подкладов: То есть все эти разговоры о том, что Эльдар Александрович исписался, это все беспочвенные разговоры?
Оксана Мысина: Вы знаете, художник - очень тонкая структура. Тем более, человек, создавший такие великие фильмы, такие шедевры. Такой большой художник имеет право и на кризис, и на провал, иногда он необходим. Человек должен искать себя всю жизнь.
Павел Подкладов: Нынешний год стал урожайным для киноактрисы Оксаны Мысиной. Снявшись в нескольких фильмах, сейчас она вместе со своей подругой, замечательным режиссером Еленой Цыплаковой, вынашивает новые грандиозные планы – фильм о Ксении Петербуржской. Но, рискну утверждать, что все же главным делом Мысиной был и остается театр. Она продолжает играть в спектакле Камы Гинкаса «К.И. из «Преступления»». Этот спектакль сыгран уже почти триста раз, они объехала с ним полмира. Сейчас Оксана чрезвычайно увлечена работой над новым спектаклем, не оставляет она и режиссерских экспериментов в своей театральной команде с несколько высокопарным названием «Театральное братство Оксаны Мысиной», где поставила два спектакля по пьесам Виктора Коркия. Я попытался выяснить, чем же ее так привлекла режиссура, и что нового она пытается сказать людям своим театром.
Оксана Мысина: Я-то считаю себя абсолютным новичком в этом деле. Просто по-человечески мне иногда очень хочется артиста вернуть к его первозданному предназначению, к тому, чтобы он вытворял, хулиганил и придумывал все сам. Потому что очень многие артисты уже настолько успокоились, что режиссер им все объяснит, он им все покажет, а они это сделают. И они превратились в занудную машину по исполнению чужих зданий. Мне хотелось просто взболтать эту застоявшуюся жидкость и посмотреть, что получится, если там внутри начнет что-то взрываться. У меня мама взрывала пустыню, все мое детство ездила, и вот меня очень волнуют взрывные волны, которые могут человека натолкнуть на какие-то собственные проявления. А так серьезно я к себе не отношусь, слава богу.
Павел Подкладов: Вы работали с несколькими очень интересными, а то и великими режиссерами, во всяком случае, Каму Мироновича Гинкаса я отношу к таковым, и скажите, это режиссерское кредо их, оно как-то на вас отразилось или вы наоборот пытаетесь идти совершенно самостоятельной дорогой и не хотите влияния их на себя?
Оксана Мысина: Что вы, встреча с Камой Гинкасом, все, что я делаю и даже моя рок-музыка, не говоря уже о каких-то режиссерских пробах, это все отголоски того, что дал мне Гинкас. Его техника, его мироощущение настолько в меня вошло, что мне хочется это дальше продолжать. У меня нет больше с ним никакой работы, к сожалению, но то, что я делаю, это продолжение того, что я делала с Камой Мироновичем. Потому что он мне подарил абсолютно живой код свой человеческий, профессиональный, товстоноговский. Он же ученик Товстоногова. Он открыл ритм нашего времени – безоценочное существование, трепетное, открытое, когда ты не программируешь вдохновение. Кама Гинкас мне говорил, что не надо ничего заранее себе придумывать, надо вести себя куда-то в неведомую сферу. Надо начинать с нуля, и все должно происходить в тебе естественно, не надо форсировать ничего. Вдохновение это тайна. Сегодня оно есть, завтра его не будет, сегодня оно в одном месте спектакля может возникнуть в одну секунду, но это повторить невозможно.
Марина Тимашева: 25 августа, днем - на Арбате, вечером - в Парке культуры, можно будет увидеть нечто необыкновенное: огненных людей, великанов и всякое разное, имя чему - «Уличный фестиваль искусств». Я разговариваю с его директором, актером и режиссером Юрием Муравицким.
- Я о том, что у нас в России существует уличный театр, вообще, честно говоря, ничего не знаю. То есть мои познания на этот счет остановились на уровне «Каравана Мира», но это было тысячу лет тому назад, и на той программе, которую предлагал Слава Полунин в рамках Чеховского фестиваля. Как правило, он привозил иностранные коллективы, «Студию Фести», например. Я просто для слушателя объясню, что «Студия Фести» это итальянский коллектив, воздушные гимнасты и акробаты, которые работают на улицах в воздухе, и, как люди-пауки, лазают по стенам зданий. Только это не выглядит как альпинизм, потому что это очень красиво, изумительно подсвечено, под музыку. Они танцуют и разыгрывают какие-то истории. Но при этом их тела расположены перпендикулярно к зданиям, параллельно земле и на очень большой высоте. А о том, что у самой России есть какие-нибудь уличные театры, я слышу впервые. Где вы их взяли?
Юрий Муравицкий: На самом деле в России существует очень много коллективов, которые занимаются уличным искусством. Но дело в том, что они, в основном, на европейских фестивалях и выступают. Мы зашли недавно на сайт одного театра из Новосибирска, и там было написано, что проект закрыт, все уехали, если я не ошибаюсь, в Канаду. Уезжают многие, как в свое время уехал Вячеслав Полунин. Это, очевидно, судьба людей, которые пытаются заниматься театром в несколько нетрадиционном понимании для нашего общества. И я прекрасно понимаю, почему Чеховский фестиваль в этом году отказался от уличной программы. То количество стен, которое нужно просто пробивать, настолько неимоверно, что проще арендовать зал. Меня удивило, что чиновники вспоминают о том, о чем люди сейчас воспоминают с восторгом - об этом карнавале, который устроил Слава Полунин, о потрясающей уличной программе Чеховского фестиваля, которая произвела неизгладимое впечатление на людей - как о какой-то вещи, которая их дико раздражала. У меня сразу возник такой образ - страшный сон чиновника. Чиновник подходит в своем кабинете к окну, открывает его, а там, на территории, вверенной ему государством, миллионы клоунов. И я прямо вижу, как он кричит и просыпается в страшных муках. Я не понимаю, почему это происходит, чем так страшны клоуны и какие-то вещи необычные. Я был на мастер-классе одной итальянской группы, которая ездит по Европе, и не только по Европе, их приглашают, приглашает мэрия, приглашает правительство. Их приглашают оформить центральную площадь города, и они ее затягивают такой промышленной паутиной. И они рассказывали о реакции людей, которые каждый день ходят через эту площадь на работу. Человек настроен на серую волну, уверен, что ничего сегодня не произойдет с ним, и вдруг он видит, что обычная площадь затянута какой-нибудь красной паутиной, это просто потрясающе, это то, что раскрашивает нашу жизнь, делает ее ярче. В нашей стране, испокон веков таким масштабным шоу уделялось очень много внимания, бешеные деньги тратились на это. Если взять царскую Россию, то как праздновали Масленицу, если взять первые годы революции - устраивались грандиознейшие массовые действа. И вдруг это все перешло в какие-то формы пивных концертов... Для меня это абсолютно непонятно.
Марина Тимашева: С одной стороны, миллионы клоунов, с другой стороны, итальянская группа, которая занимается тем, что в нашем представлении не есть театр, с-третьей, пиротехнические шоу… Все это вместе есть уличный театр?
Юрий Муравицкий: Дело в том, что мы не случайно назвали наш проект «Фестиваль уличного искусства». Но, прежде всего, конечно, мы будем делать упор на уличный театр. Но когда речь идет о такого рода вещах, как неожиданное оформление пространства, то для меня это, безусловно, театр. Потому что наша реальность приобретает какие-то формы искусства, и это для меня театр, как говорил один замечательный питерский режиссер Георгий Васильев – «театр жизни». А что касается уличного театра, то театр родился, в принципе, на улице, под открытым небом, а удержать внимание зрителя на улице достаточно сложно - это должно быть что-то яркое и запоминающееся. Первые показы нашего спектакля «Блоха» мы делали в Камергерском переулке, где рядом оживленная Тверская, там постоянно сигналят машины, происходит масса интересного. Но, насколько я видел, нам удалось заразить публику, люди смотрели с удовольствием, было интересно.
Марина Тимашева: И грустный, задвинутый в угол памятник Чехову, тоже, наверное, намного повеселел за эти минуты.
Итак, в два часа дня по Арбату пройдет карнавальное шествие, а в три часа откроются две сцены. Одна называется свободной, на ней смогут выступить люди, которые заранее о своем участии в фестивале не предупреждали. Другая сцена, основная, разместится возле театра имени Вахтангова. На ней покажут спектакль «Блоха» самого Юрия Муравицкого, затем спектакль эстонского театра и, наконец, «Театра на ходулях» из Евпатории.
Юрий Муравицкий: Спектакль «Блоха» это драматический спектакль, но с элементами клоунады. А в названии «Театр на ходулях» заключен, собственно, смысл происходящего. Они представят программу под названием «Шоу великанов», после небольшого перерыва будет выступление эстонского театра «Королевский жираф», около семи площадки на Арбате закрываются, и мы даем время и себе, и зрителям переместиться в Парк Горького, где около центрального фонтана будет происходить закрытие фестиваля и выступление театра «Огненные люди».
Марина Тимашева: А что такое «Огненные люди»? Название многообещающее для чиновников и пожарных.
Юрий Муравицкий: Вы абсолютно правы. Поэтому мы и оказались в Парке Горького рядом с фонтаном. Именно потому, что театр называется «Огненные люди». В России существует сейчас очень много коллективов, которые занимаются именно театром огня. Но если в шоу используется огонь, то возникают большие сложности. Поэтому нам предложили площадку в Парке Горького, чему мы очень рады. Площадка замечательная, тем более, что если удастся договориться с теми, кто заведует поющим фонтаном, то, возможно, мы сделаем что-то такое совместное. То есть это будет огонь, вода…
Марина Тимашева: И медные трубы. А «Огненные люди», это что значит? Они устраивают фейерверки, это просто пиротехническое шоу или это что-то более занятное, связанное с театром, а не только с технологией изготовления всяких фейерверков и салютов?
Юрий Муравицкий: То, что они делают, это, безусловно, театрально. У них каждый спектакль имеет название, там очень яркие театральные образы и высокий уровень работы с огнем. И есть такой живой, неподдельный азарт, когда они это делают, что за этим вдвойне интересно следить.
Марина Тимашева: Юра, а если какие-то происходят непредвиденные вещи во время представления?
Юрий Муравицкий: Если мы видим, что ситуация переходит в негативное русло, мы стараемся ее нейтрализовать. Если это просто тупая агрессия и никакой игры в этом нет, если это мешает зрителям… Актеры изначально, выходя на улицу играть спектакль, настроены на импровизацию, они настроены на общение со зрителем. Допустим, на одном из первых показов активно вдруг начал участвовать в представлении какой-то городской сумасшедший. Актер, который играл донского казака Платова и собирался (по сюжету) ехать куда-то в Англию, сказал ему: «Поехали со мной!». Он забрал его с собой, ситуация была исчерпана и все посмеялись.
Марина Тимашева: Юра, а вам на что это нужно? Вы - актер и режиссер, зачем вам нужно это директорство, вот эти все письма, бумаги всякие, обязательства, которые вы на себя принимаете, ответственность, которую вы несете…
Юрий Муравицкий: Ситуация очень простая. Мне это было интересно, в первую очередь, как режиссеру. То есть мне хотелось сделать что-то такое масштабное, уличное, какое-то представление, карнавал. Потому что я очень люблю эту стихию. Конечно, это еще бесценный опыт общения с различными структурами, мне это очень многое дает для моего режиссерского багажа, да и актерского, если, дай Бог, придется выходить на сцену. Я теперь могу подарить зрителям сумму незабываемых образов. А вообще, по большому счету, для чего я это делаю – наверное, мне не хватало в детстве и сейчас не хватает яркости в жизни. Потому что когда начинаются серые дни, хотя бы два или три подряд, мне становится очень дискомфортно и хочется, чтобы их было как можно меньше. Люди привыкают к тому, что радость можно покупать за деньги - только заплатив за что-то или поучаствовав в чем-то, но потом за это как-то косвенно заплатив. Все эти бесконечные рекламные акции с клоунами, которые набрасываются на детей с единственной целью продать им что-то или получить от них что-то, или все, что касается театра, кино, цирка - это все радость за деньги. Хочешь сфотографироваться со слоном – плати деньги. А уличное искусство оно чистое, оно дает возможность человеку понять, что радость эта существует вне понятия денег или чего-то еще. Радость это то, что должно быть бесплатно и чего человека нельзя лишать.
Марина Тимашева: Когда вы это сказали, я вспомнила как однажды Джима Моррисона, лидера группы «Дорз», спросили, что такое музыка, с его точки зрения. Он, отрешенно улыбнувшись, сказал: « simple joy » - « просто радость».
Марина Тимашева: Лучше поздно, чем никогда. Ближе к осени мы ощутили, наконец, вкус лета и, раз уж вышли на улицу, не станем спешить вернуться в душные залы. Тем более, что 24-го августа начинается фестиваль «Джаз в саду «Эрмитаж»». Он ведет свою историю с 1997 года. Тогда журналист Михаил Грин и музыкант Алекс Ростоцкий познакомились с директором сада «Эрмитаж» Владимиром Рудым и предложили ему провести джаз-фестиваль на открытом воздухе. В 1998-м сказка стала былью. На первом фестивале выступали сильнейшие джазмены столицы, а также ансамбль Trigon из Молдавии (он появится снова в этом году) и знаменитый крымчанин, гитарист Энвер Измайлов. На следующий год фестиваль посетили европейцы - Polish All Stars Кшиштофа
Завадского. А с 2000-го фестиваль принимает исполнителей из Европы, США и Латинской Америки. За прошедшие годы девять лет в саду «Эрмитаж» показалось 140 ансамблей из 22 стран, а посмотрело на них 70 тысяч зрителей.
Михаил Грин: У нас радостное событие, мы не будем надувать особенно щеки, хотя, конечно, для джаза это, как на Дальнем Севере – год за три. Поэтому десятый фестиваль это, конечно, круто, как говорит теперешняя молодежь. Причем мы не пропустили ни одного года, несмотря на дефолт. Мы развивались и, как видите, развились. В этом году у нас уже будут представители девяти стран выступать. А ведь начиналось все, как вы помните, с чисто московских музыкантов.
Марина Тимашева: Художественный руководитель фестиваля Михаил Грин называет его «джазовым островком» в Москве. В островок сад «Эрмитаж» превращается на три дня. На сцене - лучшие российские джазовые коллективы и замечательные ансамбли из других стран, на газонах - все, кому по силам купить билет по 600 рублей - сидят, лежат, танцуют, целуются. Чувствуют себя раскованно - обязаны этим джазу. Музыка начинается в четыре-пять часов, заканчивается за полночь, каждый день по пять ансамблей играют полноценные программы, На юбилей - говорит Михаил Грин - решили звать тех, кто за прошлые годы произвел самое серьезное впечатление на публику.
Михаил Грин: Я про западных говорю. Из троих, кого мы хотели пригласить, двоих пригласить удалось. Третий цену поднял в 15 раз. Так что вы понимаете, во что нам эта нефть и газ выходят? Они думают, что тут у каждого по вышке нефтяной. Это я о Гарри Барце говорю. Я его приглашал за вполне нормальную сумму на пятый фестиваль, а в этом году за квартет запросили в 15 раз больше. К счастью, есть еще люди, которым нравится ездить в Россию, и они за более или менее нормальные деньги сюда приезжают. Это выдающийся тенор-саксофонист и флейтист Лу Табакин, его выступление с трио Якова Окуня было очень хорошим на шестом фестивале, и он выразил желание приехать. Условия приемлемые, но он сказал, что будет играть только с трио Якова Окуня. Он считает, что в Европе такого второго пианиста нет. Второй человек это Деннис Роуланд, певец, который семь лет работал с Каунтом Бэйси при его жизни. К сожалению, мне кажется, что он недооценен в США, потому что ничего лучше, я вам должен сказать, живьем я не слышал. И вот этих двух людей удалось пригласить. А когда здесь выступал Роуланд, если кто помнит, весь сад танцевал. Это было у нас в первый раз, и больше было похоже на дискотеку. Дальше я хочу сказать, что, естественно, Саша Ростоцкий всегда, когда делает новую программу, он всегда здесь желанный гость. А Герман Лукьянов просто показал новую программу в клубе у меня, и потом мы на радио ее презентовали. Я считаю, что это пик в творчестве маэстро. Мне очень понравилась новая программа, и вы ее услышите. Масса молодых будет музыкантов - Коля Моисеенко, наша джазовая надежда, сейчас он в Беркли учится, будет Женя Лебедев в этом же составе, это ансамбль « Sunlight », они начнут третий день. Вспомните, Анна Королева в первый раз на этом фестивале выступала, Виталий Головнев с собственной программой здесь выступал, Феликс Лахути. Кто только здесь не выступал именно на широкой публике. Здесь они показались нескольким тысячам людей, это уже совсем другое дело. Будет Володя Нестеренко с польским трубачом, тоже очень интересная программа будет. Из молодняка еще будет Сендерский - один из лучших саксофонистов Петербурга, он будет играть с Толей Текучевым, виброфонистом, тоже будет квинтет. Так что мы и молодежь не забываем. То есть делайте талантливо, и вы все появитесь на фестивале - мы открыты для всех.
Марина Тимашева: По преимуществу все приглашенные музыканты исполняют оригинальные композиции и рассчитывают не только и не столько на знатоков джаза. О том, меняется ли репертуар во время концертов на открытом воздухе, я разговариваю с Александром Ростоцким, композитором, гитаристом, вокалистом, лидером ансамбля «Джаз бас театр».
Александр Ростоцкий: Мне кажется, что существует три основных вида музицирования - филармонический зал, клубная атмосфера джазового клуба и open air . Для лидеров это три разных подхода. Хотя какие-то люди могут со мной вступить в спор и сказать, что им все равно, где выступать, мне кажется, что это не так. Я сам был слушателем таких фестивалей на открытом воздухе, сосредоточиться там невозможно, потому что каждую секунду кто-то где-то что-то говорит. В филармонии абсолютно другая атмосфера - тишина, возможность играть не только тембром, но и динамикой. И вообще, когда ты под тысячами глаз, тогда это совсем другое. А здесь еще проблема в том, что ты очень далеко, поэтому ты лишен артистических вещей. Ты просто играешь. Для меня очевидно более раскрепощенную музыку играть здесь. Я не собирался здесь играть последний проект «Картинки с выставки. Прогулки с Мусоргским». Хотя здесь очень душевно и приятно. Дай бог, будет погода, вообще будет замечательно.
Марина Тимашева: Наверное, это еще и выгодно, потому что люди, которые не придут в филармонию, придут сюда. Тут есть возможность совмещения разного рода удовольствий, и никто не исключает, что здесь они влюбятся в какого-то музыканта, в какой-то ансамбль, и дальше пойдут в филармонию или в клуб, то есть музыканты будут иметь возможность приобрести новую аудиторию, а люди - получить новые впечатления.
Александр Ростоцкий: Это - безусловно, потому что любое выступление на аудитории влечет за собой интерес к пластинкам музыкантов, к выступлениям, фамилиям, еще к чему-то.
Марина Тимашева: По поводу звука. Как это происходит, как осваиваются люди в таком режиме, ведь фактически молниеносно сменяет одна группа другую?
Александр Ростоцкий: Я хочу сказать, что в последний свой тур в апреле месяце с великим американским барабанщиком Билли Кобэмом, я приглашал его инженера, с которым он в Европе иногда работает, такой замечательный Йонин Фельдман. Он - швейцарский гражданин, живет в Германии. И просто понял, что, оказывается, я не слышал никогда, как звучит моя группа.
Марина Тимашева: То есть проблема - в отдельных специалистах?
Александр Ростоцкий: Конечно. Потому что существуют специалисты, которые озвучивают открытые помещения, существуют специалисты закрытых помещений. Когда я его спросил, сможет ли он приехать, потому что я намечаю запись, он говорит: «Ты что, я ведь работаю только с живым звуком!». Понятное дело, что большие профессионалы, если они сидят в студии, то никогда не согласятся идти озвучивать живой концерт, это разные вещи. Но вообще это очень серьезная профессия. Это такая же серьезная профессия, как музыкант. Этот парень молодой, он поступил как гитарист в Беркли колледж, а после первого курса понял, что лучше бы ему стать очень хорошим звукорежиссером. И он закончил обучение как звукорежиссер. Потом еще получил грант, работал на европейских фестивалях как помощник главного режиссера, а сейчас он просто очень занятый человек, работает и с Брекером и со Скофилдом, и с Билли Коэмом. Оказалось, что за 30 лет моей карьеры я просто не знал, как звучит моя группа.
Марина Тимашева: А в студии вы не работали никогда с иностранцами?
Александр Ростоцкий: Нет, я работал, и после этого коренным образом изменился мой подход к звуку. Потому что я работал с выдающимся человеком, к сожалению, его компания закрылась, причем он отчасти сам был изобретателем того оборудования, которым он пользовался. Его зовут Джон Поуп Третий, он продал пластинок больше, чем «Дойче Граммофон». Он сделал такую компанию, продукция которой раскупалась по всему миру. Нужно сказать, что с того момента прошло уже много лет, а мои пластинки продаются в Японии, в других просвещенных странах. На золотом носителе (24 карата золота) он выпустил запись нескольких пьес. И после этого опыта я сижу в студии, пока не получу результат, хотя бы отчасти похожий на тот.
Марина Тимашева: А Россия не просвещенная страна в смысле джаза?
Александр Ростоцкий: Мне трудно сказать, потому что там, где я бываю, где концерт подготовлен, там очень хорошая аудитория. Но я же понимаю и тех людей, которые приходят на концерт, что они целый день где-то работают, они заняты совсем другим. А это такая область, как любое другое искусство, которым интересуешься, но массу вещей не знаешь. Трудно требовать от людей каких-то знаний, и я склоняюсь к такому подходу, что если я подхожу к какому-то произведению искусства, и что-то со мной происходит, то так же и с музыкой. То есть мне не нужно понимать глубоко, но на уровне ощущения жизни, природы, людей. Если человека это трогает, то, наверное, он способен воспринимать искусство под названием джаз. А требовать от всех людей, чтобы они разбирались в каких-то сложностях, в форме, это юношеский максимализм, я от этого очень далеко ушел и общаюсь со своей аудиторией сейчас совершенно по-другому.
(Звучит музыка)
Марина Тимашева: Настоящие ценители, знатоки обыкновенно после концертов в саду «Эрмитаж» отправляются в клуб «Реставрация», но вовсе не затем, чтобы поесть-выпить-расслабиться. Они играют джем-сэйшены. Герман Лукьянов назвал их «встречами без галстуков».
Герман Лукьянов: Это обстановка, в которой играются общепринятые темы и люди показывают себя с другой стороны, нежели на концерте. Они показывают ощущение джаза, показывают свою коммуникабельность, возможность реагировать на партнеров. Это такая полунаучная конференция, полувстреча закадычных друзей, и есть еще элемент спортивного соревнования. Потому что музыканты, конечно, хотят показать себя. Не только людей посмотреть, но и себя показать. И вот этим джем-сэйшеном некоторые иногда очень даже энергично занимаются - пытаются убрать конкурентов, выставить себя на первый план. Такое очень часто наблюдается. Американцы очень часто обладают желанием заткнуть за пояс соперника.
Марина Тимашева: Ну, в этом году фестиваль празднует не только свой юбилей, но еще и 200-летие установления дипломатических отношений между Россией и США. В честь этой даты, будем надеяться, музыканты не станут особо настаивать на своем превосходстве.
