Ирина Лагунина: Избрание Кристины Фернандеc де Киршнер – супруги предыдущего президента Аргентины – новым главой этого государства вызвало в международной печати оживленные дискуссии о семьях в политике. Особенно часто проводятся параллели между Аргентиной и Соединенными Штатами, где шансы сенатора Хилари Клинтон, жены предпоследнего американского президента, считаются наиболее высокими среди демократических кандидатов. Являются ли политические династии проявлением семейственности, то есть общественным пороком, или же оценивать факты непотизма следует, исходя из демократической или, наоборот, недемократической природы данного общества? Над темой работал Ефим Фиштейн.
Ефим Фиштейн: Для Аргентины, напомню, переход верховной власти в государстве от мужа к жене - не новинка. Всем памятна история Эвы Перон, легендарной Эвиты, которая, хотя формально и не имела никаких конституционных полномочий, пользовалось поистине королевской властью. Третья и последняя жена Хуана Перона, Изабелла Фернандес, формально унаследовала от него президентское кресло в 1974 году. Изабелла танцевала канкан в ночных барах Панамы, где ее и встретил Перон, ее президентство было для Аргентины настоящей трагедией. Хотя Киршнеры относят себя к лагерю перонистов, спутать их невозможно. У Кристины за спиной собственное богатое политическое прошлое: она начинала как активистка студенческого движения, получила образование адвоката, была сенатором. Поговаривают, что в семействе Киршнеров именно она является по-настоящему яркой личностью и вождем. И это сближает ее с сенатором Хиллари Клинтон, а заодно привносит в президентскую кампанию элемент спора о непотизме. Насколько это явление укорено в политической жизни США, рассказывает наш вашингтонский корреспондент Владимир Абаринов,
Владимир Абаринов: Политическими династиями Америку не удивишь. Президентами США избирались отец и сын Адамсы, дед и внук Гаррисоны, отец и сын Буши; многие другие были представителями могучих политических кланов, берущих свое начало от первопоселенцев Нового Света. Отцы протежируют своим детям, мужья – женам и наоборот. Явный непотизм, он же семейственность или кумовство. Но как тогда быть с понятием «общество равных возможностей»? Получается, это миф? На этот вопрос отвечает Адам Беллоу – сын знаменитого романиста, Нобелевского лауреата Сола Беллоу. Он написал книгу под названием «Похвала непотизму».
Сол Беллоу: Что защищает нас от злонамеренного непотизма, это система, при которой человек, оказавшийся на том или ином месте благодаря возможностям своей семьи, но не способный к исполнению обязанностей, потеряет это место. В политике существуют выборы. Множество людей начали свою политическую карьеру опираясь на достижения предыдущих поколений своей семьи. И это справедливо для обеих партий, не стоит думать, что это отличительная черта только республиканцев. В конечном счете решают избиратели, справляется ли такой наследник с работой. И на последних выборах многие выходцы из влиятельных семей потерпели поражение, потому что избиратели решили, что на эту работу есть кандидаты лучше.
Владимир Абаринов: С этим мнением согласен эксперт Института Брукингса, автор книги «Политические династии Америки» Стивен Хесс.
Стивен Хесс: Да, пожалуй, так оно и есть. К примеру, Франклин Рузвельт, представитель великой династии Рузвельтов. У него было два сына, делавших политическую карьеру – Джеймс и Франклин-младший. Оба были избраны в Палату представителей Конгресса. Но затем оба пытались занять выборные должности на уровне штата – Джеймс избирался в мэры Лос-Анджелеса, Франклин в губернаторы Нью-Йорка – и оба провалились. Так что вот так оно обычно и бывает: у тебя хорошее имя, хороший брэнд, мы любим рассуждать о генах, мы подсадим тебя на нижнюю ступеньку карьерной лестницы за твое имя, но уж потом будем судить о тебе по твоим личным заслугам. Именно так, как правило, и случается в истории Соединенных Штатов.
Владимир Абаринов: Президентский уровень – это лишь верхушка айсберга. На более низких этажах примеров политических династий гораздо больше. Стивен Хесс.
Стивен Хесс: Возьмите семейство Фрелинхаузенов из Нью-Джерси. Сейчас в Конгрессе работает Ромни Фрелинзаухен – это представитель уже шестого поколения политиков этого клана, и большинство из них занимало ровно то же место - конгрессмена от штата Нью-Джерси. Но некоторым семьям в одном штате тесно. В 19 столетии четверо членов семьи Уошбёрн были избраны в Конгресс от четырех разных штатов. Клан Кеннеди начинал в Массачусетсе, но затем вышел за его пределы. Сын сенатора Тэда Кеннеди Патрик избран в Палату представителей от Род-Айленда, Кэтлин Кеннеди боролась за пост губернатора Мэриленда, а Бобби Кеннеди избирался в Сенат от Нью-Йорка – итого четыре штата, одна семья.
Владимир Абаринов: Среди американских политических деятелей немало женщин, представляющих известные династии.
Стивен Хесс: Довольно часто это случалось именно так, как сказано в заголовке знаменитой статьи – «Через его труп». То есть это тот случай, когда вдова члена Конгресса занимает его место и делает дело вполне успешно, а иногда и поднимается выше покойного супруга. Типичный пример – Маргарет Чейз-Смит, которая оказалась в нижней палате в связи со смертью мужа, но затем была избрана в Сенат благодаря уже ее собственным заслугам. Другой пример династии – нынешний спикер Палаты представителей Нэнси Пелоси. Ее отец Томас Д’Алессандро был членом Конгресса и мэром Балтимора. Этот же пост мэра занимал и ее брат.
Владимир Абаринов: Прецедентов избрания президентом супруги бывшего главы государства пока не было. Хиллари Клинтон имеет реальные шансы положить почин.
Ефим Фиштейн: Надо сказать, что в отличие от терпимого американского отношения к семейственности в политике, Европа по-прежнему рассматривает это явление как социально опасное. Пример Польши, где до самого недавнего времени должности президента и премьера занимали родные братья-близнецы Лех и Ярослав Качиньские, только укрепил европейцев в этом убеждении. Я созвонился с видным польским журналистом, сотрудником Газеты Выборчей, Аурелиушем Марком Пендзиволем, и попросил его объяснить это польский «особый случай» в современной европейской политике. Марек Пендзиволь:
Марек Пендзиволь: Думаю, говорить о формировании некой династии в данном случае неуместно. Тот факт, что Качиньские – братья, да еще и двойняшки - не более, чем совпадение, Не потому за их партию Право и справедливость голосовали поляки на парламентских выборах два года назад, и не потому позднее избрали Леха президентом. Исход выборов решили их обещания и их политическое прошлое – участие в движении Солидарность. Многие предпочли их партию Гражданской платформе потому, что ждали от них более радикального разрыва с прошлым. А в прошлом была череда различных левых кабинетов, правление которых вылилось в бесконечные коррупционные скандалы. Достаточно напомнить лишь об одном из них – о скандале вокруг режиссера Рывина, где речь шла о попытке внести поправки в закон о средствах массовой информации за 17 миллионов долларов. Иными словами, в братьях Качиньских поляков подкупала не семейственность, а обещание нового стиля руководства, новой более принципиальной политики, решительной борьбы с коррупцией. К сожалению, все, что было обещано, осталось на бумаге – следов такой новой политики поляки не обнаружили. Вместо этого избиратели оказались свидетелями перманентного правительственного кризиса. Под впечатлением такого сильного разочарования, поляки на последних выборах привели к кормилу Гражданскую платформу и отняли часть власти у братьев Качинских – Лех, правда, останется президентом, но его брат Ярослав премьером больше не будет.
Ефим Фиштейн: Но можно ли случай братьев Качиньских вообще отнести к разряду непотизма? Неужели в Польше нет других примеров наследования политической карьеры по семейной линии?
Аурелиуш Марек Пендзиволь: Такой проблемы у поляков нет. Крайне мало и конкретных примеров политических династий. Качиньские не в счет – оба они в политике довольно давно: после 89-го года в официальной политике, а до 89-го года – в подполье вместе с другими деятелями Солидарности или в открытой оппозиции коммунистическим властям. Новейшая история Польши дает нам совсем немного примеров политического непотизма. Один такой случай относится к семье Леха Валенсы. Напомню – он был первым лидером независимого профсоюза Солидарность, а в 1990 году стал первым президентом Польши. В 95 году Лех Валенса проиграл выборы и уступил место Александру Квасьневскому. Его сын сейчас является депутатом Сейма от гданьской организации Гражданской платформы. Но и это – вполне естественный процесс, который трудно уложить в схему непотизма. Валенса младший начал свою политическую карьеру в совершенно иных условиях, чем его отец. В современной Польше царит полная гласность и прозрачность отношений. Ничего нельзя скрыть. Мне не думается, что сам факт родственных связей между политиками свидетельствует об их ущербности или играет в их восхождении существенную роль. Любопытен такой пример – когда Нелли Рокита, жена видного политика Гражданской платформы Яна Рокиты, заявила о своем намерении заняться политикой – да еще в рядах конкурентной партии Право и справедливость – Ян Рокита принял решение уйти из политики навсегда. Многие были от этого шага в шоке, многие и до сих пор не поняли, что же в действительности произошло.
Ефим Фиштейн: Таков рассказ видного польского журналиста Аурелиуша Марека Пендзиволя о том, как поляки воспринимают проблему семейственности.
Сравнивая положение в разных странах мира, я пришел к выводу, что Россия являет собой в этом отношении особый случай. Нельзя сказать, что проявления семейственности на уровне высшего государственного руководства редки в коммунистическом мире – как раз наоборот. Об этом свидетельствуют примеры наследственных северокорейских вождей, роль жен вождей в Румынии Чаушеску или Сербии Милошевича. Но в Советском Союзе, как и в современной России, на уровне верхушки таких случаев я не припомню. Я связался с руководителем Центра британских исследований Института Европы РАН Алексеем Громыко. Первым делом я спросил, почему он не пошел по стопам своего знаменитого деда, министра иностранных дел СССР Андрея Громыко.
Алексей Громыко: Честно говоря, нет. Потому что с детства меня тянуло к истории, я так и выбрал свою, можно сказать, с высоты нашего времени научную стезю. Потому что в отличие от большинства членов своей семьи по мужской линии я пошел на истфак и не в МГИМО, а в МГУ. Поэтому с тех пор я занимаюсь наукой.
Ефим Фиштейн: И все же, чем Алексей Громыко объясняет исключительность советско-российской традиции, по которой дети не наследуют руководящие места от своих отцов?
Алексей Громыко: Что касается государственной службы, то в СССР, как, прочем, по закону о государственной службе в России запрещается, чтобы ближайшие родственники были непосредственными начальниками или подчиненными, предположим, в одном и том же министерстве. И одна из причин, почему мой отец в свое время покинул дипломатическую работу в 70-е годы, заключалась в том, что, работая в МИДе при отце-министре, он просто не мог рассчитывать на продвижение выше, предположим, ранга советника высшего класса. И в СССР этот принцип довольно строго соблюдался. Были модны династии шахтеров или шахматистов, но что касалось госслужбы и высших политических постов, там такие случае за всю советскую историю может быть были, но это было скорее исключением, чем правилом. В настоящее время так же по закону о госслужбе такого рода родственные близкие связи в высших органах власти по идее запрещены. Хотя мы знаем из состава нынешнего правительства, что есть некоторые исключения. Хотя элементы вождизма у нас присутствовали и в советский период, и вообще многовековая русская традиция зиждется на автократической власти, но все равно никогда в русской традиции, за исключением, естественно, наследования по монаршему, по царскому принципу, у нас не было традиции, чтобы в политической сфере наследование шло от отца к сыну или внуку. Но плюс еще вспомним, что те люди, которые добирались до самого верха, предположим, в советское время, все-таки после того, как они уходили с этого поста, как правило, на их место приходили другие. И к сожалению, часто эта смена была не добровольная. Поэтому наши политические элиты или их части менялись довольно круто. Ротация была не в духе меритократии, часто, предположим, это ярко проявилось в сталинское время, эта ротация происходила в принудительном духе. Поэтому не могло часто идти речи о преемственности из поколения в поколение в сфере политики.
Ефим Фиштейн: Алексей Громыко подметил одну, на мой взгляд, исключительно системную особенность проблемы непотизма, которая и отличает демократию от тоталитаризма – при демократии потомок или родня политика могут выбрать или не выбрать эту престижную профессию, но конечное слово всегда остается за избирателем, а не за расстрельным взводом.
