Марина Тимашева: 4 февраля исполнится год со дня смерти Ильи Кормильцева. В некрологе, озвученном в программе «Поверх барьеров», по понятным причинам не стоило привлекать внимание к неоднозначным, скажем так, фактам его биографии. С тех пор очень многие высказались на эту тему. Причем, таким образом, чтобы главным в жизни поэта оказалась не поэзия, а политика и продукция издательства «Ультракультура». С моей точки зрения, то, что умный, талантливый человек с хорошим вкусом и ясными представлениями о добре и зле стал под конец жизни этим заниматься – такое объяснимо только болезнью. Во всяком случае, мне спокойнее так думать, чтобы не терять веры в человечество. Для меня Илья Кормильцев останется тем, с кем я дружила, кого уважала, автором слов замечательных песен, которые пел его друг Вячеслав Бутусов, и которые до сих пор помнят миллионы людей.
(Песня «Если ты хочешь любить меня, полюби мою тень»)
Время от времени в московском театре «Практика» проходят поэтические вечера. Обычно авторы сами читают свои стихи, слегка театрализуя представление. Однако, в тот день, о котором пойдет речь дальше, сам поэт прочесть своих стихов уже не мог. Написанные им слова произносили другие люди, кто по памяти, кто по бумажке, кто – по книжке. Автор песен рок-группы «Наутилус-Помипилиус», видимо, хотел не большей славы (куда уж больше), но другой. Он говорил: «Человек, который пишет песни – литературный маргинал, его держат за пацана». И вот в «Практике» собрались его друзья, чтобы немного попеть, а в основном – почитать его стихи. Говорю честно, без музыкального сопровождения и без голоса Славы Бутусова они сильно проигрывают. Предоставляю вам возможность сравнить самим. Вот хороший актер Иван Вырыпаев читает «Железнодорожника», а потом послушайте, как поет Бутусов.
Иван Вырыпаев:
Последний поезд на небо отправится в полночь
С полустанка, покрытого шапкой снегов.
Железнодорожник вернется в коморку,
Уляжется в койку, не сняв сапогов.
Посмотрит на чьё-то увядшее фото,
Нальет и закусит соленой слезой,
Откроет окошко, достанет берданку
И будет сшибать звезду за звездой.
(Песня «Железнодорожник»)
К сожалению, отношения Кормильцева и Бутусова оказались омрачены. Илья в последние годы провоцировал публичные ссоры с разными людьми, в том числе, со Славой, но существует объективная реальность – целую, по сути дела, эпоху они были «связаны одной целью, скованы одной цепью», они действовали заодно в рамках того жанра, который зовется рок-музыкой. И нет ничего стыдного в том, что стихи написаны для песен. Кажется, участники вечера, в основном, придерживаются того же мнения, потому что читали они, по преимуществу, стихи, которые не были положены на музыку или не слишком часто исполнялись. Или не стихи, а прозу. Начнем с «Пролога к автобиографии» в исполнении актера Вадима Демчога.
Вадим Демчог:
Мир, как мать, которая не любит меня,
и Бог, как отец, которого я не знаю
Мы стартовали с Гагариным
практически одновременно:
каждый – в свой космос
Мир обожал Брижит Бордо
и музыку Нино Ротта
Роботы еще казались смешными
война казалась выигранной раз и навсегда
Впрочем, была атомная бомба,
но об этом старались не думать
я увидел фотографию взрыва
в томе IX «Всемирной Истории»
когда мне было четыре года
с тех пор почти до тридцатилетия
я просыпался от звука каждого самолета
пролетавшего в небе
и сжимался в комок
страх смерти от руки
лежащей на кнопке за тысячи километров
от нашего дома
вырастил нас жадными до удовольствий
безжалостными и инфантильными людьми
живущими жизнью взаймы
я читал романы Жюля Верна
я мечтал стать капитаном Немо:
о, подводные лодки - железные матки
скользящие в околоплодных водах
Мировых Океанов
над обломками атлантид и титаников:
мечта всех одиноких детей
не желавших рождаться
в пять лет на крыльце недостроенной дачи
я испугался большого древесного жука
с невероятной длины усами:
жук пер на меня, а я пятился
пока не упал с крыльца
и не ударился больно о землю затылком
я понял, что нужно стать таким же, как жук –
усатым и страшным
мир, как мать, которая не любит меня,
и Бог, как отец, которого я не знаю
Марина Тимашева: Страх смерти – та же тема звучит в стихотворении 1997 года. Оно называется «Золотой дирижабль» и специально для вечера памяти Кормильцева было положено на музыку и спето саксофонистом «Наутилуса Помпилиуса» Алексеем Могилевским
(Песня « Я еще не хочу умирать, я уже не боюсь умереть»)
Алексей Могилевский, боясь забыть слова, держал перед собой текст, а во время инструментальных пассажей, прятал бумажку со словами в саксофон, вышла такая необычная сурдинка. И тоже, словно под сурдинку, тихо Дмитрий Быков читал свои стихи, посвященные памяти Ильи Кормильцева.
Дмитрий Быков:
Заглянуть бы туда, чтоб успеть заглянуть сюда
И сказать: о да,
Все действительно так, как надеется большинство,
И лучше того.
Не какой-нибудь вынимаемый из мешка
Золотой орех,
Не одна исполненная мечта —
Превышенье всех.
Нету гурий, фурий, солнечных городов,
Золотых садов, молодых годов,
Но зато есть то, для чего и названья нет, —
И отсюда бред,
Бормотанье о музыке, о сияющем сквозняке
На неведомом языке.
И еще я вижу пространство большой тоски —
Вероятно, ад, —
И поэтому надо вести себя по-людски,
По-людски, тебе говорят.
То есть не врать, не жадничать свыше меры,
Не убивать и прочая бла-бла-бла.
Если же погибать, то ради химеры,
А не бабла.
…Заглянуть на тот свет, чтоб вернуться на этот свет
И сказать: о нет.
Все действительно так, как думает меньшинство:
Ничего, совсем ничего.
Нет ни гурий, ни фурий, ни солнечных городов —
Никаких следов:
Пустота пустот до скончанья лет,
И отсюда бред,
Безнадежный отчет ниоткуда и ни о ком
Костенеющим языком.
Опадают последние отблески, лепестки,
Исчезает видеоряд.
И поэтому надо вести себя по-людски,
По-людски, тебе говорят.
То есть терпеть, как приличествует мужчине,
Перемигиваться, подшучивать над каргой,
Все как обычно, но не по той причине,
А по другой.
Марина Тимашева: Евгенией Бунимович выбрал для исполнения отрывок из статьи Ильи Кормильцева, датированной 2004-м годом.
Евгений Бунимович: Скажите, давно ли вы в последний раз сломя голову мчались в магазин за новым альбомом музыкального коллектива, новым романом оригинального писателя? На просмотр фильма, чтобы именно сейчас, именно в первый день, потому что безумно интересно? Я вот, лично, очень давно. Этому можно найти множество объяснений. Культурно-социологическое, например. В прошлое десятилетие постсоветские люди так активно наверстывали упущенное и впитывали непознанное, что наступило естественное пресыщение. Как говорят в таких случаях барышни: «Тряпок полно, а надеть нечего». В этом есть доля правды, но и только. Впитывание нового подразумевает наличие нового. А ведь стоит только пробежаться глазами по концертно-клубным афишам хоть Москвы, хоть Лондона, как становится ясно - они населены или тенями прошлого, пусть, порой, весьма бодрыми или новыми подделками - полезными, понятными, и недолговечными, как современная бытовая техника. Другое объяснение. Обидно-личное. Староват стал. Объяснений можно выдумать еще немало, но проще признать очевидное: мы живем в эпоху вакуума. И это не только очередная национальная особенность это – глобальное. Как пел орденоносец Гребенщиков, что в полях определенного напряга «любое устройство сгорает на раз». А с чем сравнить напряг того поля, которое сейчас нас пронизывает изо дня в день с такой интенсивностью, что впору задуматься: так ли уж безумны конспирологи, утверждающие, что власть облучает нас какими-то там инфраволнами. С кануна мировой войн, бросьте, никто, кроме жителей Европы, никто всерьез не волновался. С ядерными мурашками Холодной войны сходства больше, но присущий тому времени спортивный дух соревнования слона с китом подпитывал и толкал вперед все – от космических технологий до музыкальных стилей. Настоящий же вакуум никуда и никого не подталкивает. Он всасывает и аннигилирует. Вакуум это отсутствие Будущего, именно такого, с большой буквы, поскольку у пустоты Будущего нет. Такое отсутствие проектов Будущего мир не знавал довольно давно. Не возьмусь сказать, насколько давно. Отсутствие мало-мальски внятных проектов будущего заставляет людей хвататься за настоящее, как утопающий хватается за спасительный плотик. Как выжить в эпоху панкреальности? Какими звуками, словами, картинами и мыслями вдохновляться посреди безбрежного вакуума? Как обнаружить позитив среди разрушенного безжалостной эксплуатацией пространства, не впадая при этом в средневековые крайности фундаментализма, ксенофобии, расизма и тоталитарного озверения? Не буду врать – ответов на эти вопросы у меня нет. Есть только смутная надежда на то, что они, эти ответы, существуют, и что отсутствие Будущего окажется таким же преходящим миражом, как и конец истории. В конце концов, как любит шутить один мой знакомый: «Конец света - не более, чем несбыточная мечта человечества».
Марина Тимашева: Я знала Илью Кормильцева, как весьма скептичного, но веселого и легкого в общении человека, гурмана, жено- и жизнелюба. К тому же, у него был такой характерный прищур, и даже самые серьезные вещи он проговаривал, озорно щурясь. А из того, что и как читали и пели в театре «Практика», получалось, что он был человеком мрачным, вовсе не расположенным к жизни и ее прелестям. И это, в целом, соответствует образу песен, им написанных. Выходит, что в быту Илья Кормильцев был совсем не похож на себя в творчестве. Прежде я об этом не думала. А зря, ответ был дан им самим в одном из самых ранних текстов, написанных для группы «Урфин Джюс». На вечере в театре «Практика» ее пел лидер «Урфин Джюса», композитор Александр Пантыкин. Аккомпанировал он себе на инструменте, который театр «Практика» купил для выступления какого-то американского коллектива, а потом выяснилось, что его прежним владельцем был Илья Кормильцев: « Скрыть эту боль…Ты не знаешь, чего это стоило мне»)
3 февраля в театре «Практика» - снова вечер памяти Ильи Кормильцева. Но я обратилась к прошлогоднему потому, что, во-первых, следующая программа Поверх барьеров выйдет в эфир 7 февраля, а годовщина смерти Ильи – 4-го, а во-вторых, потому, что тогда вечер проводили в определенном эмоциональном состоянии. Мне кажется, оно слышно и в выборе текстов, и в интонации, с которой они были прочитаны или пропеты.
