Тамара Ляленкова: Собственно говоря, в сегодняшней передаче речь пойдет о мате, о тех бранных словах, вместо которых в эфире обычно звучит «бип». В жизни, в отличие от теле- и радиоэфира, слова эти звучат часто и привычно, утратив свой изначально сакральный и отчасти даже бранный смысл. Хотя большая часть так называемых обсценных выражений по-прежнему берется из области сексуальных отношений. Некоторые ученые полагают, что все дело в человеческой биологии и генах. В их числе и мой собеседник доктор биологических наук Сергей Пашутин.
Как ругаются животные? Есть ли у животных, так сказать, бранные… ну, не слова, а, наверное, звуки?
Сергей Пашутин: Конечно, у них нет вот этой второй сигнальной системы, то есть речи, и выражается это у них прежде всего в жестах и звуках: вздыбленная шерсть, рычание. Это признак сильной, доминирующей особи. Вообще, у животных очень интересно. Редко, когда в каких-то конфликтах они вступают в явное противостояние с драками. Просто более сильная особь показывает всем своим видом, что он сильный, чтобы это увидел сильный самец или сильная самка, доминирующая особь имитирует позу спаривания. Например, у обезьян актом таким агрессивным, то есть индикатором того, что не стоит нападать или приближаться к этому животному, является эрегированный половой член. Поскольку человекообразные обезьяны – это наши далекие предки, у нас в чисто эволюционном плане остались эти характерные жесты, и уже не поза принуждения или имитация совокупления, а мы отражаем это вербально, словами, окрашенными сексуально.
Исторические корни табуированности, конечно, очень тесно переплетены с особенностями становления человека. Даже у тех же млекопитающих, у большинства половая активность приурочена к определенным периодам. У узконосых обезьян, примитивных, раз в году. Естественно, тогда в стаде вся остальная жизнь просто прекращается, наступает хаос, все приурочено именно к спариванию. И именно в эти короткие периоды самка становится сексуально привлекательной для всех самцов. А уже в ходе эволюции человек обзаводится более прогрессивным показателем привлекательности, и, естественно, это гарантировало непрерывную, регулярную интимную связь. Таким показателем становится женское тело.
Дело в том, что в основе ненормативной лексики в виде презрительного отношения, презрительной оценки падших женщин и их незаконнорожденных детей лежат все те же биологические корни. В природе эта проблема решается радикальнее. Например, у мышей есть так называемый «эффект Брюса», когда самка сталкивается с новым самцом, уже будучи беременной от другого самца, то сперма этого нового самца прерывает ее беременность. А, например, у хищников, у млекопитающих самец, чтобы не заниматься воспитанием и добыванием ресурсов для чужих детенышей, просто их поедает. Но поскольку мы люди и не можем себе этого позволить, человеческая мораль не позволяет избавляться от чужого потомства таким образом, то мужская часть населения может только подстраховываться от нежелательного генетического материала прошлых самцов или потенциальных сексуальных конкурентов, внося в культуру все понятия, связанные с целомудрием, с девственностью. Практически во всех странах, всеми этносами осуждается непристойное поведение именно распутных женщин, потому что непонятно, от кого у нее это потомство и что с этим делать. Скорее всего, это может считаться таким цивилизованным ответом современных мужчин на женскую неверность. Можно сказать, что это трансформированная стадная реакция, в том числе, и тех же благополучных самок на понижение ранга в социальной иерархии. Дело в том, что статусная самка очень щепетильно относится к выбору самца, не предлагает себя всем подряд, тогда как самка с низким рангом проявляет подобную неразборчивость, непристойное поведение. У нас это уже, конечно, выражается в словесной форме в виде такого вот эволюционного, продвинутого варианта. То есть это соответствующие неприличные жесты и вульгарные слова, они как бы снимают социальную напряженность. Все понимают, что в стаде, в социуме сохраняется мир и порядок.
Но надо разделять бранные слова. То есть то, что мы используем для оскорблений, угроз, - это слова с повышенной эмоциональной окраской, которые могут быть связаны с сексуальной тематикой, а могут и не быть связаны. Но именно ненормативная лексика связана конкретно с сексуальной тематикой.
Тамара Ляленкова: Возможно, именно по этой причине использование ненормативной лексики женщинами вызывает больший протест, чем брутальное сквернословие мужчин. Другое дело, что женщины легко находят средства для выражения сильных чувств, тогда как речь мужчин эмоционально значительно беднее. На эту тему я попросила поразмышлять эссеиста, поэтессу Татьяну Щербину.
Татьяна Щербина: Я в жизни, просто в обыденной жизни действительно очень много употребляла ненормативной лексики. Но для меня это было как-то естественно. Конечно, в этом был и вызов регламентированному советскому обществу, канцелярскому языку и мышлению, естественно, за этим стоящему, то есть это был своеобразный шок. На сегодняшний день эта тема как-то потеряла остроту. В советские времена, поскольку ведь ничего нельзя было сказать, все, что писалось, и что говорилось Эзоповым языком, точно так же, как разговаривали добропорядочные советские люди. То есть они, например, говорили: «ё-к-л-м-н», «японский городовой», «елки-палки», «елки-моталки», «блин». Это, на самом деле, одно и то же, только одно – сказанное прямо, а другое – завуалированное.
Что касается мужчин и женщин, то мы же по-прежнему живем в патриархальном обществе, и мужчине прощают все, женщине не прощают ничего. Мужчины любят «острое словцо» вставить, а женщина – это грубиянка, невоспитанная, оторва. В какой-то такой среде, по крайней мере, в которой я существовала, скажем, артистической, даже не то что бы андеграундной, в этой среде разница между мужчиной и женщиной практически отсутствует. Автор может быть мужчиной, может быть женщиной, это не так важно.
Я в стихах тоже употребляла, ну, вот как я разговаривала, так же и в стихах употребляла. Но в стихах это просто не сравнить, туда попадало очень скромненько. Например, я когда-то написала такие лимерики про поэтов, и в одном из них, который был про Бродского, там было: «Однажды по привычке идиотской / Стал сочинять стихи Иосиф Бродский. / И написал опять, ну, гениально, блядь. / И так писал всегда Иосиф Бродский». Вот на этом уровне максимум. И был вечер, где я прочитала стихотворение. Втроем мы выступали с Сашей Еременко, с кем-то еще, и в зале стоят микрофоны. И когда все мы почитали и потом началось обсуждение, то все обсуждение, достаточно долгое, свелось к обсуждению единственного слова, вот того резкого слова, которое было в этом стихотворении. И после этого я вообще перестала употреблять в письменных текстах ненормативную лексику, потому что мне стало ужасно обидно. То есть то, что шокирует, то единственное и зацепляет. Потом, чуть позже, где-то с начала 90-х годов, это было возведено в принцип искусства.
Но точно такая же лексика во французском языке не является ненормативной, там отношение к этому другое. Это - ругательства, это просто эмоциональные восклицания, которые вовсе не ругательства. Скажем, вы едете в такси в Париже, и какая-нибудь пробка или кто-нибудь подрезает, ну, понятно, ситуация на дороге, и шофер – это совершенно нормально – начнет говорить « merde », « putain ». Сами по себе слова ничего не значат. Просто не то что я не знаю, что означают эти слова, но я над этим совершенно не задумываюсь. Ну, так же как во французском языке слово « con » означает женский половой орган, и это можно слышать повсеместно, повсюду, это слово очень часто произносится в общественной жизни. И это никого не шокирует. Никто не задумывается, что значит это слово, просто как « merde ». Но если к этому слову приписать какие-то друге, например « sale petit con » - «маленький грязный con » (во французском языке, как ни странно, эти слова… у нас то, что означает мужское, мужского рода, женское – женского рода, а во французском ровно наоборот: то, что женское, это мужского рода, а то, что мужское, женского рода) – вот это уже ругательство, очень неприлично звучит.
Все зависит от образа некого. То есть дело не в природе, женской и мужской, а зависит все от образа. Вы сидите в джинсах и свитере, и мы можем употреблять вообще совершенно любые слова. Вот сейчас вы не женщина, вы, так сказать, не важно кто. Но наденьте вечернее платьице, коктейльное, с декольте, по паркетному полу шпильками, высокими каблуками – и вы сразу уже будете образом нежной девушки, от которой, конечно, ждут щебетания. То есть если взять одного и того же человека, женщину я имею в виду, в разных обстоятельствах и даже в разной одежде, в разных костюмах, она может разговаривать и будет разговаривать совершенно по-разному. Меняется мимика, пластика, и лексика тоже меняется.
Все-таки нет этого отдельного языка, это некие блестки, стразы в языке. Я практически перестала употреблять, хотя привычка была очень многолетняя, такие слова. Мой последний муж не употребляет в речи матерных слов, и его это страшно шокировало. Ну, вот так разговариваешь и разговариваешь, как я со своими друзьями, а каждый раз что-нибудь ему скажу – и каждый раз он был шокирован, для него это было непривычно, непонятно, он жил в другой среде. Я же не хотела его ни шокировать, ни провоцировать, ничего подобного, я просто обычным образом разговаривала. Но его реакция показала мне, что мои намерения не достигают цели, а имеют какой-то эффект, которого я совсем не хочу. Во-вторых, он один из таких, наверное, достаточно классических типов патриархального русского мужчины, для которого присутствие женщины обязывает. А уж чтобы женщина употребляла такие слова – это вообще немыслимо. И я стала минимизировать.
Есть какие-то вещи из того, что традиционно устроено, некие различия поведения, скажем, женщины и мужчины, которые правильны. Есть традиции отношений в культуре, в которой мы живем, они веками оттачивались и несут в себе определенный и смысл, и некие охранительные функции, охранительные от полного развала всего.
Тамара Ляленкова: Итак, ненормативная лексика – это цивилизованный ответ человека на проявления биологического уровня. С другой стороны, запреты вербального порядка помогают сохранять это самое биологическое, то есть половое различие в обществе. Об этом в сегодняшней программе говорили доктор биологических наук Сергей Пашутин и эссеист, поэтесса Татьяна Щербина.
