Марина Тимашева: В Петербурге завершился фестиваль «Балтийский дом». В этом году он целиком был посвящен одному человеку и назывался «Весь Някрошюс». В его программу вошли семь спектаклей вильнюсского театра «Мено Фортас» и видеопоказы тех постановок, которые давно сняты с репертуара. На фестиваль, как в старые добрые времена, съезжались люди из разных городов, у метро стояли студенты с плакатами: «Куплю билет на Някрошюса», именно на Някрошюса, хотя фамилии режиссеров обыкновенно выпадают из поля зрительского внимания. Такой ажиотаж не редкость, когда речь идет о спектаклях малой сцены, 100 человек легко собрать на что угодно. Но Някрошюс - один из последних в профессии, кто справляется с пространством любой величины, в том числе с огромным пространством «Балтийского дома». Зрительный зал здесь рассчитан на тысячу человек, при этом каждый вечер приходилось ставить во всех проходах дополнительные стулья, но и этого оказалось мало - люди сидели на полу, а многие и вовсе стояли, получалось по полторы тысячи зрителей на каждом спектакле: и на «Временах года» Донелайтиса, и на «Песне песней», на «Гамлете», «Макбете», «Отелло» и «Фаусте». Финальным аккордом служили получасовые овации, и ни один человек, не выбегал из зала, чтобы первым сдать наушники, получить одежду в гардеробе и успеть на метро. Меж тем, спектакли Някрошюса длятся по четыре часа.
Обычно мы говорим, что если в афише фестиваля было хотя бы два-три приличных спектакля, его можно считать состоявшимся. Что тогда скажешь про фестиваль, который предложил нам семь шедевров? Послушаем заведующую кафедрой истории и теории искусства Литовской академии музыки и театра, автора монографии об Эймунтасе Някрошюсе Рамуне Марцинкявичуте.
Рамуне Марцинкявичуте: Это был в каком-то роде большой риск – создавать фестиваль одного режиссера, хотя и хорошо известного в России, но все-таки одного. Ведь современный зритель желает все нового, и то, что один человек сумел притянуть такое количество зрителей, что на каждом спектакле полный зал, это, конечно, главное достижение этого фестиваля. А вообще, идея проста и гениальна. Так что, я лично горжусь тем, что являюсь представителем того народа, к которому сегодня приковано все внимание театральной публики Петербурга.
Марина Тимашева: Впечатлениями о фестивале прошу поделиться Этери Кикелидзе – театроведа и журналиста из Эстонии.
Этери Кикелидзе: Самое главное впечатление от этого фестиваля – что так не бывает. На таких сложных спектаклях столько молодежи, такая тишина. Прямо слезы на глазах не только у просвещенных театральных критиков, а у простых зрителей. Это очень дорогого стоит.
Марина Тимашева: Все критики и зрители только и говорят о том, как они благодарны авторам идеи – бессменным руководителям фестиваля - Сергею Шубу и Марине Беляевой. Сами же герои считают, что сделали подарок самим себе.
Сергей Шуб: Я испытываю, как человек, огромную радость. Это подарок, который я сам себе сделал. Я очень люблю Някрошюса, я очень горжусь нашей дружбой, горд, что я, в какой-то степени, обличен доверием этого человека. Он начинает репетировать «Идиота», и мы договорились, что мы опять будем копродюсерами, и выпускаться спектакль будет на фестивале «Балтийский дом» в 2008 году. Так называемая «мировая премьера» состоится здесь, в Петербурге.
Марина Тимашева: Теперь послушаем художественного директора фестиваля Марину Беляеву.
Марина Беляева: В первый раз я увидела спектакль Някрошюса в 1983 году, это был для меня несчастливый год, потому что я потеряла человека, который фактически привел меня в эту профессию - ушел из жизни Геннадий Михайлович Опорков. И мне казалось, что на этом все лично для меня с театром закончилось. Когда я увидела спектакли Някрошюса, это был первый режиссер, который в какой-то степени вернул меня в профессию. Я думаю, что сегодня это практически единственный режиссер, который может собрать фестиваль.
Марина Тимашева: Я рассказывала о спектаклях Някрошюса в театральных выпусках «Поверх барьеров» и могла бы начать все сызнова, не повторившись, потому что театральные сочинения Някрошюса – как великие книги, сколько не читай, все – как в первый раз. Стиль Някрошюса в Литве называют «метафорическим реализмом», и определения точнее не подберешь. Образы его спектаклей рождаются всегда из текста, они обращены к чувственной, физической памяти любого из нас, но по ходу развития действия превращаются в символы. Спектакли Някрошюса переполнены играми: здесь играют в салки, догонялки, лепят куличи из песка, рассматривают мир сквозь осколки стекла, пускают солнечных зайчиков, приспосабливают горлышко бутылки под музыкальный инструмент. И даже сама режиссура Някрошюса напоминает старую игру: когда один человек должен показать загаданное слово так, чтобы остальные поняли, что он имел в виду. Приведу пример из спектакля: Отелло, как известно, флотоводец. И вот актер тащит на канатах через всю сцену много-много небольших деревянных корабликов. В прямом смысле ведет за собой флот. В общем, Эймунтас Някрошюс – строитель театра, мыслитель, живописец, поэт, создатель грандиозных миров, автор трагических спектаклей, в которых люди общаются не только друг с другом, но и с богами, он – гениальный переводчик литературных текстов на язык сцены и великий знаток человеческой психологии. Но вот не мастер он разговорного жанра. Однако, весь фестиваль Някрошюс пребывал в прекрасном расположении духа, и даже соглашался на интервью, чем я и воспользовалась.
Все спектакли Эймунтаса Някрошюса, начиная с «Маленьких трагедий», впервые приезжали в Россию именно на «Балтийский дом». И я спрашиваю у режиссера, почему он так верен этому фестивалю?
Эймунтас Някрошюс: Самая главная прелесть это люди - руководство фестиваля, знакомые, во-вторых, конечно, город, и третье – конечно, прекрасная сцена.
Марина Тимашева: Напомню, что за 10 дней в Петербурге показали 7 спектаклей. А сколько театр «Мено Фортас» играет в Вильнюсе?
Эймунтас Някрошюс: Мало очень, не больше восьми в год. Остальное время мы или репетируем или находимся заграницей. Мы вынуждены участвовать в фестивалях, в гастролях, потому что это содержит нашу компанию. А так, если бы не было гастролей, через два-три месяца - банкротство.
Марина Тимашева: Возникает ли когда-нибудь искушение возобновить в репертуаре театра старые спектакли, восстановить их?
Эймунтас Някрошюс: Нет. И прелесть театра в том, что ушел и ушел. Мы стареем, и спектакли стареют. Это такое натуральное развитие, и я никогда не жалею, что уходят спектакли.
Марина Тимашева: Кто может стать артистом театра «Мено Фортас»?
Эймунтас Някрошюс: Сейчас молодые, из университетов, с филологическим образованием, пишут, может быть, писателями станут. И театром увлекаются. Может, это не станет их профессией, это не обязательно, но и не помешает.
Марина Тимашева: Должен ли актер быть самостоятельной личностью или вполне довольно хорошей профессиональной выучки?
Эймунтас Някрошюс: Он должен иметь индивидуальные свойства, которые ценны сами по себе. Научиться актерскому мастерству талантливому человеку очень легко. Талантливому человеку очень мало надо – толкнуть, и он пойдет. И, конечно, нужна вера в этого человека. Так везде, наверное, не только в театре.
Марина Тимашева: Важно ли, чтобы в театре были теплые, дружеские, человеческие отношения?
Эймунтас Някрошюс: Конечно, отношения человеческие во время репетиций очень важны, но я стараюсь не вмешиваться. Даже каких-то фактов не знаю, через несколько лет только узнаю. Искусственно не стараюсь создавать климат. Конечно, словами можно говорить, что будем жить, как семья. Но на самом деле совсем по-другому все происходит.
Марина Тимашева: Известны разные модели отношений режиссеров со своими актерами вне репетиций. Одни держат дистанцию, обращаются к артистам на «вы», того же требуют и взамен, а другие с ними накоротке и вместе водку пьют. В каких отношениях с актерами - Някрошюс?
Эймунтас Някрошюс: В молодости и водку пили, и все было, сейчас, когда пришло поколение помоложе, неудобно уже сесть с ними, у них свои речи. Немножко дистанция везде нужна, вежливая такая дистанция.
Марина Тимашева: Есть ли на белом свете люди, которых Эймунтас Някрошюс считает своими учениками?
Эймунтас Някрошюс: Специально я не учу. Если талантливый человек, он кусочек, краешек увидел и перенял. А когда начинаешь учить, то сначала это воспринимается, а потом возникает сопротивление большое. Не хочу учить, нет у меня такой потребности.
Марина Тимашева: В Москве и Петербурге очень много соблазнов для молодых актеров – только появится способный человек, его хвать – и в телесериалы, а коготок увяз – всей птичке пропасть. Иначе в Литве или все то же самое?
Эймунтас Някрошюс: Конечно, в России больший масштаб. У нас то же самое, только как на ладони все происходит. И те же самые проблемы. Я не ругаю актеров, которые на телевидение идут. Как-то одеться надо, как-то прожить. Время заставляет иметь несколько работ. Я оправдываю этих людей. Не все в театре. Есть семья, есть родственники, им надо помогать.
Марина Тимашева: Для своего театра Някрошюс всегда выбирает тексты великих драматургов и писателей. Будь то Чехов, Шекспир или Гете. Этот список можно продолжать. А что из недавно написанных книг привлекало его внимание?
Эймунтас Някрошюс: Много книг хороших. Последнее, я сейчас читал, Павел Санаев «Похороните меня за плинтусом». Прекрасная книга. Я так обрадовался, что молодой режиссер… Молодец! Тепло стало. Он такой дает стимул для других писателей, что все-таки надо верить, что есть прекрасная литература и без физиологии.
Марина Тимашева: Павел Санаев, действительно, молодой режиссер и российский литератор, а как оценивает Някрошюс ситуацию в литовской литературе? Когда-то мы много читали литовских поэтов, там была мощная поэтическая школа, теперь мы разобщены, информации мало.
Эймунтас Някрошюс: Наверное, она и осталась. Как были мощные писатели, особенно поэты, и проза есть. Но, к сожалению, наш голос настолько слабый, что ни Германия, ни Польша, ни Россия никогда не услышат, потому что выпускается, скажем, 500 экземпляров тираж…
Марина Тимашева: К Някрошюсу, благодаря усердию московских театральных критиков, давно приклеился ярлык «сумрачный литовский гений». Я не прошу режиссера комментировать слово «гений», мне интересна его реакция на эпитет «сумрачный»
Эймунтас Някрошюс: Ну, что я поделаю. Ну, у меня такая физиономия, у меня пол глаза коричневые с пятном. Что поделаешь? Не могу научиться искусственному взгляду, улыбке.
Марина Тимашева: То есть вы думаете, что они имеют в виду ваш образ, а не ваши спектакли?
Эймунтас Някрошюс: Тут тоже дурной у меня почерк, сценический почерк тоже корявый. Надо все спокойно воспринимать.
Марина Тимашева: Верит ли человек с мрачной внешностью и корявым сценическим почерком в волшебную силу искусства, в то, что оно может влиять на людей?
Эймунтас Някрошюс: Вряд ли. Задумывается человек и быстро рассеивается. Хотелось бы верить, но никогда не было этого. Все-таки цивилизация наша, уже можно делать выводы, ничуть не повлияла.
Марина Тимашева: Я переспрашиваю – а зачем же тогда мы этим самым искусством занимаемся?
Эймунтас Някрошюс: Могу не заниматься. Такой особенной потребности у меня нет заниматься искусством или быть фанатиком театра. У меня есть дистанция к своей профессии, и я стараюсь ее сохранить, чтобы расставание с театром не было горьким. Все равно оно придет в той или иной форме.
Марина Тимашева: Совершенно расстроенная, я задаю последний вопрос Эймунтасу Някрошюсу: что же вы будете делать, если уйдете из театра?
Эймунтас Някрошюс: Пробовал бы жить, жизнь подсказала бы.
Марина Тимашева: В начале я сказала, что фестиваль был посвящен одному человеку. Вообще-то это неверно. В создании спектаклей принимают участие разные, исключительно талантливые люди: художники Надежда Гультяева и Мариус Някрошюс, композитор Фаустас Латенас, все актеры театра «Мено Фортас» от великого Владаса Багдонаса до совсем молоденькой Эльжбеты Латенайте. «Весь Някрошюс» сейчас это весь театр «Мено Фортас». Пользуясь возможностью, я еще раз хочу поблагодарить их за то, что на их спектаклях была счастлива, и не только как профессионал, а как человек, что более важно.
Марина Тимашева: Монография Максима Горелова «Датское и нормандское завоевания Англии в Х1 веке» (Петербург, издательство «Алетейя») вызывает неожиданные литературные ассоциации. С любимыми книжками нашего детства. "Эдвин и Моркар, графы Мерсии и Нортумбрии, присягнули ему и даже Стиганд, патриот и архиепископ Кентерберийский, нашел это желательным... - Нашел ЧТО? - спросил утенок... - Нашел ЭТО, - ответила Мышь с некоторым раздражением…» Хотелось бы знать, насколько в современной науке продвинулось изучение ЭТОГО. На мой вопрос (надеюсь, без раздражения) отвечает историк Илья Смирнов.
Илья Смирнов: Литературных ассоциаций хватает и других. «Проиграв войну, Макбет вскоре (в 1058 году) был убит своим соперником, занявшим шотландский престол под именем Малькольма Кэнмора» (88). Или вот: «местных повстанцев… возглавил бывший тэн Херевард…, державший небольшие земельные владения от монастырей Кроуленд и Питерборо. Херевард в годы нормандского завоевания потерял их – то ли в ходе конфискаций, то ли из-за несоблюдения земельного договора… Возможно, наряду с Эдриком Диким, Херевард послужил прототипом для героя народных сказаний Робин Гуда» (125). Небольшая монография Максима Михайловича Горелова – про то, как из мозаики племен формировалось целое, которое станет Англией, англичанами, английской культурой Кэрролла, Шекспира и тех же баллад о Робин Гуде. «Хотя сами понятия «Англия» и «английский народ» возникли ещё во времена Беды Достопочтенного (а это, поясняю, церковный историк 8 века) и были достаточно употребительны, на деле они оставались довольно аморфными, формальными. Этническое и политическое самосознание англичан в рассматриваемую эпоху не поднималось выше локального уровня в рамках крупных исторических областей… Накануне нормандского завоевания жители… Нортумбрии вообще не относили себя к «англичанам», южная часть Нортумбрии была населена «йоркширцами», срединная – «нортумбрийцами»; северные жители и вовсе именовали себя «людьми святого Кутберта» (45). Соответственно, понятие «патриот» сильно отличалось от современного. Как и у нас, в России, в эпоху раздробленности. В результате Англия, страна с населением около 1 миллиона человек – «цифра огромная по сравнению со Скандинавскими странами» (67) и весьма богатая, судя по размерам дани, которую она могла выплачивать разнообразным грабителям, оказывалась беззащитной перед пришельцами, будь то датчане, нормандцы (кстати, войско Вильгельма Завоевателя насчитывало не более 5 –7 тысяч человек (101)) или такая этническая экзотика, как «гальвежцы» - потомки викингов, смешавшихся в Ирландии с местным кельтским населением. Самих жителей тогдашней Англии автор определяет как «англо-кельто-скандинавов» (47). Принято считать, что островное положение – гарантия недоступности. Но это при условии целостности страны и прочной центральной власти. А в тот период, о котором рассказывается в книге, защищать остров было намного труднее, чем атаковать его с моря. Очередной король со своей личной армией мечется по побережью, не зная, где именно будет нанесен удар, у ополчения истекает, извините, срок призыва, и оно просто расходится по домам, а захватчики легко находят себе союзников из местной родовой аристократии, которую в Лондоне обидели или чего-то недодали. В книге показано, как правители разных династий пытались объединить страну. Местные короли из Уэссекса, датчанин Кнуд Великий (Англия была «своего рода метрополией» в его эфемерной империи (76), ну и Вильгельм Нормандский, которому повезло больше всех, он добился не только военной победы, но и смог закрепить ее плоды за наследниками. И автор показывает, как это было сделано и к чему привело.
Книга вселяет оптимизм относительно перспектив нашей исторической науки. Сколько ни искореняли научную методологию – нормальную, материалистическую – а она возрождается, как средневековый город после пиратских набегов. Вот вводная глава «Историография» в книге Горелова. Не просто механическое перечисление имен исследователей, из которых многие вообще не переведены на русский, но настоящая драма идей: как в английской академической традиции отношение к Вильгельму Завоевателю увязывалось с политическими взглядами конкретного автора, за вигов он или за тори. История как политика, повернутая в прошлое – особенность не только российская. А пресловутый региональный сепаратизм автор объясняет не просто племенными раздорами (как раз с этническим фактором он очень осторожен), но, в первую очередь, социально-экономическими особенностями каждого региона. Если в Южной Англии активно развивался феодализм, похожий на континентальный (84), то на Севере «уклад определялся преобладанием свободного крестьянства с неотчуждаемыми земельными участками (84)», оно было «активнее политически и, вместе с тем, теснее смыкалось с местной знатью», которая «немногим отличалась от зажиточных крестьян по своему общему патриархальному укладу жизни. На севере Англии, как и в скандинавских странах того времени, не было ещё пропасти между знатью и крестьянами, как во Франции» (119). Несмотря на страшный погром, учиненный войсками Вильгельма на Севере после неудачного восстания и общую насильственную феодализацию, это крестьянство так и не было полностью подавлено. Автор отмечает, что «успехи английского оружия… в Столетней войне во многом были следствием сильной организации пехоты, базирующейся на традициях прежнего англосаксонского ополчения» (158). Можно заглянуть и дальше, в эпоху Кромвеля. Максим Горелов обоснованно возражает против такого взгляда на Средневековье, когда феодализм «континентального» типа представляется «идеалом исторического прогресса» (86). Да, есть такой путь к прогрессу и демократии – через феодальные вольности сначала для баронов, потом для рыцарей, а лет через 400 и для остальных. Он оказался магистральным. Но немалый интерес для историка представляет другой вариант развития – через самоуправление свободных крестьян. И не только для историка. Швейцария, классическая страна крестьянского самоуправления, до сих пор показывает пример настоящей, а не ритуальной демократии – когда важнейшие вопросы решают все граждане на референдуме, а не политики в своем кругу. В Англии тоже прослеживается такая традиция, и спасибо Максиму Горелову, что обратил внимание на её корни в раннем средневековье.
Марина Тимашева: 29 октября главному питерскому Митьку Дмитрию Шагину исполнилось 50 лет. В Музее творческого объединения «Митьки» проходит выставка художника «Композитор Лядов и русская литература. Шли годы». Рассказывает Татьяна Вольтская.
Тятьяна Вольтская: Удивительно трогательная история: известный художник приезжает летом в глухой уголок России, находит там письма новгородского помещика, композитора Лядова, по всеобщему мнению гениального, просто он ноты записывать ленился, и издает эти письма со своими иллюстрациями. «Как мало есть людей, с которыми можно поговорить по душе. И хороший человек, и добрый, и честный, да чужой. А для меня почти все люди такие. В один дом я иду Сидоровым, в другой – Антоновым, а дома всегда сидит одинокий Лядов». Так начинается книжка. Но что же все-таки привлекло Дмитрия Шагина и вдохновило его на создание серии работ, составивших целую выставку? Ведь художник Шагин явно поговорил с композитором Лядовым по душам.
Дмитрий Шагин: Митьки очень любят путешествовать. Есть такой замечательный город Боровичи на окраине Новгородской области, уже ближе к Вологодской. Город настолько удивительный, он затерян в лесах, туда даже фашисты, когда была война, не дошли. Совсем медвежий угол. И там у них местно чтимый человек – композитор Лядов. У него было там имение, он там жил с конца 19-го века до 14-го года. По отзывам современников это был абсолютно гениальный композитор, самый талантливый из могучей кучки. Он ученик и друг Римского-Корсакова, по отзывам современников, абсолютно гениальные сочинял произведения, но, как настоящий Митек он их не записывал. Он преподавал в консерватории, каждый год он летом жил в Боровичах, и до нас дошли письма, которые он писал своим друзьям. А письма были о русской литературе. То есть он очень любил читать книги и все, что он читал, он описывал своим друзьям в письмах.
Татьяна Вольтская: Из этих писем Шагин сделал подборку, разбив ее по разделам: немного о себе, а затем - о Пушкине, о Гоголе, о Тургеневе, о Достоевском, о Толстом, о Чехове, о Горьком. Но почему у выставки такой подзаголовок: «Шли годы»?
Дмитрий Шагин: Меня очень заинтересовало то, что у Лядова очень менялось отношение к этим писателям с годами, а второе – я попытался собрать все прижизненные портреты, в данном случае - Пушкин. Здесь очень интересен Лермонтов. Я, например, для себя открыл, что они в детстве с Пушкиным были похожи, даже одежда похожа. Собственно говоря, Пушкин и Лермонтов – братья, если так сравнить. Мне очень было интересно сравнить, как с возрастом менялись люди. Вот, например, Лядов, все его прижизненные портреты. Когда он был юный, он абсолютно был вылитый старший брат Ленина Александр Ульянов, просто одно лицо. Потом повзрослел, стал увлекаться Львом Толстым, стал носить косоворотку, смазные сапоги, фуражечку русскую народную. Любил пахать землю, как Толстой. Спустя 10 лет он облысел и стал вылитый Ульянов-Ленин. Так интересно, такие портретные изменения. А когда я смотрю на писателей… Особенно нагляден Тургенев, например. В каком-то возрасте все становились Чернышевскими, все отпускали длинные волосы, носили пенсне, а к старости мягчели, уже с ружьишком на охоту… А как в это же время выглядел Гоголь? Очень редкий портрет (это его нарисовал Пушкин), опять же волосы, пенсне. А 41-й год, посмотрите, на кого он похож: он очень похож на одного очень знаменитого писателя, на Эдгара Аллана По, который умер в 41-м году. Интересна история жизни Гоголя. Его первый портрет, когда он сжег свою первую поэму «Ганс Кюхельгартен», это 1829 год. И вот его последняя акция – в 1852 году он сжигает «Мертвые души». Шли годы, а он чем начал, тем же закончил. Очень интересен портрет 1834 года, вылитый Хлестаков из «Ревизора» - та же причесочка, такой он задорный. А потом все мрачнее, мрачнее.
Татьяна Вольтская: Дмитрий Шагин посвятил каждому писателю по одной картине, собрав его портреты и расположив их в два ряда, один под другим, естественно, в несколько преобразованном виде. Получилось отчасти похоже на газетную хронику, отчасти, на иконы, где вокруг центрального события помещаются маленькие клеммы, своего рода иллюстрации к нему. Центрального изображения у Шагина нет, его заменяет собственное видение художника и напряженный диалог с композитором Лядовым.
Дмитрий Шагин: Композитор Лядов особенно не любил Горького. То есть для него «Горький» - худшее ругательство. Вот, что можно прочесть, например, о Горьком и Андрееве: «Андреев имеет успех, потому что он разделся и ходит голым. Публика поражена и аплодирует за храбрость, за смелость. Вот вам плоды Горького». Или об Ибсене: «Ибсен, как и Горький, надул глупую публику, якобы, сверхлюдьми. Его пьесы это французские бульварные мелодрамы. Что может быть глупее и банальнее «Доктора Штокмана»? Я читал и бесился, что вот и эту белиберду будут считать за новое слово».
Татьяна Вольтская: Для картины с портретами Горького использована его фотография с Леонидом Андреевым.
Дмитрий Шагин: 1901 год, они прямо буревестники, буквально буревестники.
Татьяна Вольтская: Не жаловал композитор Лядов и Льва Толстого: «До чего Толстой заврался! Изумительно! Вот уж философия параличной бабушки, какое сходство у него с Гоголем. И он, как Гоголь, убедил себя, что он пророк и учитель человечества и понес чушь. Противный старикашка!».
Дмитрий Шагин: Один член группы Митьки, Леша Митин, он праправнук Льва Толстого и очень на него похож. В 60 лет он очень похож на Владлена Гаврильчика, на нашего замечательного художника и поэта, что-то в нем есть хулиганское такое. Постепенно он все мрачнее, мрачнее и уже в 85 лет такой насупившийся - уже так этот царизм ненавидит!
Татьяна Вольтская: Вы думаете, что это все из-за царизма?
Дмитрий Шагин: Да, они все это очень не любили и старались сделать революцию. 1905 год, конечно, уже Лев Толстой это патриарх революции, буквально аятолла, гуру, у него белый китель бородища огромная.
Татьяна Вольтская: Зато Пушкина композитор Лядов чтил, как бога. Наверное, поэтому последняя картина посвящена иконографии Хармса, который, по мнению Шагина, теоретически мог сидеть на коленях у Лядова и научиться у него любви к Пушкину. На выставке, среди цитат из Лядова, примостилась и цитата из Хармса.
Дмитрий Шагин: «Пушкин – великий поэт. Наполеон менее велик, чем Пушкин, и Бисмарк, по сравнению с Пушкиным - ничто. И Александр Первый, Второй, Третий - просто пузыри по сравнению с Пушкиным, да и все люди по сравнению с Пушкиным пузыри. Только по сравнению с Гоголем Пушкин - сам пузырь».
Татьяна Вольтская: Ну, и так далее. А вот, что пишет бесхитростный Лядов.
Дмитрий Шагин: «Читал вчера ночью Щеголева (это исследователь Пушкина). Очень интересно. А главное - он очень Пушкина любит. Как бы я хотел во всех, кого я люблю, вселить такое же обожание к Пушкину, какое я к нему чувствую. Всех бы поэтов мира отдал бы за Пушкина. Моя мечта – побывать на его могиле, поцеловать его крест и сорвать листок с его могилы. Мечта, кажется, и останется мечтой. 16 ноября 1901 года».
И вот, что интересно. Я, когда читал эти строки, вспоминал, что мое детство, наоборот, началось именно с этих мест, со Святогорского монастыря, с имения Михайловское. Мне было 6 лет, мама меня туда летом привезла, и мы там каждое лето отдыхали. То есть я мечту Лядова исполнил, еще не зная, что это его мечта. Будучи маленьким ребенком, я уже был на могиле Пушкина и, конечно, очень восхищался и проникался, что вот здесь Пушкин, все его места, и я хорошо помню, что когда мы гуляли по берегу Сороти, экскурсовод, который выходил (это, по-моему, даже у Довлатова описано, он ведь тоже работал экскурсоводом), экскурсия начиналась так, что «выйдете на берег Сороти, и крикнете: «Александр Сергеевич! Ау! Вы где?!», и из под каждого кустика вы услышите ответ: «Ау! Я здесь!». Для меня это все родное с детства. Вот, почему Лядов, почему литература русская того времени. И последняя картина, поскольку я думал о Пушкине, я изобразил, что Митек стоит на берегу канала, подходит Пушкин и спрашивает, цитируя Гоголя из «Ревизора»: «Ну что, брат Митька?», а я ему должен ответить: «Да так, брат Пушкин, так как-то все».
Татьяна Вольтская: А напротив этой картины - другая, самая светлая: мальчик в матроске на берегу реки машет игрушечной саблей, а вокруг - солнце, трава и цветы. Это маленький Митя Шагин и, по-моему, главный митек Петербурга, и сейчас таким остался, только без сабли, конечно, но в вечной детской матроске и бескозырке.
Марина Тимашева: 4 ноября исполнится 70 лет Александру Шкурко, генеральному директору одного из ведущих музеев России - Государственного Исторического музея. В преддверии этого события с юбиляром побеседовала Лиля Пальвелева.
Лиля Пальвелева: Александр Иванович, вы с 92-го года возглавляете музей. Между тем, вы профессиональный археолог, даже диссертацию защищали по древним скифам. Несмотря на то, что у вас такое огромное хозяйство, вы успеваете заниматься своей археологией?
Александр Шкурко: Как наукой, я уже практически не занимаюсь археологией, но поскольку музей проводит в год тринадцать археологических экспедиций, я считаю, что я им профессионально могу помочь, содействовать в проблематике исследований и в поиске нужных для музея находок. И это мне доставляет хоть какое-то удовлетворение, уж если я сам не успеваю, то здесь приближен к своим первоначальным пристрастиям.
Лиля Пальвелева: Что вы чувствуете, когда из экспедиций привозят новые вещи, и вы их впервые берете в руки? И что вы ощущаете, когда каждый день проходите мимо Скифских баб на первом этаже, они вам не примелькались?
Александр Шкурко: Когда я беру в руки новые находки, у меня возникает двойственное чувство. С одной стороны, у меня возникает внутренне сожаление, что я не сам участвовал в этих раскопках, а с другой стороны, радость за то, что в музее появились новые и нужные для нас вещи. А что касается моих любимых скифских каменных изваяний, то я мысленно переношусь в те причерноморские степи, где я провел свою студенческую археологическую юность, но одновременно я понимаю, что уже и возраст не тот, чтобы под палящими лучами солнца… Я был на раскопках, скажем, в Оренбургской области, чем дальше на восток, тем континентальнее климат, тем жарче. Я понимаю, что сейчас бы я уже это не выдержал, поэтому возникает некое воспоминание о юности.
Лиля Пальвелева: Вы возглавили музей в достаточно непростой период, когда нужно было не просто ремонт сделать, а, по сути, реконструкцию. Вам удалось сделать все, что вы задумывали, для того, чтобы, с одной стороны, интерьеры оказались аутентичными, а с другой стороны, чтобы это был музей современного типа?
Александр Шкурко: Что касается последнего, то мы эту работу продолжаем и сегодня. Просто потому, что и само музейное дело, и тем более те примеры, которые мы видим и за рубежом, и у нас, в России, они все время заставляют нас активизировать какие-то ранее не сделанные вещи. Поэтому, с одной стороны, удовлетворение, что мы здание полностью вернули в первоначальное состояние, мы где-то и музей вернули к первоначальным своим основам по концепции, сочетается с тем, что очень многое надо сделать, чтобы для посетителей создать лучшие условия. У нас очень замкнуто пространство, оно ограничено зданием, которое строилось в последнюю четверть 19-го века. С другой стороны, надо постоянно совершенствовать экспозицию.
Лиля Пальвелева: Ваш музей находится непосредственно на Красной площади. Плюсы очевидны, а есть ли минусы?
Александр Шкурко: Для практической деятельности музея есть минусы. Они связаны с особым режимом Красной площади. Когда бывают какие-то крупные культурные и политические мероприятия на Красной площади, происходит закрытие этого пространства, музей начинают оцеплять на время репетиций, на время выступлений. Нам приходится открывать запасной вход со стороны памятника Жукову. Не все его знают, какая-то часть посетителей не может сориентироваться и попасть в музей. Бывают случаи, когда целиком происходит оцепление, когда бывают какие-то чисто политические вещи. Надо сказать, что около месяца в году накапливается такого рода ограничений, что сказывается не только на нашем моральном неудовлетворении, а мы недополучаем некоторые доходы от посещаемости. А они для нас тоже очень важны. Правда, я только что съездил в Александровскую слободу, в музей-заповедник, ясно, что там нет такого рода ограничений и сложностей, но это не Красная площадь, где центр государства. В этом смысле, я считаю, что плюсы значительно превосходят вот эти трудности.
Лиля Пальвелева: Мы с вами беседуем в здании, которое прежде было Музеем Ленина. Сейчас, после долгих споров, оно принадлежит вам. Но, тем не менее, фактически оно еще не освоено. Здесь находятся, конечно, кабинеты сотрудников, но как выставочное пространство это здание не действует. Каковы планы?
Александр Шкурко: В основном здании бывшего Музея Ленина (когда-то это было здание Московской городской Думы), работы уже практически начаты. Проведены проектно изыскательские, инженерные работы, установлено состояние фундамента. Это первое, что беспокоит, когда зданию 130 лет и вокруг столько строительства. К счастью, прочность конструкций достаточно хороша. Во-вторых, начаты подготовительные работы, потому что некоторые элементы, за эти сто с лишним лет, в планировке изменились, а наш принцип - стараться восстановить исторические здания в их первоначальном виде.
Лиля Пальвелева: А что здесь будет, какой период истории будет в этом здании?
Александр Шкурко: Если уж музей национальный и представляет историю с древнейших времен, то он должен включать в себя и последующие века, а не завершаться на 19-м веке. Для этого нам нужно осуществить новый павильон внутри внутреннего двора этого здания. Не только потому, что нам не хватает площадей, но потому, что современную экспозицию стискивать в старые архитектурные пространства очень трудно, для этого нужно иметь единое пространственное поле, и в нем уже архитекторам и дизайнерам музейным пытаться построить это новое, по образу и по содержанию, экспозиционное решение. Архитекторы, в концепции этого и прилегающих зданий, предусматривают перекрытие нескольких внутренних дворов и, соответственно, в этом дворе, который не имеет самостоятельной архитектурной ценности, сделать этот павильон для экспозиции по истории 20-го века. Он будет сверху перекрыт кровлей, фасады, прилегающие к зданию, мы не будем искажать никакими штукатурками. Просто в тех случаях, когда эти фасады, из требования экспозиции, надо будет закрыть, они будут закрываться какими-то декоративными плоскостями, в тех случаях, когда не будет такой необходимости, наоборот, надо будет историческую среду представить, они будут даже прозрачными, через какие-то стеклянные покрытия.
Лиля Пальвелева: Какая самая задушевная мечта у директора Исторического музея?
Александр Шкурко: Самая задушевная мечта, причем, и личная, и директорская одновременно, это, конечно, увидеть преображение того музейного квартала, который у нас начинается большим зданием бывшего Музея Ленина и примыкающими к нему еще пятью строениями: за окном у нас виден фасад бывшего Монетного двора, замечательный, перестроенный в конце 17-го века в стиле нарышкинского барокко. Все бы это отреставрировать, восстановить. Если бы мне это удалось увидеть, то это была бы та мечта, которая воплотилась в жизни, и на которой можно было бы сказать: да, осуществлен второй этап развития нашего музея.
Лиля Пальвелева: Надо быть подлинным ученым и подлинным историком, чтобы так сберегать архитектурное наследие, как это делает Александр Шкурко. Увы, редчайший случай в современной музейной практике страны. Речь даже не о Царицыне. Эта история совсем уж вопиющая. Но вот нельзя без грусти смотреть на то, как приспособил Музей изобразительных искусств старинный особнячок под Музей личных коллекций. А Третьяковка, реконструируя еще более старинный домик под новый выставочный зал, и вовсе оставила от исторической застройки две стены, да и те теперь внутри новодела. Александр Шкурко на практике доказывает: возможен иной подход. Он более хлопотный и более затратный, зато и результатами по праву можно гордиться.
Марина Тимашева: Теперь у нас на повестке дня, как это называлось прежде, «творчество юных», а именно 27-й международный фестиваль Всероссийского Государственного института кинематографии. И своими впечатлениями поделится ровесница участников смотра Наталия Кашенцева.
Наталия Кашенцева: Завершил работу 27 Международный фестиваль ВГИК - самый известный студенческий фестиваль, проходящий в Москве. В своё время на нём показывали свои работы ныне известные кинематографисты. Да и сам институт до сих пор остаётся ведущим учебным заведением, где обучают будущих специалистов кино.
Фестиваль интересен не только самим студентам, но и спонсорам, и потенциальным работодателям. Этим обусловлено количество дополнительных призов, учрежденных ими.
На конкурс представляют и театральные дипломные работы, и сценарии. Вручаются специальные призы киноведческому, художественному, экономическому, операторскому факультетам.
В этом году свои работы прислали 46 киношкол из 32 стран мира. За 5 дней жюри посмотрели больше 60 работ. С такой нагрузкой справиться нелегко, поэтому работы студентов оценивали 5 взрослых жюри - документального, игрового, международного, анимационного, театрального конкурса - и одно студенческое. Член жюри Вера Сторожева сказала:
Вера Сторожева: Это так ответственно - судить молодое кино. Это как первая любовь. Мы не будем ни журить, ни судить, будем смотреть и очень внимательно относиться к этому. Хочу сказать, что все-таки это праздник, это немножко игра. Кто получит приз, это, конечно, аванс, тот, кто не получит, это ни о чем не говорит.
Наталия Кашенцева: У судей действительно задача сложная: не загубить молодые дарования и не пропустить ничего ценного. Такое случается. Так, например, в прошлом году студент режиссёрской мастерской Сергея Мирошниченко Александр Кугель показал свой фильм «Неосторожность». ВГИК удостоил его только внеконкурсного показа, зато спустя некоторое время, фильм взяли на конкурс короткометражек Каннского кинофестиваля.
Что касается тенденций, то в прошлом году, студентов в основном интересовала русская деревня. В этом году она появлялась редко. Игровой фильм «Разлучница» - о жизни простого деревенского тракториста, любителя женщин и алкоголя. Пока жена с дочкой ждут его дома, наш герой попадает в больницу. Ему мерещится, что красивая девушка приглашает его прогуляться. Наверняка вы уже догадались, что прекрасная разлучница - сама смерть.
Многих студентов интересовала проблема выбора. Пример тому, игровой фильм Романа Свириденко «Перекресток». Деклассированный мужчина приезжает в деревню, где жил раньше. На перекрёстке дорог вспоминает время, когда был молод и решает: оставаться ему таким, каков он есть, или вернуться к себе прошлому.
Проблема нравственного выбора - и в документальном фильме «Прыжок» Таисии Решетниковой. Он получил главный приз неигрового конкурса. Молоденькая девочка хочет спрыгнуть с этажа недостроенного здания. Вы думаете, экстремальный вид спорта? Отнюдь. Это своеобразный способ избавиться от нежелательной беременности. Мы застаём героиню в момент, когда она решает прыгать или нет. Сюжет простой, драматичный, логично выстроенный режиссёром.
Подводя итоги, судьи говорили, что показанные фильмы очень пессимистичны. Член жюри Анна Михалкова даже определила общее настроение так: «Ад есть, и он здесь».
На фоне большого числа мрачных работ, выигрышно смотрелись другие.
Анимационный фильм «Король забывает» Вероники Фёдоровой собрал много призов в различных номинациях и получил награду
за лучшую анимацию. История в нём простая: король забыл о своём предназначении, оставил войско и стал танцевать и петь.
Фаворитом среди номинантов оказался игровой фильм Жанны Синельниковой «Венера». Речь в нем - о том времени, когда в Дома Культуры выстраивались очереди, а футбол передавали по радио.
Зачастую призёрами становились те фильмы, в которых студенты не мудрствовали лукаво, а просто и ясно рассказывали истории. Что, как оказалось, умеют делать немногие. Говорит член жюри Гарри Бардин.
Гарри Бардин: Самое сложное – быть простым. А когда ты в простой форме выражаешь простые мысли и большой смысл, то это очень здорово.
Наталия Кашенцева: В театральном конкурсе много призов собрала мастерская Александра Ленькова со спектаклем «Ромео и Джульетта». Создавался он на основе актёрских импровизаций. К Шекспиру обратились и студенты актёрской немецкой школы «Редута», показав спектакль «Сон в летнюю ночь».
Неделя показов с мастер-классами, с концертами пролетела очень быстро. Зато затянулась церемония закрытия. Не обошлось без накладок: во время вручения специального приза за звукорежиссуру на сцене пропал звук. А когда в зале пошутили, что должен погаснуть свет, выключилось освещение.
Вера Сторожева сказала, что фестиваль для членов жюри – «инъекция молодости». Но «молодость» не означает не синоним «необычности» или «таланта», а про инъекцию таланта никто пока ничего не говорил.
