Виктор Резунков: Сегодня у нас в гостях в петербургской студии Радио Свобода писатель, президент Русского ПЕН-центра Андрей Битов.
Мы сегодня поговорим о России, СССР, о Москве и Петербурге, о Ленинграде, о литературе, подведем итоги прошедшего года, обсудим многое-многое другое.
Андрей Георгиевич, помните, у Мандельштама в его знаменитом стихотворении: «Мы живем, под собою не чуя страны…» Вот вы сегодня чуете страну под собой или уже пора уходить в лабиринты какой-то внутренней эмиграции?
Андрей Битов Андрей Битов: Строчка сказана на века, она летит, метафора, и все время что-то значит. В этом и смысл поэтической строки. Так что и тогда не чуял, и сейчас не чую, и думаю, что и буду не чуять. Вопрос в том, чтобы страна была.
Виктор Резунков: А вам не кажется, что сейчас наступают, назовем их так, неосоветские времена в том виде, когда некие процессы, которые можно наблюдать сегодня в стране, вполне естественные продолжения перестройки, - это возврат маятника истории вспять? Или как бы вы могли это объяснить? Вы чувствуете такое?
Андрей Битов: Мне всегда казалось, что огромная психологическая каша в восприятии прошлого и будущего. Но, может быть, это сознание было еще повреждено стойкостью идеологического преподавания истории и восприятия времени в советские времена. Но от этого новые поколения уже уходят, возникают следующие. Во все времена путается прошлое и настоящее. Когда только возникла горбачевщина, гласность и перестройка, мне удалось так сформулировать это, что, собственно, гласность дана была для того, чтобы понять, сколько в советском было русского, сколько в русском было советского, то есть насколько это не беспочвенное было явление – явление советского режима и насколько небеспочвенно его падение. То есть это, в общем, все-таки надо рассматривать как единое целое – и до 1917 года и после 1985-го. В конце концов, когда еще совсем недавно отмечали 20-летие начала перестройки и говорили, одновременно и ужасались и удивлялись, как мало и много времени прошло, я сказал: «Вы забыли, что с 1917-го до 1937-го прошло тоже 20 лет?» Забыли. Быстро, время историческое идет быстро, а личное – возможно, еще быстрее, но личное и историческое не совпадают никогда. Поэтому историческое время всегда объясняется из личных ощущений человека. В общем, историю никто не видит, никто не знает. И в молодости я даже думал, что на самом деле ее нет, ее всегда придумывают в зависимости от необходимости. Сейчас тоже придумывают историю, совершенно другую.
Виктор Резунков: Да, недавно вышел как раз учебник истории, и там поднимается вопрос, в частности, о положительных чертах Иосифа Сталина, к примеру. И я знаю, что вы в свое время подписали письмо против установки памятников Сталину, активно выступали против этого, в разных городах России. Чем вы можете объяснить, собственно говоря, вот это возрождение такого своеобразного факта сталинизации?
Андрей Битов: Я бы так решительно не говорил. Возможно, я подписывал какие-то письма. Одно я помню письмо, которое я подписал. Я действительно был возмущен тем, что памятник Сталину был восстановлен на территории бывшей зоны. Как же так, когда там сама земля пропитана кровью, вся состоит из костей, как, впрочем, и наш родной город, почва из костей и крови – и в то же время такое быстрое забытье. И понял страшную совершенно идею: зеки не давали потомства, а потомство давал ВОХР. Значит, все эти места населены уже взрослыми, уже немолодыми детьми вохровцев, у них растут уже внуки, и они понимают жизнь по-своему. Так что население нельзя измерить бывшим временем. «Иных уж нет, а те далече…» И можно только оплакивать тех, кто может быть возмущен этих. Их нет, и они не дали потомства. Это одно из самых страшных размышлений о тех миллионах, которые погибли. Возможно, среди них была если не лучшая, то, во всяком случае, серьезнейшая часть нашей так называемой популяции российской. Так что я был возмущен этим фактом больше, чем чем бы то ни было.
Что касается Сталина, у меня был такой сон ровно в тот Новый год, когда произошла смена веков, тысячелетий. Мы в Михайловском возводили памятник зайцу, перебежавшему Пушкину дорогу и остановившему его на революционном пути к Сенатской площади. И мы собирались отметить Новый год, компания была, семья со мной была, друзья. И вот служитель Михайловского хороший друг был. У Пушкина были в гостях. И в этот момент Новый год традиционно заменил нам все – и Рождество, и Пасху, лишь бы не 7 ноября и 1 мая. И он до сих пор самый любимый праздник в стране. И вдруг выходит Ельцин и объявляет о том, что он сложил свои полномочия. И уже довольно понятно, кому он их передает. А мы раздражены не чем-нибудь вовсе, а мы раздражены одним моментом: опять про них придется думать. А нам хотелось выпить, закусить и вообще быть отрешенными хотя бы один день в году от назойливости структурного бытия. Но потом все равно вернулись в форму, встретили Новый год, уснул я и проснулся от сна. Во сне мне приснился титульный лист газеты «Правда», очень реалистически, со всеми орденами, логотипами, шрифтами подлинными, и первый указ новой власти: «Всесоюзная перепись царей 1 января 2001 года». И генсеки приравнены к императорам, и получается по счету, что у нас - Владимир Четвертый, потому что Владимир Ильич тоже считается.
Я всем это со смехом рассказывал, а теперь-то понимаю, что сон был вполне пророческий. Потому что вся телевизионная продукция, сериальная такая, исторически-политическая, рассказывает нам о том, какие они все-таки были все человечные, эти наши генеральные секретари, и как они выносили все тяготы истории и нашей государственности, как им было трудно, бедным. И это уже стало касаться даже членов Политбюро, их детей, их семей. То есть это выращивание некоторого такого роялизма что ли.
Виктор Резунков: Андрей Георгиевич, а это взращивание роялизма – это тоже, собственно говоря, по вашему мнению, свойственно природе русского человека?
Андрей Битов: Ну, какая невероятная драма и преимущество мировое – это такое чудовищное пространство, оно, по-видимому, без централизации пока себя обмыслить не могло. И перед 1917 годом, насколько я могу судить, уже складывалось какое-то количество не только губерний (что сейчас является областями), но и какое-то количество, скажем, Россий: южная Россия, северная Россия, центральная Россия, Урал, Западная Сибирь, Восточная Сибирь, Дальний Восток. Это я грубыми, огромными кусками беру, и это все-таки немножко разные России. И очень важно было понимать, что Россия имеет многоликость, и не только национальную, не только, к счастью, отсутствующего теперь пятого пункта, официально отсутствующего в паспорте, но и ментально разного, исторически разного. Так вот, за советское время это все срослось, эти границы снова оказались размытыми, централизованными.
Вернемся к Сталину, которого я как бы пропустил. В конце концов, может быть, это мое какое-то убогое сознание или частный случай, но я никогда не верил в том, что была реальная социалистическая идея. Было великое подсознание империи, которая после Первой мировой войны могла распасться. Империя – это организм, организм сложный, долго росший и живой. Империю можно осознать как форму мира после большой войны. Вот сейчас только что отметили на уровне ЮНЕСКО юбилей Чингисхана, Чингисхан вырастает уже в какую-то почти светлую фигуру, потому что он объединил. Когда я был в Монголии, то увидел, что каждой нации нужен свой отец. Вот у нас сейчас остался только Пушкин в чистом виде, а у них это Чингисхан. Не Данте, не Шекспир, а у них Чингисхан – это фигура духовная. Следовательно, идея империи, которая любым способом должна была сохраниться, вот она и проросла через эту революцию с помощью жестокого императора Сталина. Слава богу, что в списке этих реставраций в кино и в телефильмах Ленина все-таки не очень реабилитировал, это меня не расстраивает. Замечательный фильм снял Сокуров «Телец». Нет реабилитации этому человеку! А вот остальные уже управлялись с тем, что получилось. Так что при всех ужасах Сталин скреплял и копил империю, то есть в нем работало нечто, действительно, от Ивана Грозного, наверное, нечто от Петра и так далее.
Недавно я видел такой плакат в Москве, напротив Павелецкого вокзала. Когда очень много говорили про удвоение ВВП, что очень совпадает с инициалами нашего президента, вот как его удвоить? А вот так он был удвоен: стояли в рост приблизительно выровненные, хотя известно, что Иван Грозный и Петр особенно были очень высокими людьми, но они стояли: Иван Грозный, Петр, Ленин и Владимир Владимирович. И над всем этим было «удвоение ВВП». То есть вот такой плакатик – я на фоне его снялся, стараясь быть пониже. Вот это определенная идея, которая работает, поскольку без централизма такую махину, по-видимому, не создать. И первое, с чего все началось, это была так называемая вертикаль власти, которая сначала почувствовала, что это, возможно, кол, который просто вобьют тебе, куда надо или к которому привяжут тебя, как козу… И действительно, Москва стала, Кремль стал продавливать, как булыжник в сетке с персиками, все стекается в Москву и так далее, и вся Россия не очень долюбливает Москву, тем не менее, там кол, это центр. И вот сейчас уже только что прошедшие выборы показали, что у нас есть партия власти. Вертикаль власти, партия власти – это уже вокруг кола, вокруг Кремля. То есть это, получается, уже похоже на какую-то более-менее космическую модель, вроде волчка.
Но вот то, что сегодня происходит, это, мне кажется, построения общества власти, поскольку общества у нас так и нет. Советское общество было построено путем насилия, все-таки три поколения выросли. И война, великая война, конечно, очень сплотила народы и нации единой благородной крови. А тут – общество потребления, оно же – общество власти. При Сталине, которого я еще хорошо помню, не лично, а время, поскольку я школу кончил при Сталине, я помню, что каждый год, кроме понижения цен, возникала такая радость появления нового наименования – то холодильник «ЗИС», то клей «БФ-2», то еще что-то. И это был единственный дефицит, потому что появлялось одно наименование, его надо было достать и так далее. Это были такие одноразовые, одногодичные, может быть, даже чудеса в закрытом обществе. А сейчас, пожалуйста, у вас развал есть, выбор есть. Проблема в том, что вы можете из этого количества наименований приобрести. Интерес возник в том, чтобы ты мог приобрести еще одно наименование лучше качеством или дороже. Про качество еще плохо понимают, хотят подороже, чтобы показать самому себе, что ты выбиваешься из какого-то слоя в какой-то слой. То есть выращивание общества потребления, которое еще до конца не выросло, в принципе, является выращиванием общества власти. Тогда все совпадает, равнина – это общество власти, партия власти и вертикаль власти.
И такой централизации власти, хотя бы по форме, не было со времен Иосифа Виссарионовича. Потому что звание верховного главнокомандующего, которое мы пропустили мимо ушей, и премьер-министра, и генерального секретаря партии носил только Сталин. Ну, насчет памятников я не знаю, а вот что он был настоящий император, не менее кровавый, чем Чингисхан, - это факт, потому что другими путями империя удержаться не могла. И мы бы сползли с 1914 года, как Советский Союз, в судьбу Австро-Венгрии, которая тихо расползлась по мелким государствам Восточной Европы, и, в частности, судьба Югославии тут очень показательна.
Виктор Резунков: Сергей Митрофанов пишет: «По астрологии Путин – аналог Николая Второго, Медведев – это Керенский – будет недолго. А дальше ждите Ленина». Мы об астрологии немножко поговорим позже, в связи с тем, что вы печатаете рассказы, последние свои заметки относительно астрологических прогнозов.
Александр пишет: «Кончилось ваше времечко. В 1937 году Сталин свернул вам шею». Что вы ответите ему?
Андрей Битов: Мне легко ответить, потому что мне он не свернул шею, а дал рождение. Потому что 27 июля 1936 года был издан закон о запрещении абортов, и неизвестно, был бы я без этого закона жив. Так что, простите, Сталину я многим обязан. А ты – козел (смеется)! Лучше бы твое время кончилось уже, между прочим, и эфирное, и физическое, и политическое, и какое угодно. Если сейчас началась демократия, то ее ни хрена нет, а есть она, в общем-то, как демократия чиновничества, оно распоясалось. Вот для него я был ввел Сталина, и это было бы интересно. А для меня не надо.
Виктор Резунков: Давайте, Андрей Георгиевич, поговорим на другую тему. Каким для вас был ушедший год? Какие события 2007 года стали для вас главными?
Андрей Битов: К сожалению, ничего хорошего. Потому что 70 лет – это 70 лет, и это уже годы, то есть ты теряешь людей. Это для меня основные события. А внешнее меня задевает уже меньше, чем смерти близких. Особенно больно, когда умирают те, про кого ты был уверен, что они тебя похоронят, а не ты их. У меня это связано с потерей друзей. В частности, только что еще 40 дней не прошло, месяц назад я потерял своего главного соратника по клубу Александра Ткаченко, генерального директора. Совершенно на нем держался ПЕН-клуб, я был, так сказать, фигурой больше знаковой. Не знаю даже, как сейчас выстроить продолжение в том же духе, как было, чтобы ПЕН-клуб держался. Царство ему небесное.
Виктор Резунков: ПЕН-клуб ведь неправительственная организация, и вам приходится в какой-то степени заниматься и вопросами защиты прав человека, в какой-то степени что ли проявляться как политическая организация. Вы себя чувствуете в этом плане в работе ПЕН-центра, именно Русского ПЕН-центра, как политический деятель?
Андрей Битов: Нет, это для меня такое запретное и противное слово, что ни за что политическим деятелем я себя не чувствую. Слово «политика» для меня – я понимаю, что это безграмотно, – ненавистно. Особенно не люблю термин «профессиональный политик» - это звучит, как «профессиональный киллер». Хотя, наверное, черт его знает… без них же никогда не было, поэтому чем они будут качественнее, тем лучше. Нет, не политик. И не политическая организация даже по уставу. Даже по уставу это не политическая организация. Это лучше всего… Вы же Мандельштама привели, и он хвалит Есенина, особенно за строку: «Не расстреливал несчастных по темницам…» Вот это и есть обязанность ПЕН-центра, потому что в основном мы заняты защитой тех, кто по всему миру (а этих центров около 150 по миру), во всех странах защищает того, что пострадал за высказанные им суждения и мысли и был подвергнут репрессиям. То есть это узкая такая направленность – именно защита даже не свободы слова, а конкретной судьбы, связанной с репрессиями по линии свободы слова.
Виктор Резунков: Вадим, Москва, пожалуйста.
Слушатель: Я очень рад, что у вас сегодня такой собеседник, который представляет поколение «шестидесятников». И в то же время у меня такой вопрос: почему сейчас ваше поколение еще живо – вы, Аксенов, Белла Ахмадуллина, Фазиль Искандер – почему вы все-таки не отстаиваете те ценности, за которые вы боролись всю свою жизнь? Почему вы сейчас не такие активные? И вот все то, о чем вы говорили, разве вы не видите, что происходит со страной? Вашего голоса не слышно. Если вы так уйдете, молча, это будет просто исторически большая ошибка.
Андрей Битов: Я не знаю, как вы представляете себе формы отстаивания. Дело в том, что, по-видимому, заглох резонанс, а не мы, так что это ваша вина. А мы остались теми же самыми, просто несколько постарше, если не сказать старее стали. А активности, по-моему, столько же. Писатель прежде всего не уступает в слове, в том, что он пишет, и даже в том, что он говорит. Вот я сейчас говорю то, что думаю, и это моя позиция, я ее не уступаю.
Виктор Резунков: Могли бы вы назвать литературное открытие ушедшего года?
Андрей Битов: Ну, стыдно повторять этот анекдот, что чукча не читатель. Я читаю очень медленно, выборочно, редко и когда книга мне очень нравится, когда я не могу отложить это в сторону. Это случается редко. Вот сейчас возникла такая скромная новая Пушкинская премия, в которой я участвую как часть жюри, модератор или еще кто-то, и вот там возникают новые для меня писатели, которые не нравятся, как они пишут. Дмитрий Новиков из Петрозаводска, последний лауреат, врач. Алексей Лукьянов, кажется, из Соликамска, с Урала откуда-то, кузнец. Это вот, понимаете, та Россия, которая тихо отстоялась мимо мутных волн гласности, которые во многом, кроме публикации уже написанных ранее классных текстов, в основном, по-моему, пролетел таких пыльным ветром. А вот всегда отстаивается все в провинции. Так что русская провинция продолжает писать, люди молодые. И на самом деле, то, что потом будет объявлено как достижение времени, неизвестно нам, мы этого человека еще не знаем. Так что о событиях 2007 года мы узнаем, когда этот человек станет уже знаменит и стар. А может быть, он сейчас уже «Войну и мир» написал, мы не знаем.
Вообще, современные и опубликованные – это очень разные вещи. Я теперь часто привожу студентам, публике такой пример. 1929 год будет рассматриваться как необыкновенный взлет русской литературы, потому что в пике собственного дара находились Зощенко и Платонов, Булгаков, Мандельштам. А кто их знал? Да не было такой собаки, которая знала бы их. Так что незачем говорить об известности и путать ее с качеством. Думаю, что как раз сейчас вызрело качество. Недавно мне пришлось «жюрить» «Повести Белкина». Очень хорошая такая идея, потому что повесть – это именно чисто русский жанр, замечательный выдуманный между романом и рассказом и имеющий глубокую древнюю традицию и чудесные образцы. Вот в «Повестях Белкина» из предложенных мне уже в лонг-листе 30 произведений мне по-настоящему понравилось 6. Это немыслимый процент, я не ожидал. Так что есть, есть пишущие люди. И, кстати, когда начинают писать, там нет никакого скудоумия и утраты позиций, наоборот, там есть какое-то возрождение традиций. Немножко Лесков, немножко Тынянов… Очень большой интерес к русской истории. Нет, по-моему, сейчас как раз пишут, только мы этого не замечаем, не знаем. Надо почитывать, прежде чем ругать современное состояние литературы, хотя бы почитывать.
Виктор Резунков: Виктор Иванович, Москва, пожалуйста.
Слушатель: Здравствуйте. В последнее время и на прилавках книжных магазинов вижу только лишь авторов, которых читать просто неинтересно. В основном это детективы и прочее такого типа. Или у нас стали слишком большие писатели – президенты, до премьеров еще не дошло. А не хотите ли вы написать интересную книгу о работе наших доблестных спецслужб, в которой было бы изложено, сколько преступлений они совершили и совершают по настоящее время? И об этом хорошо осведомлен президент России господин Путин.
Андрей Битов: Ну, это совсем не моя компетенция. Я провел большую часть жизни под некоторым вниманием этих доблестных спецслужб, и подозреваю, что они абсолютно необходимы для государственной структуры. Но, простите меня, от человека, который полвека пишет, которого вы соизволили никогда не читать, уже поздно требовать, чтобы я вдруг бросился писать про спецслужбы.
Виктор Резунков: Сергей, Москва, пожалуйста.
Слушатель: Добрый вечер. Андрей, очень приятно вас слышать, и я хотел бы задать такой вопрос. Недавно мы разговаривали, мы сейчас живем в переломный период, который сравним с 1917 годом. То есть вот эти 15 лет – с 1990 по 2007 год – их можно сравнить с 1917 по 1934 год или по 1936-ой. И простые люди, обыкновенные, они не слышат голоса людей, которым много дано, с которых должны много спрашивать, но у них никто ничего не спрашивает. Умные люди, значительные, которые философы, писатели, ученые, они ничего не говорят, они занимаются своей жизнью, пишут свои книги, свою работу делают. И то, что со страной происходит, их это, по всему видно, не касается. Как какой-то время, лет пять назад, Приставкин, по-моему, говорил, что его устраивает то, что он едет, например, и его не устраивает жить по закону, потому что его больше устраивает то, что он может договориться с инспектором ГАИ, такая жизнь ему больше по душе. А когда сосед может «настучать» и сказать, что он, например, превысил скорость, и за это его оштрафуют, накажут по закону, - его такая жизнь не устраивает. Я хотел бы спросить, вам как больше по душе – жить по закону, как во всех нормальных европейских странах, или жить по понятиям, как у нас в России, как мы раньше жили, и при «совке», и при перестройке, и при Ельцине?
Андрей Битов: Уже мы отчасти этого касались, мне неприятно жить ни тогда, ни сейчас. Есть формула такая: раньше было страшно, теперь – противно». Но противно – это более свободное чувство, вот что я вам скажу. Потому что за него не убивают. А так, как говорил Жванецкий, запах чем хорош: не нравится – отойди. Значит, нюхать надо меньше, если вам не нравится. Что касается моей позиции, то опять же беда стране, в которой закон не действует, а применяется. Он у нас применяется, а не действует. Когда он будет касаться и президента, и высокого чиновника, и генерального прокурора – вот тогда я пойму, что закон есть, и буду жить по закону. А так я не жил по закону, и не буду жить по закону. Я никогда не воровал, никогда не убивал, а по закону я жить не буду. Это же за закон? Я его не знаю, он мне неведом. Мне ведом только закон, который могут применить в отношении меня, и пока что это не изменилось. У меня есть один закон, и лучше кодекса я не знаю, - это заповеди Божьи.
Виктор Резунков: Алла Павловна, Москва, пожалуйста.
Слушатель: Что я хочу сказать, я на год старше вас, я 1935 года, но как-то я все-таки стараюсь… Я, конечно, не публичный человек, не профессиональный политик, не принадлежу к элите страны, но я все равно стараюсь хоть что-то сделать, чтобы изменить вот эту жизнь для моих детей, для моих внуков. У нас так много так называемой интеллигенции, которая легла под эту власть. Вот 7-го числа была передача на Первом канале, сейчас Год семьи – и уже противно это смотреть! Ведь вы как бы цвет нашей нации, но если вы ничего не сделаете, я не знаю тогда, во что верить и как жить дальше.
Андрей Битов: Лично я делаю все, что могу. И, кстати, тоже не могу справиться с собственными детьми, не могу им запретить смотреть телевизор или тусоваться, или заставить их читать. Так что проблемы меня касаются впрямую, и стараюсь я что-то сделать для детей. Хотя бы мне приходится в мои 70 лет продолжать работать. Четверо детей, четверо внуков – этого достаточно, не говоря о прочих общественных обязанностях. Вообще, человек должен поступать, когда от него требуется поступок, а размахивать лозунгами… Кто меня выпустит на вашу передачу, чтобы я сказал, что это пошлость? Мое дело – не сказать эту пошлость, не участвовать в этом. А когда уж мне дается эфир или экран, или время, или бумага – говорить то, что я думаю. Другого способа осуществления своей гражданской позиции в этих условиях у меня нет.
Виктор Резунков: Павел, Москва, пожалуйста.
Слушатель: Здравствуйте. Андрей Георгиевич, снимаю шляпу, рад вас слышать. Всем здоровья! Вы знаете, не согласен – извините, уж так получается – с тем, что нужно отойти. Понимаете, некуда отойти, не отойдешь ведь. И попробуйте бояться, не бояться – пахнет. Один в Краснокаменске запах ощущает, что он там нюхает – не знаю. НТВ нет. Кто убит, перебит. Это очень так просто все происходит. Так что, к сожалению, мне кажется, что это не повтор, а я не знаю, как это называется. Это наше пространство, мы такие. Спасибо вам большое, Андрей Георгиевич!
Андрей Битов: Извините, я неудачно привел цитату, вы ее восприняли слишком буквально. Знаете, нарочно нюхать не надо – вот только что я могу сказать. А хотя вы озонируете хотя бы собственное семейное пространство – это уже много.
Виктор Резунков: Андрей Георгиевич, я хотел на другую тему задать вопрос. Недавно известный писатель Лев Рубинштейн опубликовал на страницах «Грани.Ру» статью, посвященную смерти постмодернизма. Вы согласны с его утверждением, что постмодернизм умер? И вообще, что придет ему на смену, опять соцарт?
Андрей Битов: Я совершенно не разбираюсь в этих дефинициях. Я однажды одного специалиста, крупного ученого спросил, что такое постмодернизм, чтобы он мне объяснил в двух словах. Он говорит: «Это то, что не было описано еще другими «измами»». Вот это я понимаю. Когда мне сподобилось преподавать в Штатах, я читал такие, например, лекции, как «Пушкин – первый постмодернист» и «Россия – родина постмодернизма». Для меня постмодернизм – это обретение новой свободы внутренней, которая неизбежно выразится в форме. И свой постмодернизм, а меня иногда называют каким-то провозвестником по прозе, во всяком случае, я вижу в «Евгении Онегине» или даже глубже у Лоуренса Стерна, английского писателя XVIII века, я вижу это там, то есть максимальную свободу. Как говорил Николай Заболоцкий, мой любимый поэт, чтобы стать ультрасовременным, надо на пару веков пораньше заглянуть, и тогда вы найдете те формы…
А что касается соцарта, к сожалению, это иногда очень остроумно и смешно, но это использование того, что сделано, это не рождение новых форм, это не новая речь. С новой речью… я не вижу, кто выступил с новой речью. Это как бы пародирование старой речи, так что для меня в этом ничего нет. А вот если говорить о советском периоде, потому что была в мои времена еще точка зрения, что литература кончилась с октябрьским переворотом, то как раз самое ценное, что я нахожу за советский период, - то, чего не могло быть без этого переворота, - это, допустим, людей, которые говорили другим языком. Таких писателей, как Зощенко, Андрей Платонов или Николай Заболоцкий, быть не могло, не придумаете вы их. И чем был хорош наш авангард, который в такой моде на Западе, тем что он очень природен, он был рожден как традиционная культура под глубоким давлением и запретом.
Виктор Резунков: Александр, Москва, пожалуйста.
Слушатель: У меня к господину Битову вопрос такой. Лет 40 тому назад я в «Литературке» прочел статью, что Андрей Битов в командировку поехал в Италию и там пропал, и вроде его там похитили. Что на самом деле было? Будьте любезны, это очень интересно.
Андрей Битов: Вот к вопросу о спецслужбах, я 50 лет пишут качественную литературу, которую никто не читал, а меня до сих пор спрашивают из-за анекдота Довлатова, ударил ли я Вознесенского и сбежал ли я в Англию. В Англию я никогда не сбегал, это был Олег Битов, такой человек, и хватит об этом. Надо хоть раз быть приличным перед автором и вести себя достойно, и спрашивать его о том, что он написал.
Виктор Резунков: Андрей Георгиевич, у меня к вам вопрос как к петербуржцу. В последнее время я хочу, и мне как будто в душу наплевали, когда я вижу, что происходит с городом. У вас нет этого чувства, что город разрушается окончательно, никаких вообще нет надежд на спасение?
Андрей Битов: Такое же чувство замечательно описано у замечательного питерского писателя Константина Вагинова. Он ходил по разоренному Петербургу времен военного коммунизма, он античник был, и он чувствовал себя в развалинах Древнего Рима. Скажу другое наблюдение из своих скромных архитектурных открытий, наверное, очевидных для любого специалиста. Петербург всегда строился в начале века. Как его Петр затеял, не так много он построил, а идея его продолжала работать. При Пушкине, хотя Пушкин не архитектор, но Пушкин еще из окна Мойки видел, как достраивался Генеральный штаб. Мой модерн, которым я живу на Петроградской стороне. Сейчас Бог покажет, время покажет, что сейчас происходит.
Виктор Резунков: Спасибо большое, Андрей Георгиевич.
