Ирина Лагунина: В этом году исполняется 100 лет со дня рождения выдающегося российского физика, лауреата Нобелевской премии Льва Ландау. В первой передаче, посвященной юбилею ученого, его ученик и соавтор, основатель Института теоретической физики им. Ландау, автор книги воспоминаний "Дау, Кентавр и другие", академик Исаак Халатников расскажет о начале своего сотрудничества с Ландау в Институте физических проблем, об участии физиков-теоретиков в работе над атомным проектом и об обстановке, в которой работали ученые в послевоенные годы.
С Исааком Халатниковым беседует Ольга Орлова.
Ольга Орлова: Исаак Маркович, вы познакомились с Ландау еще до Великой отечественной войны, судя по вашим воспоминаниям, в 40 году, но аспирантом вы уже стали после войны, после демобилизации в 45. В тот момент Ландау возглавлял теоротдел, Петр Капица был директором института. Вот какая обстановка была в институте, внутри института что происходило?
Исаак Халатников: Внутри института был уникальным учреждением. Это было совершенно ясно. Необыкновенный порядок, начало всех заседаний в точно установленное время. Ученые советы, которые проводил Капица. И конечно, семинары Ландау. На первые семинары собирался только кружок, близкий круг Ландау, его ближайшие ученики. Они все помещались за большим таким прямоугольным столом, который стоял на подиуме. Дальше на стене были доски, на которых докладчики докладывали. Так что все участники, которых было человек 12, эти семинары в таком изысканном составе, 12 человек сидели за этим столом. Ландау внимательно слушал докладчика, перебивал сам, перебивали и участники семинара. Можно было задавать вопросы, не дожидаясь, пока докладчик кончит рассказывать. В нормальной ситуации Ландау перебивал, задавал вопросы, добивался ясности. Иногда сам выходил к доске и показывал, как вообще это следует делать. Потому что обычно на семинарах рассказывали рефераты работ, которые публиковались в физическом журнале «Физика Ревю». Только теперь «Физика Ревю» несколько томов в месяц выходит, а тогда была тоненькая тетрадка каждый месяц.
Ольга Орлова: А вы могли свободно выписывать, получать, читать?
Исаак Халатников: Институт выписывал, библиотека была хорошо оборудована, снабжалась всеми журналами. Так что в этом отношении все было хорошо. Даже я в послевоенные годы вместе с Ландау после ухода Капицы были переключены на атомные дела полностью. Я до этого был аспирантом, а в декабре 46 года Ландау мне сообщил: а теперь вы будете не аспирантом, а младшим научным сотрудником. На этом кончилась моя аспирантура. Мы начали создавать отдел совсем другого типа с вычислительным бюро. Вначале наш теоротдел состоял Ландау, Евгений Лившиц и я. К нам присоединился еще Сергей Дьяков, который работал с Компанеецем, был такой ученик у Ландау Компанеец, но там была лаборатория Зельдовича. В этой лаборатории Зельдовича работал Сергей Дьяков, еще молодой теоретик. Но он в одном из ответвлений атомного проекта успел себя проявить. Были разные направления, он с Зельдовичем, с Компанеецем работал. Появился Сергей Дьяков, обычно был моим дублером в некотором смысле. Дело в том, что ответственные расчеты нужно было проводить, как это называлось, в две руки. Поэтому они делались двумя сотрудниками, независимо, параллельно. И Сергей был моим дублером. Иногда мы с Евгением Михайловичем основные формулы писали. В дальнейшем мы были с Сергеем Дьяковым дублерами, большие расчеты проводили вместе. Нам даже выделили отдельно от тех комнат, где сидели наши теоретики и наши девушки-вычислительницы, нам выделили в другом месте страшно изолированную комнату с Сергеем Дьяковым. Дело в том, что мы занимались не только закрытыми работами, но и физикой. Каждый из нас имел свой «приусадебный участок». Сложности состояли в том, что мы все обязаны были печататься в российских журналах физических.
Ольга Орлова: В иностранных тогда не разрешали печататься?
Исаак Халатников: Даже как-то вопрос не возникал. До войны основной российский журнал - Журнал экспериментальной и теоретической физики, он издавался еще и на английском, и там печатались те же статьи на английском языке. Затем это кончилось. Сейчас мы понимаем, что наша наука, в частности, теоретическая физика терпела большой ущерб поэтому. Потому что даже сейчас, если вы напечатаетесь не в очень престижном журнале, сейчас это означает, что почти вы ее выбросили, ее никто не прочтет. А вообще журналы читают очень плохо сейчас. Поэтому если вы хотите быть уверенны, что ваш приоритет будет признан, то надо ехать рассказывать и вдалбливать. Тех, кого они видели, тех они будут цитировать и на них будут ссылаться. Только гарантия, что на вас сошлются - это нужно самому ехать и самому рассказывать.
Ольга Орлова: Капица долго работал в Англии, Ландау работал в лаборатории Нильса Бора. У вас в те годы, когда вы стали аспирантом в 40-50 годы, не было возможности выезжать за границу, делать доклады?
Исаак Халатников: Хороший вопрос. Дело в том, что я кроме того, что занимался бомбой, продолжал заниматься тем, что я начал в 46 году и в 48 году я защитил кандидатскую диссертацию, я занимался все той же теорией сверхтекучести, которую Капица открыл явление, Ландау первый объяснил, а я дальше развивал, на даже более высоком уровне, технически более сложном уровне развивал теорию сверхтекучести. Мое имя на Западе было известно. Дело в том, что центром мира по низким температурам и по сверхтекучести оставалась Англия, там, где Капица начинал работать. Кстати, сверхтекучесть независимо Капица открыл в 38 году в Москве, когда вернулся в Англии, но в Англии продолжали работы Алан и Майзнер, и они тоже открыли сверхтекучесть, но они не все поняли. Меня знали в Англии. Как это объяснить? Я могу сказать, например, английский физик Давид Шембер, позже член Королевского общества, работал некоторое время в Москве. И поэтому он познакомился с нами. Наши работы становились известны. На английский язык частично переводились.
Ольга Орлова: И попадали.
Исаак Халатников: Поэтому изоляция была не стопроцентная. Когда я позже приехал в Англию, то меня там все знали и по физике низких температур, и по теории относительности, космологии. Поэтому информация все-таки доходила.
Ольга Орлова: Удивительная вещь: в книге ваших воспоминаний, которая недавно вышла, первое, что бросается в глаза – это название «Дау, Кентавр и другие». Дау – так называли Ландау в институте, Кентавр - так называли Капицу. Почему в такой последовательности вы назвали, почему сначала Ландау, потом Капица? Для вас это что значит?
Исаак Халатников: Для меня это много значит, потому что Ландау был мой учитель, и я работал с Ландау. Капица оказал мне содействие в том, чтобы меня из армии извлечь пораньше. Получилось так, что я совершенно гражданский человек, студент днепропетровского университета, не проходивший никакой военной кафедры, сразу попал в военную академию. Когда нас уже распределили, то так получилось, что начальство на меня обратило внимание и по военной карьере шел быстрее, чем мои коллеги. Таким образом, я занимал положение, которое вообще в армии в то время занимали кадровые офицеры.
Ольга Орлова: Но вам хотелось вернуться в науку?
Исаак Халатников: Конечно, мне хотелось вернуться в науку. Для меня никаких вопросов не было.
Ольга Орлова: Капица помог вам вернуться из армии?
Исаак Халатников: Фактически он старался. В последний момент, я все равно бы вернулся, но это ускорила его помощь.
Ольга Орлова: То есть вы назвали так книгу по степени значимости вашей судьбе этих людей?
Исаак Халатников: Да, вы правы, конечно. Кроме того, у каждого из нас свой табель о рангах. Трудно сравнивать Ландау и Капицу. Он был физиком-теоретиком, Капица был экспериментатором, то есть он наблюдал явления, но объяснения явлениям не всегда способен был дать - это уже дело теоретиков. Но ясно, что мне Ландау-теоретик и Ландау-личность был всегда ближе.
Ольга Орлова: А как бы вы охарактеризовали особенности физического дара Ландау, как теоретика?
У каждого свой почерк и стиль в науке.
Ольга Орлова: Как бы вы описали стиль Ландау?
Исаак Халатников: Ландау обладал невероятно сильным аналитическим умом и в то же время необычайно критическим умом. Поэтому он схватывал идеи очень быстро, часто находил в них нарушения последовательной логики и быстро реагировал. Часто на семинарах он, когда докладывалась работа из журнала одного из авторов «Физика Ревю», то Ландау мог тут же либо быстро показать, как надо сделать. В чем состояла особенность Ландау? Он сам себе говорил: Ландау любил классифицировать, наводить порядок. Поэтому он классифицировал, скажем, физиков, известных физиков - это тоже всем известно. Но в то же время был первый класс, был нулевой класс, был второй класс. Шкала была логарифмическая, то есть классы отличались в десять раз. Ландау себя только в конце жизни отнес ко второму классу, а до этого и во второй класс не включал. Он был самокритичен. Но в то же время знал себе цену. О себе он говорил так: я чемпион мира по технике. Вы знаете, пианиста, теннисиста вы узнаете по технике игры. И в науке, в теоретической физике есть техника. Техника, как мощь. Как он способен был использовать аппарат математический, как быстро он мог решить задачу. И Ландау говорил, что если сформулировать задачу, которая решается известными методами, то он решит первый в мире.
Ольга Орлова: А кого Ландау очень ценил?
Исаак Халатников: Например, однажды возникла научная дискуссия, я восхищался Дау, мощью его критического ума. Мы были откровенны, друзья. Я говорю: «Дау, какой у вас потрясающе критический ум». Он сказал: «Вы никогда не видели Паули». Паули был первый учитель в Швейцарии. Ландау в 29 году был послан в командировку, и он попал в Цюрих к Паули. Паули тоже был как Ландау необычайно острым в дискуссиях, хватал, что называется, идею мгновенно и умел тут же ее анализировать, как разделывают рыбу, разделать ее на составные части. Ландау сказал мне: «Но вы не видели никогда Паули».
