Алексей Кузнецов: «Нижегородское дело» – так можно назвать нашу тему. Обсуждается эта тема в блогах уже год, и целый год блогеры пытаются поддерживать Антонину Мартынову, обвиненному, не побоюсь этого слова, в покушении на собственную дочь, как это не ужасно звучит. Сегодня в гостях у программы «Радиоблог» Кирилл Мартынов, муж Антонины.
Екатерина Пархоменко: Давайте я сразу как-то поправлю вашу оговорку, потому что речь идет о «новгородском деле».
Алексей Кузнецов: Да, виноват.
Екатерина Пархоменко: События произошли в городе, который теперь называется Великий Новгород. Поскольку история развивается… уже полтора года?
Кирилл Мартынов: Почти полтора года.
Екатерина Пархоменко: …то, я надеюсь, что до многих наших радиослушателей так или иначе доходила эта информация.
Алексей Кузнецов: Все же вкратце, наверное, надо напомнить, в чем суть дела.
Екатерина Пархоменко: Я сейчас попрошу Кирилла, чтобы он вкратце нам сюжет как-то напомнил этой истории.
Кирилл Мартынов: Я попробую совсем коротко резюмировать суть происходящего. В феврале 2007 года моя жена и ее дочь от первого брака находились в гостях у матери моей жены в городе Великий Новгород. Там трехлетняя дочка наша упала с лестницы, получила сотрясение мозга, потеряла три молочных зуба, через три дня выписали их с матерью из больницы. Через месяц против моей жены возбудили уголовное дело по этой, как они сами называют, «расстрельной статье» - «покушение на убийство с отягчающими обстоятельствами», «воспользовавшись заведомо беспомощным состоянием жертвы», еще через месяц ее посадили в тюрьму, еще через 18 дней выпустили. Потом было три психиатрических экспертизы, угроза постоянная отобрания ребенка. Потом против меня возбудили уголовное дело за разглашение тайны следствия. Теперь дело передано в суд, и было принято решение о том, что процесс по этому делу будет закрыт.
Екатерина Пархоменко: А это решение было как-то мотивировано, о закрытии процесса, я имею в виду?
Кирилл Мартынов: Это решение было очень странно мотивировано, потому что федеральным законодательством предусмотрено четыре исключения из всеобщего правила открытого и гласного судопроизводства. Они ссылались на пункт четвертый. Пункт четвертый говорит, что судебный процесс может быть закрытым, если этого требует необходимость обеспечения безопасности участников судопроизводства. Какая конкретно в данном деле была необходимость обеспечения этой безопасности, не понятно, потому что все дело построено на показаниях одного десятилетнего мальчика, сейчас ему 12 лет уже, время прошло много, он так растет. Этот мальчик активно давал интервью журналистам. Естественно, не насильно, никто его не просил это делать, просто к семье какие-то журналисты независимые обращались, они говорили: вот, пожалуйста, наш мальчик, он вам сейчас всю правду расскажет. Он давал комментарии газетам, комментарии интернет-изданиям. В сентябре прошлого года он показал, как все было с его точки зрения на самом деле Первому каналу российского телевидения, недавно был эфир. Соответственно, непосредственно перед начало судебного процесса он подал заявление о том, что он боится за свою жизнь. В милицию они не обращались раньше, никаких конкретных фактов угроз не было.
Алексей Кузнецов: В общем, с одной стороны, напомнили, как развивается дело, процесс будет закрытым, значит, возможно, какие-то информационные ограничения тоже последуют.
Екатерина Пархоменко: На самом деле этот сюжет про то, что мальчик сначала активно рассказывал всем желающим, что он там увидел и как он себе представляет произошедшее событие, а потом испугался. Это выглядит немножко странно и не очень убедительно. Хотя, с другой стороны, с формальной точки зрения, наверное, у судьи есть право поступить именно так? Я подчеркиваю- с формальной точки зрения. Единственный свидетель обвинения – несовершеннолетний подросток.
Кирилл Мартынов: Дело в том, что согласно законодательству судья действительно имеет право принять такое решение, но при этом в его решении должно быть указано конкретное обстоятельство, почему такое решение было принято. Нельзя ссылаться на абстрактную норму закона, нужно сказать: мальчику угрожали, мальчик имеет конкретные вот такие-то основания для того, чтобы бояться за свою жизнь. Поскольку этого не было, естественно, и никаких доказательств нет… А если есть доказательства угрозы, нужно проводить отдельное расследование, то есть если человеку угрожали. А так получается, что любой человек может лжесвидетельствовать против вас и потом долго всем рассказывать о том, что он видел, как вы убили кого-то, и в конце концов сказать, что – вы знаете, я очень боюсь открытого процесса, я не хочу, чтобы все слышали, что я здесь буду говорить, имею основания опасаться за свою жизнь, давайте закроем процесс в моих интересах.
Екатерина Пархоменко: Это, пожалуй, выглядит немножко странно, непоследовательно. У меня, естественно, никаких претензий к ребенку нет, он мог совершенно спокойно ошибиться, точка зрения такая была - вертикально сверху он все это видел, ему могло показаться. Я не утверждал никогда, что он врет. Я считаю, что фактически прокуратура не только нам жизнь ломает, но и его семье тоже, совершенно независимо от того, какой дальше исход будет этого процесса. То есть семью мальчика просто используют.
Алексей Кузнецов: Возможно. Вот именно об этом я и хотел вас спросить. Не понятно, что послужило основанием для такого серьезного даже не начала процесса, а развития процесса. По вашим словам получается, что произошел бытовой случай. Мальчик показал, что нет, что было какое-то покушение. Но само по себе такое серьезное отношение к процессу представляется следствием чего-то большего. Вряд ли ни с того ни с сего вдруг началось - надо обязательно осудить убийцу или того, кто покушался на жизнь ребенка. Как-то кажется пока, что это на пустом месте возникло. Может, какое-то подводное течение здесь есть?
Кирилл Мартынов: Безусловно, здесь есть ряд подводных течений и совокупность факторов этому причиной, с моей точки зрения. Во-первых, по моей информации, как раз непосредственно перед всеми этими событиями в Великом Новгороде побывал генеральный прокурор Чайка. Не знаю, насколько он давал какие-то указания, но, как мне объясняли некоторые люди из правоохранительных органов Великого Новгорода, как они поняли слова своего начальника, что в Новгороде плохо защищают права детей, и права детей надо защищать лучше.
Алексей Кузнецов: То есть вы имеете в виду, что это некое показательное дело инициируют?
Кирилл Мартынов: Да, им нужно было… Показательное-то из него, скорее, мы уже устроили, дело против того, что они хотели сделать. Сами они хотели просто показать, что они защищают права детей, отчитаться об этом.
Алексей Кузнецов: Это и есть показательный процесс.
Кирилл Мартынов: Конечно, показательный процесс был бы таким локальным показательным процессом, не таким, как сейчас. То есть им нужно было просто отчитаться перед начальством и сделать хороший пресс-релиз. Это одна сторона вопроса. С другой стороны, вопрос заключается еще и в том, что в наших правоохранительных органах есть такая чудесная вещь, как отчетность, и если вы не можете раскрывать реальные убийства, то вы должны раскрывать что-то еще.
Алексей Кузнецов: Ну да, в милиции это называется «палочки ставить», по-моему.
Кирилл Мартынов: Да, в данном случае, с их точки зрения, они имели якобы какое-то формальное основание предъявлять моей жене обвинение в покушении на убийство, хотя никакого внятного мотива они не сумели за полтора года сформулировать. Они его предъявили. А серьезность процесса началась после того, как они мою жену отправили в тюрьму совершенно незаконно, потому что у нее была подписка о невыезде к тому моменту, и они просто ее задержали без всяких оснований, хотя она подписку не нарушала, отправили в тюрьму, и на следующее утро мы начали об этом всем рассказывать. После этого у них процесс уже получил очень серьезный характер. Была задета их профессиональная честь, как они ее понимают. Из тюрьмы ее пришлось выпускать, причем до решения суда кассационного, по решению прокурора местного. То есть они сначала сами посадили, три недели продержали, потом выпустили, потом суд признал действия незаконными. И после этого мы имеем…
Екатерина Пархоменко: Ах, вот даже какая последовательность!
Кирилл Мартынов: Конечно.
Алексей Кузнецов: Ну, имеется в виду то, что ее посадили, да, незаконно?
Кирилл Мартынов: Да.
Екатерина Пархоменко: Да, речь об этом.
Кирилл Мартынов: И после этого, естественно, процесс принял самый такой серьезный оборот, в том числе для них, потому что если моя жена будет признана невиновной, то виновным будет признан кто-то из них.
Алексей Кузнецов: Да, это уж сомневаться не приходится. Хотя, как знать… У нас есть звонок. Анна из города Химки.
Слушатель: Я, во-первых, адвокатом и правозащитником давно работаю и хочу твердо сказать: досконально известно – от следователей начальство требует заведомо фабрикацию дел. Первая причина – госотчетность, искажения, особенно по убийствам, по надуманным убийствам. То есть у них, чтобы отчетность… У них же очень много трупов, особенно в Химках, морг сходненский завален насильственно убитыми, им раскрытия искусственные надо давать. В Химкинском суде на судей наваливаются с угрозами. Ко мне лично на квартиру приходили, угрожали. К следователям на квартиру приходили, но не прямо у начальства в кабинете, а через посредников… Это ужас, что творится. Значит, госотчетность – раз. И второе, там, где остается сирота, не важно, в 50 лет один пожилую маму похоронил, обязательно фабрикуют дело с целью отобрать квартиру, и тут же через назначенных адвокатов вымогают: давай, говорят, признавайся, мы тебя посадим, чтобы ты выжил, и давай, чтобы друзья срочно продавали… Ужас, что творится, страшно жить. Я всю жизнь работаю юристом в прокуратуре, следствия, суды, всю жизнь, я сама боюсь все время, все время под дулом пистолета, вот клянусь вам.
Алексей Кузнецов: Спасибо за звонок, Анна. Мы поняли вашу точку зрения. Это очень ценная информация, по крайней мере, сейчас для нас. Но тут, как я понимаю, не идет речь о каком-то вымогательстве или материальном интересе?
Кирилл Мартынов: Нет, почему, я делал заявление, что…
Алексей Кузнецов: Вы же говорите, что мотивы не обнаружены.
Кирилл Мартынов: Нет, у кого мотивы?
Алексей Кузнецов: Мотивов у Антонины убивать, извините за это слово, свою дочь.
Кирилл Мартынов: Да, не обнаружено было. Причем здесь вымогательство?
Алексей Кузнецов: Потому что Анна рассказала о том, как это иногда бывает…
Кирилл Мартынов: Я вам объясню ситуацию. Когда в начале апреля прошлого года против моей жены официально возбудили уголовное дело, сказали ей, что она подозреваемая, дали ей подписку о невыезде, после этого появился адвокат, все, как было сказано Анной… Ну, нам нужен был адвокат, мы искали в Великом Новгороде адвоката. Появился адвокат, который сказал следующую фразу: ты знаешь, я с тобой работать не буду, не трать мое время, потому что твое дело решенное, получишь срок и будешь сидеть. После этого появилось конкретное предложение о том, за какую сумму можно этот вопрос решить.
Алексей Кузнецов: Можно не сидеть, да?
Кирилл Мартынов: Да, конечно.
Алексей Кузнецов: В общем, это вписывается в картину, которую нам Анна описала.
Екатерина Пархоменко: С одной стороны, да, с другой, давайте будем логичными до конца. Что перевешивает – отчетность в таких историях, на которую наша слушательница только что ссылалась, или корыстолюбие?
Кирилл Мартынов: С точки зрения прокуратуры, ситуация, в которой они были год назад, была беспроигрышной.
Екатерина Пархоменко: То есть они либо галочку поставили в отчете, либо…
Кирилл Мартынов: …либо имеют материальный интерес. Причем обратите внимание (у меня сейчас большой уже опыт, я информацию собирал, разговаривая с разными людьми), что наиболее удобные дела для получения взяток – это те, которые проще всего закрыть, где нет человека, который будет отстаивать свои интересы. Естественно, наша дочь не подавала заявление против матери, как легко догадаться, поэтому закрыть его ничего не стоило.
Алексей Кузнецов: Ну да, и свидетель тоже не такой уж… ребенок, понятно, но назовем вещи своими именами: сомнительный. Действительно, легко перейти от слов к делу, извлечь какую-то практическую выгоду для себя.
Екатерина Пархоменко: Я еще хотела задать вам вопрос: а что за уголовное дело против вас самого открывали или оно до сих пор открыто?
Кирилл Мартынов: Оно открыто. Я подозреваемый официально, я подследственный.
Екатерина Пархоменко: Расскажите, в чем.
Кирилл Мартынов: Меня подозревают по статье 310 Уголовного кодекса Российской Федерации «разглашение данных предварительного расследования». Когда 20 декабря прошлого года моей жене предъявили финальную версию обвинения, в этом тексте обвинения было сказано, что она безразлично якобы относилась к ребенку и пыталась убить нашего ребенка, чтобы вызвать у меня жалость.
Екатерина Пархоменко: О боже мой!
Алексей Кузнецов: Жалость к себе?
Кирилл Мартынов: Да. Меня это поразило до глубины души. Я в тот момент работал редактором одного из интернет-изданий, и меня редакция попросила сделать по этому поводу некий публичный комментарий. Мы записали видео, ну, как в интернете сейчас распространено, видеоколонки такие. Мы записали видео, где я рассказываю об этом бреде, предъявленном моей жене, и даю свой комментарий. По комментарию они никаких претензий ко мне не предъявили, зато они сказали: вы же разгласили данные предварительного расследования. И теперь новгородский следователь регулярно приезжает в Москву, проводит у меня обыски, ищет следы разглашения и так далее.
Екатерина Пархоменко: Вот же следы – они прямо публично выставлены.
Кирилл Мартынов: Нет, им нужно было изъять компьютер, я так понимаю, в надежде найти что-то еще интересное для себя – мои контакты, может быть, и так далее.
Алексей Кузнецов: Ну, логика – ведь дело такое причудливое, сегодня логика идет в эту сторону, завтра – в другую, особенно где действуют по пословице «закон, что дышло». Вот вы говорите, что адвокат отказался, а в принципе какой-то адвокат есть?
Кирилл Мартынов: Да, конечно, три адвоката.
Алексей Кузнецов: Значит, все-таки не все отказались и у дела есть…
Кирилл Мартынов: Нет, это только один совершенно конкретный человек, который работает со следователем, он высказал эту идею о том, что «я не буду тратить на тебя время, потому что и так все понятно», а потом сделал конкретное предложение о стоимости решения этого вопроса.
Алексей Кузнецов: Вы сказали как-то обтекаемо – появился адвокат. Он к вам сам пришел, вот именно этот?
Кирилл Мартынов: Сначала мы его сами нашли, потом он встретился с нами и отказался, а потом перезвонил и сказал, что можно сделать так вот. Есть три адвоката, один московский, два в Новгороде.
Алексей Кузнецов: Все-таки перспективы-то есть, я так понимаю, для вас, для жены?
Кирилл Мартынов: Да, конечно, есть перспективы.
Алексей Кузнецов: Вопрос, который очень существенный и для нас, как радио, и для блогеров, я думаю, тоже. Вот вы говорите, что, может быть, ничего бы не было, если бы вы не подняли такой шум в прессе, что называется, и в блогах тоже. Я имею в виду: ничего не было – ваша карта была бы бита. Насколько серьезно вы сами оцениваете то, что называлось раньше красивым словом «гласность», и то, фактически к помощи чего вы прибегли и прибегаете сию секунду?
Кирилл Мартынов: Есть две точки зрения на этот вопрос. Такая прагматичная точка зрения, которая возникла на месте события, состоит в том, что если бы мы не подняли шум, то Тоня где-то, наверное, полгода находилась бы в тюрьме, но, скорее всего, ее потом оправдали именно присяжные. Они не начали бы фабриковать кучу доказательств, которую они сейчас… ну, там нет никаких серьезных доказательств, но тем не менее они провели 15 экспертиз, чтобы закрепить точку зрения мальчика, ну, 15 – это условное количество. То есть они вышли бы в тот же самый процесс, в который они вышли сейчас, спустя 13 месяцев после открытия уголовного дела, но вышли бы раньше и с гораздо… в общем, спустя рукава, как обычно они то делают. Потом бы мы могли с ними как-то уже в процессе более серьезно разбираться. Это одна точка зрения. На мой взгляд, гласность… я просто не вижу в рамках сложившейся ситуации других способов защищать и не только какие-то абстрактные права своей семьи, а просто жизнь в конечном итоге жены. Для меня это был просто единственный способ защитить ее жизнь. Я знал, что каждый день, который она находится в тюрьме, ее безопасность, поскольку ее обвиняют в покушении на убийство ребенка… в женской тюрьме ей могли бы сделать все, что угодно. Поэтому я думал буквально несколько часов после того, как узнал, что она в тюрьме, это было 19 апреля прошлого года, и 20 апреля мы начали «разглашать». Потому что гласность – это единственное, что нужно было сделать, с моей точки зрения, и я эту точку зрения не поменял.
Екатерина Пархоменко: Помните, у нас была программа про приключения нашего гостя в Белоруссии, как его там мучили – менты, суд, то же самое.
Кирилл Мартынов: Ну, я знаю, о чем речь.
Екатерина Пархоменко: И помните, наверное, тоже довольно шумный был резонанс. Конечно, это несравнимо по степени угрозы человеческой жизни, свободе, чему угодно, но тем не менее меня тогда поразило, что люди писали: а-а, со мной такое же было, а вот меня, там, побили, а меня закрыли… И все время хотелось задать им один вопрос: а что же вы молчите? Я не знаю, может быть, мне не следовало с таким открытым призывом обращаться, но мне кажется, что ваш пример – это пример как раз человека, который не остановился, не попытался купить ничего, а попытался защитить свои права гласно и открыто. Вся эта история стала… сколько времени не падает интерес в ней ни в интернете, ни в СМИ, люди просто примеряют это на себя, действительно может случиться с каждым такое, если, что называется, им давать волю. Надо защищаться. А единственный способ для нас защищаться – это делать историю гласной.
Алексей Кузнецов: Как минимум, да. У нас есть еще один звонок. Геннадий из Ленинградской области.
Слушатель: Я бы хотел спросить вот о чем. Вам не кажется, что речь идет о самом настоящем вымогательстве? Это первый вопрос. И второй вопрос: нельзя ли эти так называемые «уголовные дела» передать в московскую районную прокуратуру по вашему месту жительства?
Кирилл Мартынов: Естественно, на раннем этапе это был вопрос вымогательства. Я бы здесь хотел прокомментировать мнение ведущего о том, что я не пытался никого купить. На самом деле здесь речь не идет о моих высоких моральных принципах, просто, как бы это объяснить, я уже много раз это пытался объяснять в интернете, в блогах и так далее, речь идет о том, что нам не предлагали такой вариант, какой бы нас устроил. Да, мы не пытались никого подкупать, естественно… Когда вас обвиняют в детоубийстве, давать этим людям деньги – это совершенно что-то за гранью добра и зла просто. Дело не в том, что мы такие хорошие, люди, которые хотели добиться гласности и честности, несмотря ни на что, любой ценой и так далее. Мне очень жалко жену, безумно жалко просто, ребенка очень жалко и так далее. И поэтому тут не потому, что мы хотели гласности и поэтому не пытались никого купить, просто это ситуация, которая совершенно абсурдна. Я пытаюсь подобрать слова не совсем удачно… А по поводу того, можно ли передать эти дела в Москву, мое дело по разглашению, насколько я знаю, передается теперь в город Орел, где находится сервер, на котором выложен ролик, в которым я якобы чего-то разгласил. А Тонино…
Екатерина Пархоменко: А если бы этот сервер стоял в Калифорнии, что бы они делали?
Кирилл Мартынов: Вот загадка, я думаю, случайно получилось так, что это русскоязычный сервер. Мог бы действительно это быть YouTube , и тогда все бы сильно поменялось, наверное.
Алексей Кузнецов: Ну, это все же другое дело. Конечно, главный вопрос, кто делал.
Кирилл Мартынов: Естественно. Ну, нет, нельзя его передать в Москву, потому что дело рассматривается по месту совершения, поэтому это Великий Новгород.
Екатерина Пархоменко: Я хотела немножко отвлечься от чисто правовых коллизий и спросить вас, как поживает ваша девочка маленькая?
Кирилл Мартынов: Наша девочка поживает лучше всех из нашей семьи, потому что ее все-таки изолировали от всего этого ужаса, в котором мы живем, она не знает, что происходит, и не понимает этого. То есть она не понимает, что мама может уйти и уже не вернуться никогда.
Екатерина Пархоменко: Но она с вами?
Кирилл Мартынов: Конечно.
Екатерина Пархоменко: Сколько ей сейчас?
Кирилл Мартынов: Ей четыре года будет в июле.
Алексей Кузнецов: Я забыл, на какое число суд назначен?
Кирилл Мартынов: 9 июня начинается отбор присяжных.
Алексей Кузнецов: То есть все уже достаточно быстро?
Кирилл Мартынов: Сложно сказать. Они могу начать тянуть. Заранее нельзя сказать, как это будет.
Алексей Кузнецов: Уверены в том, что те люди, которые организовали это дело, готовы идти до процесса? Не искали других форм примирения, закрытия дела? С вами не обсуждалась эта тема? Не в финансовом смысле, а в человеческом.
Кирилл Мартынов: Вы хороший вопрос задаете. Нет, в человеческом смысле они не способны ничего обсуждать, с моей точки зрения. Они предлагали вот какой выход… Ну, это все делалось неформально, через сеть посредников и так далее. Выход, с их точки зрения, был предложен такой: давайте мы найдем у вашей жены аффект, признаем, что она действительно сбросила с лестницы своего ребенка, ну, сажать ее не будем, а признаем, что минутное помутнение, мы все сделали хорошо и правильно.
Екатерина Пархоменко: Насколько я помню, из всех юридических коллизий, такую же схему пытались употребить к полковнику Буданову, что он вообще-то нормальный, но в тот момент у него в голове помутилось.
Кирилл Мартынов: Здесь обратная ситуация, здесь речи не идет о нормальности вообще.
Алексей Кузнецов: В том-то и дело. Аффект сегодня, будет завтра, и дойдет дело, что ребенка начнут забирать.
Кирилл Мартынов: Да, во-первых, это нам угрожало отобранием ребенка. Во-вторых, это была бы ситуация, в которой они были бы молодцами, совершенно справедливая и честная прокуратура, а мы, значит, вот таким подлыми людьми, которые хотели всех обмануть, потому что на самом-то деле она это сделала, просто было состояние аффекта. Мы сказали, что нам не нужно состояние аффекта.
Екатерина Пархоменко: А что экспертизы, которым подвергли вашу жену?
Кирилл Мартынов: Ничего.
Екатерина Пархоменко: Ничего не нашли?
Кирилл Мартынов: Ну, конечно.
Екатерина Пархоменко: Это не является разглашением, если мы вас спрашиваем?
Кирилл Мартынов: Нет. Во-первых, сейчас предварительное расследование закончено и вообще вопрос разглашения… то есть я настроен обо всем говорить всю правду.
Екатерина Пархоменко: Честно говоря, это выглядит очень странно. Я не юрист, но тем не менее, насколько я помню, в законе есть какая-то норма, что ты не обязан свидетельствовать против своих близких. То есть отказ от дачи показаний не является… и вообще любое ваше поведение… ясно заранее, что вы – заинтересованное лицо, что вы за жену и не можете быть объективным в этой ситуации. И закон признает. А с другой стороны, находится статья, по которой вы не можете, что называется, взывать о помощи, потому что вы…
Кирилл Мартынов: Собственно, я подавал жалобу в Конституционный суд именно на формулировку этой статьи Уголовного кодекса, 310-й. Я пытался доказать, что эта статья неконституционна, поскольку она запрещает мне защищать жену всеми способами, не запрещенными законами.
Екатерина Пархоменко: А Конституционный суд принял вашу жалобу?
Кирилл Мартынов: Предложил внести 40 страниц поправок, вот я сейчас вношу.
Алексей Кузнецов: Вот в эту жалобу вы еще вносите поправки?
Екатерина Пархоменко: Знаете, у нас тут недавно Конституционный суд отличился тем, что он нашел, что Манану Асламазян неправильно преследовали уголовно. Так что…
Кирилл Мартынов: Есть шанс, да, я понял.
Екатерина Пархоменко: Да, есть шанс. Давайте попробуем довести эту историю, я имею в виду Конституционный суд, до конца.
Кирилл Мартынов: Да, конечно, попробуем.
Екатерина Пархоменко: Ну, не говоря уже о том, что я, конечно, желаю вам всяческой удачи.
Алексей Кузнецов: Вы знаете, Кирилл, мне представляется, что… я не даром в начале спрашивал, а не было ли каких-то проблем у вашей жены, например, с органами правосудия. Я бы прекрасно понял, если бы они вдруг возникли, если бы она была, например, видным правозащитником или борцом за права детей, это было бы очень просто и доходчиво, и нам было бы, извините за цинизм, легче это обсуждать. Но куда сложнее, когда разговор идет с самым простым человеком, в самой простой ситуации бытовой. Ну, мало ли у кого дети… у меня трое детей, и каждый из них получал много синяков, шишек, споткнувшись в любом месте – на лестнице, дома, на улице, сколько угодно. Наверное, это было бы логично – предположить, что такие вещи возможны. Но вот в том-то и дело, что живешь и не знаешь, откуда на тебя ужас-то этот свалится. В самой бытовой ситуации.
Кирилл Мартынов: Честно говоря, мы, с одной стороны, уже привыкли, с другой – до сих пор не можем поверить в то, что такое возможно.
Алексей Кузнецов: В том-то и дело, что приходится иногда попадать в ситуации, и люди, попавшие в них, не знают, что же можно сделать. Может быть, послушав нас с вами и посмотрев на блоги в «Живом журнале»…
Екатерина Пархоменко: Да, сходите еще, почитайте в «Живом журнале» комьюнити «Новгородское дело», там все подробности есть.
Алексей Кузнецов: …увидев это все, мне бы хотелось, чтобы какая-то была от этого польза не только бытовая, человеческая для вас, для вашей жены, для вашего ребенка, но и какое-то для людей понимание того, что с этим можно сражаться.
Кирилл Мартынов: На общественную пользу я тоже надеюсь.
Алексей Кузнецов: Будем надеяться, что польза эта появится, и желаю вам всего самого доброго, и жене, и ребенку, и надеемся, что правда восторжествует.
Кирилл Мартынов: Спасибо большое!
Алексей Кузнецов: Спасибо вам, Кирилл!
