Ирина Лагунина: Российский политический словарь пополняется новыми или скорее старыми терминами, обязанными своему рождению временам СССР. Многие считают, что некоторые реалии советского периода удивительно похожи на сегодняшние, что путинская Россия заимствует из прошлого как стиль политический жизни, так и отдельные политические модели. Термин "застой", описывавший стагнацию и декоративность поздней брежневской системы власти, сегодня вновь входит в моду. Теперь его использует для характеристики вполне уже зрелого путинизма. В условиях "застоя" естественным образом вспоминается и другое слово – “диссидент». В какой степени эти старые слова могут быть соотнесены с сегодняшней российской ситуацией, может ли опыт диссидентского противостояния как-то помочь нынешнему поколению несогласных? Об этом материал Андрея Бабицкого.
Андрей Бабицкий: В начале этой недели политолог Владимир Голышев разместил на редактируемом им сайте «На злобу.ру» статью «Стилистические разногласия». Речь в ней идет о самых последних политических событиях в России и необходимости вырабатывать новые подходы к изменившейся реальности. Состояние политического процесса в стране Голышев определяет термином «застой», предлагает вспомнить опыт советских диссидентов для того, чтобы воспользоваться их поведенческими практиками. Надо сказать, что термин «застой» в последнее время все чаще используется в политическом обиходе и, соответственно, многие советские реалии по принципу подобия переносятся в современность. Владимир Голышев отделяет недавний период – «суверенную демократию» от совсем нового, собственно застоя.
Владимир Голышев: Очень легко спутать застой с суверенной демократией, в которой мы жили какое-то время назад, которая благополучно скончалась. При суверенной демократии так же как при застое мы имеем иллюзию демократии, иллюзию свободы слова, то есть не имеем ни того, ни другого. Но при суверенной демократии принципиально важным является вопрос инсценировки того и другого, пускай даже эта инсценировка никого ни в чем не убеждает. То есть совершенно никого не нужно убедить, что в стране существует свобода слова, нужно создать определенные формальные вещи, ссылаясь на которые, можно сделать вид, что она существует. То же самое с демократией. Всем понятно, что в стране и вчера, и позавчера никакой демократии не существовало, существовала декорация, никого ничему не убеждающая. Сейчас не нужно уже ни на что ссылаться. Уже официальная пропаганда давным-давно выборы отменила, назвав их плебисцитом о доверии действующей власти. Но это примерно такой же плебисцит, какими были заведомые победы блока коммунистов и беспартийных на советских выборах. То есть выборы при суверенной демократии - это все-таки были не советские выборы еще, теперь при застое это будут абсолютно советские выборы.
Андрей Бабицкий: Историк диссидентского движения Александр Даниэль уверен, что нынешние времена не в пример более жесткие, динамичные и агрессивные в сравнении с брежневским застоем.
Александр Даниэль: Я понимаю, какую политическую тенденцию вы называете застойной и какую политическую тенденцию вы называете диссидентской в сегодняшнем дне. Сходство действительно есть, но есть и различия. Путинизм – это молодое агрессивное движение общественной мысли, крайне агрессивное. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно почитать брошюры движения «Наши». Оно отнюдь в этом смысле не застойно, оно не автоматизировано. Они как для себя заново открывают формулы антидемократического мировоззрения и открывают их как нечто свежее, как некое откровение для них это все выглядит. Это совсем непохоже на то, что было в брежневские времена, когда в идеологию, продуцируемую сверху, не верили даже те, кто ее продуцируют, даже сами творцы идеологии. Сейчас это не так, сейчас путинизм захватывает население и в первую очередь молодежь.
Андрей Бабицкий: По мнению Валерии Новодворской, путинская власть даст сто очков вперед слабой безвольной брежневской клике, не имевшей истинного вкуса к разнообразным удовольствиям.
Валерия Новодворская: Проблема вся в том, что страна возможно не изменилась, даже наверняка, но изменилась ее элита, как истеблишмент, так и оппозиция. Поэтому, боюсь, что у нас не выйдет это словосочетание «застой и диссиденты». Элита нынешняя - это как раз то, что не лезло на первый план во время застоя. Треугольник по Автарханову – это партия, КГБ и армия. У армии были шансы возглавить треугольник только во время войны, а так партия и КГБ бились попеременно за то, кто будет во главе угла. И брежневский застой - это как раз, когда победила партия, очень глупая, очень самовлюбленная. Может чекистская элита этих не удовлетворить с помощью старой мебели казенной, а которой висят бирки, и госдач, которые будут отобраны вместе с должностью. Эта номенклатура имеет совсем другие черты, этим ребятам только давай, да они и сами себе добудут. Они очень любят приобретать - это пираты, это орлы-стервятники. И они не очень спокойно живут. Во время брежневского застоя все было по правилам: наверху генсек, каждый секретарь райкома знал, что ему можно, чего ему нельзя и как-то у них все было гладко между собой. Эти друг друга, кажется, перестреляют и пересажают, потому что делят добычу. Да, страна действительно лежит как падаль, но те, кто на нее слетелся, вот эти птеродактили, у этих ребят большие амбиции и большие аппетиты. Поэтому такой гладкой и спокойной жизни ожидать не приходится.
Андрей Бабицкий: Владимир Голышев считает, что застой, явившийся внезапно, открывает совсем новые неполитические возможности и перспективы для тех, кто не принимает сложившийся порядок вещей.
Владимир Голышев: Во время, которое наступило после путинского сенсационного присоединения к «Единой России», оно абсолютно другое. Многие этого не почувствовали. А мы перешли в совершенно в другую эпоху, как будто эпоха Рыб сменилась эпохой Водолея. И эта эпоха не столько пугает, сколько открывает потрясающий простор, но не перед группами, тем более политически ангажированными, а перед личностью, перед человеком.
Андрей Бабицкий: Новые диссиденты теперь могут позволить себе не участвовать, забыть вообще о политике, брезгливо отвернуться от государства и заняться собой, своими делами.
Владимир Голышев: Диссидент, он не сопротивляющийся. Сопротивляющаяся персона, имеющая отношение к эпохе суверенной демократии, когда невозможно быть политическим оппозиционером, невозможно заниматься политической деятельностью, но и существует одна и с нравственной точки зрения, и с политической точки зрения, и со всех точек зрения адекватная оппозиция - несогласные. Тотальный отказ в отношении того, происходит в стране. Эта реальность, которая за этим термином стояла, она уже устарела. Несогласный - это человек, который сам себя идентифицирует через отрицание окружающего. Диссидент, он не отрицает, он себя выключает – это две большие разницы. Это как бы речь идет об отталкивании и речь идет об игнорировании. Там, где несогласный стенку толкает руками, диссидент проходит сквозь нее, даже не замечая. Диссидент больше похож на Иосифа Бродского, который за колхозы, потому что Евтушенко против колхозов. Или Синявский, у которого с советской властью исключительно стилистические разногласия, а не идейные.
Андрей Бабицкий: И Александр Даниэль, и Валерия Новодворская видят диссидентов иначе. В советских условиях диссидентское движение было именно движением ненасильственного сопротивления, не просто неучастия. И в этом смысле сила духа сегодняшних критиков режима, гораздо более склонных к компромиссам и мечтающих о хождении во власть, неизмеримо ниже силы диссидентов советского времени, жертвовавших свободой и жизнью во имя собственных убеждений.
Валерия Новодворская: Как диссидентов набрать - с этим хуже всего. Застой – понятие теоретическое, а вот как диссидентов отыскать. При такой тактике, когда протягивают что-то и в Кремль оппозицию приглашают, как Путин позвал партии, и «Яблоко», и СПС туда потащились. Явлинский, приятно улыбаясь, руку Путину пожимал под камеру. Боюсь, что до этого и все остальные пожали. Если не запрещают идти на выборы сразу, мол, раз ты СПС, то не пойдешь, то еще можно стать диссидентом, а когда говорят, что пойдешь на выборы, но только Рыжкова выкини из федеральной тройки. Выкинули Рыжкова, а теперь Ирину Ясину оттуда выкиньте, она нас не устраивает, потому что с Невзлиным знакома. Диссидент в принципе не рассчитывал ничего получить. Мы знали, что мы участвуем в такой гонке на опережение и на финише, в финале только арест. И чем лучше ты работаешь, тем скорее тебя арестуют.
Андрей Бабицкий: Вот еще одно парадоксальное различие, которое видит Александр Даниэль: тех советских диссидентов поддерживали тысячи и тысячи единомышленников, которые сами не рисковали вступать в открытую борьбу, но верили в те же идеалы. В интеллигентской среде нравственный авторитет диссидентской деятельности был невероятно высок, у сегодняшних несогласных минимальная поддержка и симпатии.
Александр Даниэль: Все, кого сейчас можно назвать диссидентами, к сожалению, далеко не пользуются такой общественной поддержкой, какой они пользовались в советское время. Диссиденты не просуществовали бы ни недели, если бы не было сочувствующей поддерживающей среды, в которой они жили и действовали. Сейчас с такой средой гораздо сложнее, сейчас, к сожалению, диссидент от политики, диссиденты в идеологии, диссиденты в гражданской жизни гораздо более изолированы от общественной поддержки, чем это было в 70-е, скажем, годы.
Андрей Бабицкий: Мой коллега Владимир Тольц, бывший участником диссидентского движения 70-х, выдворенный за свою деятельность из СССР, считает, что время объединит несогласных разных времен, позволив сегодняшним апеллировать к облику и нравственному опыту вчерашних.
Владимир Тольц: Что касается до употребления слова «диссидент», вы знаете, в 70-е годы, в начале, в 60-х, когда оно появилось, было много странных терминологических споров и несогласий с тем, когда, где, как его можно употреблять. Сейчас, мне кажется, они совершенно несущественны для понимания даже тогдашней реальности. Диссиденты – слово, пришедшее из, естественно, англоязычного словаря в русский язык, как очень многие слова пришедшие тогда. Обозначался очень широкий круг несогласных людей, несогласных с властью. Власть была по сути дела позднетотальной, то есть тотальность ее распадалась. Протесты против нее шли с самых разных сторон. Именно протест объединял этих абсолютно разных людей. Скажем, правозащитников, людей, призывавших власть соблюдать собственную конституцию, верующих разных толков, сектантов, еврейских отказников, желавших эмигрировать и так далее. Был общий знаменатель, к нему худо-бедно нашли какое-то общее слово. Оно не устраивало всех, но оно осталось в словаре. Я думаю, что если сейчас оно находит новую жизнь, то это от жизни зависит и словоупотребление найдется, уточнится в процессе.
Андрей Бабицкий: Каким бы ни было далеким сходство между брежневским застоем и путинской стабильностью, как бы ни отличались друг от друга несогласные, есть сущностные параллели: и тогда, и сейчас функционировали недеформируемые и замкнутые политические режимы. И точно так же оппозиция в широком понимании не могла никак влиять на происходящее в стране.
