Марина Тимашева: В рамках фестиваля «Большая перемена» в Москве побывал театр «Самарт» - один из лучших коллективов российской провинции. Я, конечно, видела преимущественно спектакли взрослого репертуара. А теперь пошла на постановку для маленьких. Называется «Счастливый Ганс», написал ее по мотивам сказки братьев Гримм Михаил Бартенев, поставил Александр Кузин, а роль Гусыни сыграла выдающаяся актриса Роза Хайруллина, лауреат Государственной премии России, лауреат премии «Золотая Маска», лауреат премии Фонда Станиславского и заслуженная артистка Татарстана. Раньше-то, когда я была маленькая, народными артистами в детских спектаклях никого было не удивить, то ли дело – теперь. Так что, участие Розы в «Счастливом Гансе» особенно приятно.
(Звучит сцена из спектакля)
На сцене Центра имени Мейерхольда соорудили шатер, всех зрителей разместили под его сводами, малышей – на полу, на подушечках, родителей – позади, на стульях. И показали им очень смешной, просто придуманный спектакль. Один персонаж - его играет Игорь Рудаков - хитрый, толстый жадина, второй – тощий, бледный мечтательный, зовут Гансом, он же – Павел Маркелов. Ганс Хозяина спасает, тот в благодарность отдает ему Лошадь, потом о сделке начинает жалеть и меняет Лошадь на Свинью, потом – Свинью – на Гусыню, а Гусыню и вовсе отбирает. Гансу все нипочем – характер у него такой – радуется тому, что есть, а чего нет – того и не надобно. Три актрисы-клоунессы по очереди вживаются в образы свиньи, гусыни и лошади. Делается это просто: надела на спину рюкзак розовый, стыдливо всхрюкнула – свинья, повесила на шею хомут, взбрыкнула ногой - лошадь. Ну, и конечно, у каждой героине есть своя песенка.
(Звучит песня)
Добрый, веселый, хороший, простой детский театр теперь большая редкость, но больше, чем спектакль, поразили меня современные дети – давно я их в таком количестве не видела. Работали актеры в нечеловеческих условиях – детишки копошились у них прямо под ногами, отвоевывая по ходу действия все больше места под солнцем, так, что под конец, актерам уже и шаг сделать было сложно. Мало того, стоило актеру оставить на полу какой-либо предмет, как тот немедленно исчезал в карманах юных зрителей. Вот и думай, как играть следующую сцену, если похищенный предмет для нее необходим. А еще – я продолжаю кляузничать - милые детишки тащили актеров за штаны, лазали по их карманам, расшнуровывали на них ботинки, короче, всячески препятствовали осуществлению актерами святого права на труд. Такую активность следовало бы скорее признать разновидностью агрессии. Актеры, отдадим им должное, все сносили, все терпели, и были готовы к любым неожиданностям. Даже к той, что милые малыши изо всех сил подсказывали плохому герою, куда пойти и как поступить, чтобы поплохеть окончательно. Раньше дети подсказывали добрым героям, а плохим – пудрили мозги, стараясь всеми правдами и неправдами помешать осуществиться дурным намерениям. То ли дело нынче. Честная пошла молодежь. Совершенно изумленная, я стала расспрашивать Розу Хайруллину, всегда ли на этом спектакле такое творится, везде ли нынче такие детишки?
Роза Хайруллина: Нет, они очень отличаются, потому что сразу видно, что это московские дети. В них больше агрессии, в них больше рацио, в них больше видео, интернета, и в них практически отсутствует природа.
Марина Тимашева: В Самаре дети тоже участвуют в спектакле?
Роза Хайруллина: Они активно участвуют, очень активно, но их активность проявляется в доброте.
Марина Тимашева: Вроде, такой умный спектакль. Между тем, вышла я в грустном настроении , потому что дети все время подсказывали злому человеку всякие скверные вещи. Они вели себя, как маленькие предатели. Это что, этому есть какое-то объяснение?
Роза Хайруллина: Я думаю, что объяснение просто в отсутствии такого персонажа в жизни. Дети не верят, что человек может просто жить, просто радоваться солнцу, воздуху, земле, и не иметь при этом ничего.
Марина Тимашева: Несколько раз было ощущение, что дети вообще сорвут спектакль?
Роза Хайруллина: Нет, такого никогда не было. Если они сорвут спектакль, то грош цена нам, как актерам.
Марина Тимашева: Разговор о маленьком зрителе мы продолжаем с драматургом Михаилом Бартеневым. У него очень много пьес для детей, театры их любят и активно ставят. Драматурги обыкновенно очень не любят, когда режиссеры особенно вольничают с их пьесами, а здесь получается такое количество авторов – собственно, сколько детей в зале, столько будет у Миши Бартенева соавторов. Авторское самолюбие терпит такое участие?
Михаил Бартенев: Абсолютно. Я в этом смысле уже давно, даже в таких традиционных театрах, настолько привык к тому, что делают с текстом, особенно, в детской пьесе, в детском спектакле. Здесь-то это счастье, потому что для этого и делалось. Там, конечно, есть зоны импровизации, и в эти зоны импровизации, естественно, входит взаимоотношение со зрителем, с ребенком. Когда ребенок начинает подсказывать: «Он туда пошел!», то артист на большой сцене делает вид, что ничего не слышит, и идет в противоположную сторону. А здесь так нельзя. Здесь надо как-то реагировать. Дурачок он, не понимает, или он хитрый и не хочет понимать, или актер начинает ему что-то выговаривать, этому зрителю. То есть тут возникает огромное количество свободных зон. Чем этого больше, тем радостнее, мы это делали осмысленно, это было заранее задумано. Сюжет-то бродячий: отдал, поменялся, остался ни с чем. Но я основывался на сказке братьев Гримм. Если говорить по взрослому, то хотелось сделать такую историю и про нас, и про театр, и про бессмысленную преданность игре, которая никуда не ведет. И когда мы говорим, что мы счастливы, это тоже большой вопрос: мы себя сами уговариваем или это на самом деле так. Но, во всяком случае, жизнь этому посвящаем. Так что, тут эта тема изначально была важна, поэтому эта сказка и была взята.
Марина Тимашева: Дети, которые смотрели спектакль в Самаре и дети, которые смотрели его здесь, разница есть?
Михаил Бартенев: На каждом спектакле есть разница, это каждый раз совершенно другие дети, совершенно другие реакции. Скажем, когда мы играли в Беслане, это был совершенно другой зал. Я не хочу сказать, что это какие-то другие дети из-за того, что это Беслан, а, скорее, какие-то национальные особенности. Большая сдержанность, они более хозяйственные, они очень беспокоились за то, чтобы у хозяина что-то не увели. Те стараются увести, а эти его все предупреждали, что «смотри, смотри, у тебя сейчас смогут свинью утащить!». Очень зависит от того, пришли ли дети с родителями, пришел ли класс с учительницей. Тут столько нюансов! У нас сейчас второй спектакль в Москве. На первом спектакле артисты еле справились с детьми.
Марина Тимашева: Дети так предательски себя вели. Я не понимаю, это что?
Михаил Бартенев: Видимо, поэтому Хармс и говорил, что с детьми что-то надо делать. Я, может, не столь жесток, но, на самом деле - да, из десяти голосов один только подсказывает то, что надо было подсказывать с позиции нашей морали, остальные исключительно на разрушение работают. Это так, это везде, это практически везде. Причем, я не думаю, что это воспитание. Значит, это в человеке сидит. Это проявление каких-то внутренних инстинктов схватить, завладеть, отнять, чтобы побольше было. Все дети с двухлетнего возраста или даже с годовалого, начинают чужое хватать и тащить к себе в песочницу, в свой уголок, это вполне характерная для них особенность. Ты просто мне на больное место попала.
Марина Тимашева: А если я, например, автор пьесы, что мне-то с этим делать? Мне стараться избегать возможных зон импровизации, не провоцировать ребенка на проявление не лучших человеческих свойств, или мне, наоборот, оставлять эти зоны импровизации и надеяться на то, что в настоящей жизни, вспомнив весь спектакль целиком, они так не будут поступать?
Михаил Бартенев: Может быть, Марина. У меня слабая надежда, но другого-то все равно ничего нет. Мне кажется, что та тишина, которая почти всегда бывает в конце, когда Хозяин говорит, что счастья нет… Вдруг у детей меняются лица, они замолкают (самые скандальные, они все равно замолкают). Значит, что-то их прошибает. И, может, на каком-то не рациональном, а чисто эмоциональном уровне, это что-то в них закладывает.
