Марина Тимашева: С 7 по 15 июня в Сочи в 19-й раз прошел открытый российский фестиваль «Кинотавр». Жюри возглавил в этом году режиссер Павел Чухрай. Лучший фильм – «Шультес»- дебют в полнометражном кино Бакура Бакурадзе, лучший режиссер – Александр Прошкин, лучший сценарий – «Дикое поле» покойных Петра Луцика и Алексея Саморядова, награжден за музыку к той же ленте композитор Алексей Айги (добавлю, что «Дикое поле» признано лучшим фильмом Гильдией киноведов и кинокритиков России). За дебют премию получила картина «Нирвана» Игоря Волошина. Специальным дипломом жюри «за успешный коммерческий проект» отмечена лента Александра Мельника «Новая земля», премия вручена еще и оператору Игорю Демину. Лучшая актриса – Ксения Раппопорт (фильм «Юрьев день»), лучший актер Джетро Скиннер (картина «Плюс один»). Сегодня мы поговорим о конкурсной программе. Начнем с фильма Александра Прошкина по повести Валентина Распутина «Живи и помни». Само по себе намерение экранизировать одно из самых мощных произведений русской литературы похвально и благородно, однако соответствовать уровню этой прозы весьма сложно. Александр Прошкин, подчиняясь законам современного кинематографа, сохранил всю действенную часть истории, пожертвовав главным – невероятной психологической точностью, благодаря которой читатель может полностью отождествить себя почти со всеми героями повести. Проза Распутина переворачивает душу, фильм оставляет зрителя равнодушным. Увы, сценаристы, то есть сам Александр Прошкин и Александр Родионов, зачем-то местами переписали Распутина и приделали к повести совершенно бестолковый финал. Все, что было в книге объемным и сложное, в фильме стало плоским и линейным. Для примера: в повести дезертир Андрей Гуськов крадет и забивает теленка, кому он принадлежит – Бог весть, иными словами, он отнимает у голодных, ни в чем не повинных людей единственное, что у них осталось; а в фильме Андрей Гуськов крадет бычка у плохого и богатого жителя своей же родной деревеньки. Или вот потрясающе написано у Распутина, как вечерами волк повадился выть невдалеке от логова дезертира, и в какой-то момент тот, совершенно одинокий, звереющий от ужаса и безысходности своего положения, начинает выть с ним дуэтом. Вот вам ситуация. Абсолютно реальная, но в то же время – образ, драматически мощный. А в фильме – волк появляется и пугает Настену. И что с того? В кадре постоянно – то, чего у Распутина нет: иконы, кресты, люди молятся. А за внешним, ритуальным, совершенно пропадает подлинно христианский смысл произведения: искупительная жертва, жизнь Настены, отданная ею во имя спасения мужа. Александр Прошкин делал фильм о другом.
Александр Прошкин: Весь этот образ жизни, вся эта деревня, все эти люди, все это уходит в небытие. И мы сегодня являемся в достаточной степени равнодушными и циничными свидетелями того, как исчезает крестьянство. А почему такой финал? Потому что мне показалось, что Атамановка - некая модель нашего сообщества, которое само себя пожирает и обрекает на гибель. Если не изменить способ общения друг с другом, если постоянная стенка на стенку, деление на белых и красных в нашем сознании мы не вытравим, то никакие враги нам не нужны. Какая-то жизнь теплилась только на женских плечах. У баб инстинкт продолжения рода все это держал, а мужчины уничтожали друг друга и в Гражданской войне, и во всяких склоках, коллективизациях. И война, за которую в первую очередь платит деревня, потому что она отдает всех своих мужиков.
Марина Тимашева: Напомню, что действие повести разворачивается в годы второй мировой войны в сибирской деревне Атамановке, и никто никого здесь не убивает. Ну, причем здесь проблемы современной русской деревни и братоубийственной войны? Это общие вопросы, а есть и частные. Люди, не читавшие или не помнившие повести Распутина, потом долго расспрашивали меня: «А откуда Настена узнала, что где-то рядом прячется ее муж, а с кем это она встречалась в бане, а отчего это она утопилась?». События и причинно-следственные связи, так ясно и точно описанные Распутиным, в фильме невнятны или выброшены за ненадобностью.
Из разговоров о фильме Алексея Учителя «Пленный», а это еще одна экранизация прозы, повести Владимира Маканина «Кавказский пленный», выяснилось, что зрители тоже многого не понимают, а именно - природы отношений героев. Действие происходит в Чечне. Российские солдаты берут в плен чеченских боевиков, один из них - неземной красоты юноша. История отношений конвоиров с живым трофеем и составляет плоть фильма. Финал трагичен, смысл, в общем, сводится к тому, что красота не спасет мир, более того, она не способна защитить даже саму себя. Я высказала это соображение на пресс-конференции, Владимир Маканин ответил.
Владимир Маканин: Насколько я понимаю, сила красоты не в том, что она спасает, а в том, что она пытается спасти. Она и здесь пыталась. В этом ее сила, что она без устали каждый раз, в любом движении человеческого духа пытается спасти. Когда-то удается, а когда-то - нет.
Марина Тимашева: Тут надо заметить, что кинокритиков наша с Маканиным версия не убедила, им «Пленный» показался историей с гомосексуальным подтекстом, и на пресс-конференции разразился скандал.
Вопрос: У вас там достаточно внятных эротических намеков, но вы то ли не решились договорить до конца, то ли отказались на середине от первоначального замысла. Действительно было так или нет?
Алексей Учитель: Это я называю, у кого что болит, тот о том и говорит. Если вам так чудится и видится, значит у вас больное зрение. И хочу предупредить всех журналистов: если кто-то намекнет на какую-то гомосексуальную ориентацию участников картины, я буду с ними судиться.
Вопрос: Участники картины совершенно не причем, речь идет о персонажах. И будет нас запугивать!
Алексей Учитель: Да вы не кричите, дорогой мой. Никаких гомосексуальных намеков в этой картине нет. Есть отношения трех молодых людей. Есть картина о том, как трое примерно равных по возрасту ребят сутки проводят вместе. И что с ними происходит как по ситуации, как по жизни, так и по эмоциональным взаимоотношениям.
Марина Тимашева: Если в картине Алексея Учителя обнаружили то, чего он не имел в виду, то с фильмом Сергея Мокрицкого "Четыре возраста любви" вышло все наоборот. Зрители с любопытством смотрели затейливую, оригинальную, парадоксальную ленту, а потом режиссер объяснял им, что ничего оригинального и парадоксального в ней нет. Фильм состоит из четырех новелл. В первой из них, случайно встретившиеся мальчик и девочка долго пробираются к железнодорожной станции, чтобы расстаться навсегда. Во второй новелле женщина лет 60-ти решается на искусственное оплодотворение и ставит в известность о своей беременности эгоистичного, внимательного только к самому себе, мужа. В третьем рассказе женщины притворяются друг перед другом, что у них есть мужья и любовники, которых нет, не было и, по всей видимости, уже не будет. В четвертом - живущий при монастыре послушник (или трудник) шлет родителям, дети которых считаются погибшими на войне, письма, убеждает, что их дети живы, и надеется на то, что хоть кому-то из монастырских сирот подберет семью. И вот в интервью Сергей Мокрицкий внезапно заявляет, что три первые новеллы написаны по мотивам Ветхого Завета: про Адама и Еву, Сару и Авраама и Лию с Рахилью. И выходит очередная претензия на притчу, суть и смысл которой не понятен даже искушенному зрителю.
Сергей Мокрицкий: Сценарий так долго лежал, что можно было накрутить чего угодно. Адам и Ева - потому что яблоко это пистолет, она его откусила, она выстрелила и все развалилось. Но мы договорились, что это по касательной. В первых вариантах сценария даже были такие прямо цитаты из Писания перед каждой новеллой. Но потихоньку все становилось скромнее и скромнее. Но остался сам миф. Лия и Рахиль мужчину одного любят, а у нас - деньги. Сейчас и время-то другое. А Сара и Авраам – само собой понятно. Это самое близкое, пожалуй. Ну и четвертая - тоже. Она уже о любви к ближнему, прямо как девиз. Но это и русские народные сказки тоже . Герой и говорит в четвертой новелле «поехали через речку, там сказочное государство, только будь готов».
Марина Тимашева: Попытка христианской проповеди теперь, кажется, входит в обязательную программу российского кинематографа. Как же без нее в картине «Новая земля» Александра Мельника. Представляя фильм, он сообщил, что накануне пришел в Москву с крестным ходом - шли год из Владивостока. И все это время снимали «Новую землю» - так он сказал. После просмотра все, у кого еще оставалось чувство юмора, шутили: надо бы снарядить экспедицию по тому же маршруту, не осталось ли там покойников. Сюжет: лютые звери, иностранцы, ставят своего рода эксперимент над людьми. Убийц-рецидивистов с их согласия (видимость демократии по-американски) высаживают на страшном острове (Шпицберген снимали, по преимуществу в Крыму) и оставляют там наедине друг с другом. А уж те сами знают, как распорядиться свободой. Они начинают с кровавой резни, а потом уцелевшие, оставшись без еды, поеденной какими-то зверюшками, начинают кушать друг друга – в самом прямом смысле слова. Те, что посильнее, устанавливают новый порядок, по сравнению с которым тюремные будни кажутся морской прогулкой. Правда, в среду людоедов затесался герой. Вообще-то, он тоже убил шестерых людей, но – убил, отомстив за погибших в авиакатастрофе родных, примерно как Калоев. Этому рыцарю практически без страха и упрека, единственному суждено спастись. Хотя в его борьбе за свободу ему помогает еще и маньяк-садист, милейший юноша, прежде вытаскивавший из людей кишки с исключительно познавательной целью – убедиться, что они и впрямь так длинны, как считают ученые. По счастью с Новой Земли на старую, то есть к нам с вами, ему вернуться не суждено: он, опять же по доброй воле, отправляется прямиком в ад. Где же еще место самоубийце? Послушаем режиссера.
Александр Мельник: Нужно делать прививки иногда обществу по поводу того, что нельзя вести себя таким образом. Мне хотелось именно это сделать. Весь телевизионный экран забит насилием, кино забито насилием. Мы живем в мире, в котором тиражируется насилие невероятно. Это насилие, которое не заставляет нас задуматься о том, какие последствия возникают от наших действий. Оно не настоящее – искусственное, виртуальное. Поэтому мальчик может взять пистолет и пойти перестрелять одноклассников. Это же кино. Потом будут выносить трупы, а он будет говорить: «Подождите, я не понял, они что, уже мертвые?» И нам нужно было сказать, однажды хотя бы : будь осторожен, потому что когда ты убиваешь человека, ты убиваешь его навсегда. Ты убиваешь еще и себя. Об этом кино. Мы очень любим эту картину. Мы же не людоеды, посмотрите на нас - мы нормальные, мне кажется, цивилизованные люди. Почему вы сомневаетесь?
Вопрос: Я не помню, чтобы в христианской традиции было изображение концентрации зла благословлено. Даже в Канонах часть изымается, где идет живописание греха, чтобы лишний раз не вводить людей в соблазн. А вы позволяете себе от имени православного христианского сообщества, рассказывая о том, что вы привозили мощи Святой мученицы, показывать картину, где каждый сантиметр пронизан насилием.
Александр Мельник: Я вам назову одно христианское каноническое произведение, которое пронизано сценами… Это Апостол Иоанн Богослов, Откровение.
Вопрос: Ничего подобного! Я его читаю довольно часто, там такого нет!
Александр Мельник: Я хочу сказать следующее: я получил благословение на эту работу, я не знаю, как она будет оценена православным сообществом, для меня это очень серьезный и большой вопрос, но я постарался сделать фильм так, как я его видел, так, как мне хотелось сказать. Я не знаю, сколько у нас у всех времени для того, чтобы исправить наше общество, для того, чтобы понимать, что людей жрать нельзя. Нельзя их жрать в центре Москвы, нельзя их жрать на работе, в политике, в искусстве. Мы с удовольствием поедаем последнего, добиваем его, выбрасываем его. Это же происходит на каждом шагу.
Марина Тимашева: «Новая земля» - блокбастер, снятый поистине с американским размахом, но претензии у него не иначе как на новый Апокалипсис, а уж мысль про то, что раскаявшийся грешник Богу угоднее праведника, проведена с изумительной, назойливой прямолинейностью. Ну, и, конечно, как же иначе, в финале картины на вечной мерзлоте вырастает чудесная церковь.
Все время, что шел этот фильм, я вспоминала старый анекдот: «Батюшка, вы или крест снимите, или трусы наденьте». Фраза снова пришла на ум во время просмотра фильма «Юрьев день», снятого Кириллом Серебренниковым по сценарию Юрия Арабова. Это чрезвычайно путаная претенциозная история, до краев переполненная литературными, музыкальными, изобразительными реминисценциями. Тут вам и арии из итальянских опер, и песенка про девушку из Нагасаки, и картинки, напоминающие позднего Андрея Тарковского, Кшиштофа Кеслевского, Рустама Хамдамова, тут и переклички с пьесами Чехова и целый букет библейских ассоциаций, и русские народные сказки и знание их толкований Проппом. Все это вместе: про то, что Россия «на лицо ужасная, добрая внутри», что время в ней остановилось и никуда не течет, воли нет, не было и не будет, а единственное, что остается интеллигентному человеку – смирить гордыню, забыть о материальных благах и умерщвить плоть, примириться с существующим положением вещей, перестать отделять себя от того места, в котором живешь и от своего народа и, вообще, с головой уйти в благотворительность и православие. Поначалу кажется, что в этом фильме есть еще и простой сюжет: оперная дива приезжает в провинциальный российский город, чтобы перед тем, как надолго оставить Родину, показать сыну лет 20-ти места, где она родилась и выросла. Сын при самых загадочных обстоятельствах пропадает и попытка понять, что же с ним сталось, то немногое, что может заставить обычного зрителя высидеть в зале два с лишним часа. Сына не найдут, более того, быстро перестанут искать, и все действие фильма будет двигаться по мертвому кругу, наращивая все новые подробности ужасающего быта – нищего, пьяного и убогого, туберкулезного, и странной сонливой российской топи, в которой постепенно вязнет героиня. В финале она станет певчей в маленьком церковном хоре, лицо ее прояснится, смысл жизни будет обретен.
Послушаем редко соглашающихся друг с другом кинокритиков.
Виктория Белопольская: Фильм мне нравится, несмотря на синодальную истерику, которая происходит в этом фильме, я просто не понимаю, зачем там нужна церковь, православие и вся эта фразеология в кадре. Для меня было бы гораздо более острым и щемящим моментом, если бы его героиня пришла в ДК и попыталась бы спеть в этом хоре, но только без всякой церкви и вот этой наведенной духовности. Вот здесь бы для меня было бы жертвоприношение, извините за выражение. А вот когда человек приходит в церковь, все это тоже клише. Но при этом фильм Кирилла Серберенникова хотя бы претендует на то, чтобы показать нам, что человек может отказаться от благ, предоставляемых успехом, ради иных благ.
Леонид Павлючик: Мощная, как мне кажется, и, я бы даже сказал, грандиозная по замыслу картина «Юрьев день». Мне кажется, что картина Серебренникова, говоря словами Герцена, кричит от общественной боли. Можно сколько угодно говорить, что наша жизнь не так однокрасочна, не так убога, не так страшна, как она изображена в фильме Серебренникова, но это метафора, это сгущение жизни, то сгущение жизни, которое есть у Гоголя, которое есть у Салтыкова-Щедрина, которое есть у Алексея Германа, всеми нами любимого. И мне кажется, что Кирилл Серебренников наследует эту традицию, и его мощное высказывание в эпоху достаточно откровенной лжи, которая часто звучит с экрана, о том, как все хорошо и как мы под бодрые фанфары идем в светлое будущее, она напоминает о том, что наша провинция живет трудно, больно, горько, тяжело, и мне кажется, что Кирилл Серебренников обращается к интеллигенции и требует у интеллигенции через роль, которую сыграла Ксения Раппопорт, разделить участь и судьбу народа. И это высказывание, мне кажется, достойно внимания и уважения.
Марина Тимашева: Вот такие мнения поданы за «Юрьев день». А теперь – против.
Давид Шнайдеров: Так же, как два года назад, я искренне протестовал против возведения на пьедестал картины «Изображая жертву» Кирилла Серебренникова, так же и сейчас, на мой взгляд, картина «Юрьев день» абсолютно доказывает надутость мыльного пузыря таланта Кирилла Серебренникова. Картина, на мой взгляд, абсолютно пустая, затянутая, и мне, возможно, мешает то, что я видел ленту Карпентера «Туман», картину Фрэнка Дарабонта « Мгла», видел и « Silent Hill ». Плюс некая претензия на то, что все, что происходит внутри Садового кольца - полное дерьмо. Я с этим не могу согласиться, этой картине ставлю абсолютно отрицательную оценку.
Марина Тимашева: Послушаем Виду Джонсон из Америки.
Вида Джонсон: Я вижу, что это все смирение, славянофильство, уход в народ, все это общие места русской культуры с начала 19-го века.
Марина Тимашева: Вита Рамм, ведущая «Эха Москвы» и обозреватель «Известий»
Вита Рамм: Продюсеры ловят сейчас все сигналы, которые идут сверху, из власти. В некоторых фильмах были очень сильно противопоставлены западные ценности и исконная русская духовность в пользу, естественно, духовности. Или продюсеры, или авторы, или режиссеры, или все вместе, не сговариваясь, может быть, даже на бессознательном уровне, старались угодить тем, кто дает деньги или от кого зависит решение на прокат. Они так быстро ловят все это, кажется, что существует некий кремлевский заказ. В фильме «Новая земля» явно все камни в огород, хотя там не названа конкретная организация, но похоже на Amnisty International . «Юрьев день», когда вместо венских контрактов дело заканчивается пением в провинциальном церковном хоре. Что касается «Юрьева дня», все разговоры о вине интеллигенции перед простым народом я, в данном случае, исходя из текста фильма, не понимаю. Потому что, в чем вина певицы? В том, что ей Господь дал дар прекрасного голоса, и она за этот свой дар расплачивается потерей сына? Мне кажется, что из сценария выпал какой-то очень важный смысл, и картина от этого стала очень шокирующей и примитивной одновременно.
Кирилл Разлогов: Есть картины абсолютно последовательные. К последовательным я отношу картины «Новая земля» и «Юрьев день», которые с разных позиций доказывают одну и ту же абсолютную истину. Скажем, в «Юрьевом дне» больше таланта и больше художественного темперамента, в «Новой земле» больше профессии и больше ориентации на зрителя. Но и та, и другая картина доказывают духовное превосходство православия над всем остальным миром. Это нормальная средневековая эсхатология, на которую накладывается некая политическая матрица.
Марина Тимашева: С моей точки зрения, «Юрьев день» это гибрид «Голой пионерки» (спектакля, поставленного три года назад тем же Серебренниковым) и сериала про Лору Палмер, которую кто-то вроде бы убил, но только не ясно, кто, зачем и убил ли вообще. То же самое и здесь: на 10-й минуте пропал молодой герой. Был ли мальчик – Бог весть. А его богатая и знаменитая мать по приезде в город детства поселяется не в гостинице, а в трущобе у случайно встреченной женщины. Так, по эпизодам можно пересказать весь фильм, то есть сценарий Юрия Арабова. Ну да, зачем логика, если перед нами – метафора? «В целом, - сказал Кирилл Серебренников,- мы показали ту Россию, в которой живем». Многие критики восприняли ленту, в дискурсе, как они любят выражаться, православного патриотизма. На мой взгляд, очень своеобразный патриотизм – представлять свою страну чем-то бессмысленно-неопрятным.
Первую часть программы я закончила тем, что, по моему глубокому убеждению, метафора хороша только там и тогда, когда она вырастает из реальности, из быта. Примером может служить фильм Михаила Калатозишвили «Дикое поле», снятый по превосходному сценарию Петра Луцика и Алексея Саморядова. Напомню, что именно этими, увы, слишком рано ушедшими из жизни людьми, сделаны фильмы «Окраина» и «Дети чугунных богов».
«Дикое поле» по режиссуре строго и сдержанно, Михаил Калатозишвили себя не выпячивает, следует литературе, спасибо ему за это. Сюжет: в пустынном месте, на большом отдалении от цивилизации, живет молодой интеллигентный доктор. Помогает, чем может, простым людям.
Михаил Калатозишвили: Мы построили на совершенно голом месте дом. Там вообще никаких признаков жизни, в радиусе нескольких километров, нет, и воды нет. Но зато есть космическое ощущение того, что кто-то взял и подвесил этот дом. За дом никто не ходит, потому что за домом начинается ТА жизнь. А здесь – человеческая жизнь, она на этой стороне. А мы жили на этой стороне. Мы жили в ауле за 40 километров от объекта. Мне было там все время очень плохо. Как только я приезжал туда, на объект, несмотря на то, что там нет воды, там люди не живут, все болячки меня оставляли в покое, мне было замечательно. Я думаю, что это как раз то место, где должен стоять этот дом. Я ведь пытался сделать кино про счастливого человека, я всей душой пытался сделать кино про счастливого человека, человека, который живет в том месте, где ему нравится жить, он занимается тем делом, каким ему нравится заниматься. Я знаю одно: что в этом месте, в степи, вот вы стоите и вдруг у вас такое ощущение, что куда-то полетели.
Марина Тимашева: Действие фильма происходит в начале 90-х годов, когда уже нет прежнего государства и рассчитывать приходится только на самих себя, когда у милиции уже нет власти, у врачей – медикаментов, а скоро – я цитирую – «и денег не будет» (как в воду глядели Луцик и Саморядов). Мир этот, населенный хорошими, пусть и грешными, людьми, кажется, оставлен и Богом. В этом сценарии бытовое, реалистичное, узнаваемое совершенно естественно переходит в абсурдное, гротескное, смешное и одновременно отчаянное. И в фильме сплав прозаического и поэтического рождает совершенно особое качество, которое я назвала бы «фантастическим реализмом».
Леонид Павлючик: Меня по настоящему поразила и пронзила картина «Дикое поле», о которой здесь много спорят, говорят, что сценарий был совершенно выдающийся, и на него замахивались другие режиссеры, куда более именитые. Но никто знаменитым режиссерам не мешал обратиться к этому выдающемуся сценарию. А во-вторых, как мне кажется, режиссеру удалось быть, в той или иной мере, конгениальным этому сценарию, потому что я увидел картину странного хаоса, разора, энтропии. И вдруг, посреди этого хаоса я увидел мощный корневой характер такого героя-стоика, героя традиционного, как мне кажется, для нашей культуры, героя, идущего от земского врача (тут мне и сам Антон Павлович Чехов вспомнился). Кстати говоря, актер (Олег Долин) типажно даже похож на Чехова, длинный такой, только бородки не хватает. И вот есть герой, который противостоит этому хаосу и энтропии, и это делает картину событием, потому что, наконец-то, появился тот, на которого можно опереться, в которого веришь, который не предаст, который будет делать то, что должно, и будет стоять до конца.
Вита Рамм: Ответственность человека перед самим собой, перед местом, где он живет, перед своим собственным делом. Я бы голосовала за Олега Долина, как за актера, которому выпало труднейшее актерское счастье - сыграть от первого кадра до последнего положительного героя, и этот положительный герой интересен от начала до конца. Сколько мы знаем за свою жизнь гениальных сценариев, и что из этого получалось. Миша взял гениальный сценарий, и сделал очень хорошие кино.
Эльга Лындина: Кстати, у Луцика и Саморядова поставлены три сценария, и Миша Калатозишвили к их уровню ближе всех. Он ощутил, как из быта вырастет миф.
Марина Тимашева: Никаких мифов, одна суровая реальность – в документальной, более, чем спорной, ленте Виталия Манского «Девственность». На именитого режиссера страшно обиделся, представьте себе, канал ТНТ, потому что в фильме использованы фрагменты съемок реалити-шоу «Дом-2». В этой картине три героини, одна, найденная Виталием Манским в интернете, продает свою девственность любому, кто выложит за нее три тысячи долларов. Вторая приезжает в Москву как раз для участия в съемках «Дома-2», третья работает в стриптизе, обе готовы ради денег и славы вообще на все. Виталий Манский ведет речь о том, что в цепочке товар-деньги-товар товаром становится человек. В этом фильме многим людям задают вопрос, на что они готовы ради денег. Ответы чудовищны. Границ дозволенного будто не существует вовсе. Но возникает вопрос: существуют ли они в кинодокументалистике? И люди, которые саморазоблачаются перед кинокамерами, чем они отличаются от тех, что исполняют душевный и прочий стриптиз перед камерами телевизионными. Допустим, что цели режиссера благородны, но средства для их достижения, кажется, не слишком отличаются от тех, которые используют на телевидении. Как бы то ни было, фильм Виталия Манского заставляет задуматься над вещами, далеко выходящими за пределы кинематографа и искусства вообще. И это единственный такой фильм в конкурсной программе «Кинотавра».
Виталий Манский: Меня вообще мало волнует вопрос девственности, как таковой. А меня волнует, что мы все становимся объектом рыночных отношений. Иногда - по своей воле, иногда - без своей воли. И это более важный, существенный вопрос, о котором я бы хотел размышлять, и я очень надеюсь, что в каком-то смысле мне удалось это сделать в фильме под названием «Девственность». В советское время люди тоже много чего делали, но они находили для себя какие-то оправдания, о которых самим себе даже не говорили. А сейчас люди потеряли стыд. На кастинге многие говорили, что, в принципе, нет ничего недоступного, все возможно, все можно переступить. Говорили страшные вещи. Я глубоко убежден, что девушка, которая говорит, что она готова продать своих родителей, что она своих родителей, когда дойдет до дела, не продаст. Но меня ужасает тот факт, что она это произносит. Она сегодня это произносит, это ужасает, завтра это не будет ужасать, а послезавтра это произойдет. Во время чемпионата по футболу я поймал себя на мысли, что я постоянно слышу, что футбольный клуб продал футболиста. И это совершенно нормальная, естественная фраза, которая уже никого не шокирует. Как продал кефир, консервы…. У меня вопрос: футболист это человек? Если это человек, то мы говорим, что продали человека. Сегодня - за большие деньги, завтра – подешевле. Это происходит незаметно, мы не замечаем, как мы сами меняемся. Я абсолютно реальный человек, живу в реальном мире, я много в жизни наделал всякого, но даже для меня то, что происходит, абсолютно неадекватно. Мне кажется, об этом должно говорить кино.
Марина Тимашева: Идем дальше – фильм Гуки Омаровой «Баксы». Ударение на второй слог, это слово в переводе означает «знахарка». Главная героиня – шаманка, умеющая заглянуть в прошлое и предвидеть будущее, лечить людей и их проклинать. Противостоят ей изуверы и бандиты, построившие на священной земле предков идиотический современный ресторан под названием «Лас Вегас». Особых стилистических открытий в этой картине, как, впрочем, и в остальных, нет, история рассказана ясная, мысль, с которой хочется согласиться, состоит в том, что только древняя магия может помочь нам в борьбе с коррупцией. Надеяться на более рациональное решение проблемы, кажется, и впрямь не приходится.
Герои большинства фильмов конкурса, говорит профессор из Питсбурга Нэнси Конди, и с ней невозможно не согласиться - живут в изоляции от реального мира.
Нэнси Конди: Если речь идет о доминанте, то мне казалось, что довольно часто в кино использован прием уединенного места или изолированного, далеко от метрополии или нормальной жизни. Это, например, дом в степи - в «Диком поле», это глубинка - «Юрьев день», это захолустье в «Живи и помни», это ссылка, даже в темном смысле этого слова, ссылка на остров - «Новая земля». Это комнатушка в подполье, и так далее. Вроде бы – тупик. Но тупик, где отношения складываются по-другому.
Марина Тимашева: Вот и персонажи фильма «Нирвана» ( режиссер Игорь Волошин) тоже спасаются бегством от реальности, правда, бегут по старинке в секс, драгс и музыку техно.
Игорь Волошин: Мы с вами думаем утром, когда идем куда-то, сколько у нас гибнет людей ежегодно от наркомании? Поднимите руку, кто знает количество привозимых людей в реанимацию ежедневно от передозы. Кто об этом думает каждый день? А вот теперь, после такой яркой формы, может быть, мы об этом будет задумываться. Молодые люди выходили после просмотра фильма и писали в анкетах: «Никогда не хочется пробовать вещь, которая называется наркотики». Говорить о зле, коим является это понятие, надо говорить громко, сочно и ярко.
Марина Тимашева: Сюжет не блещет новизной, и в принципе, все то же самое могло приключиться лет на двадцать- тридцать раньше. Героиня приезжает из Москвы в Петербург, поселяется в очень нехорошей, но живописной квартирке, вступает в случайную связь с наркоманом, чтобы потом подружиться с его постоянной девушкой. Ну, ничем хорошим не кончится, если, конечно, не считать хэппи-эндом встречу на высшем уровне, то есть на том свете. Туда наша героиня отправляется, вколов себе дозу героина, и побеседовав с подругой о том, о сем, возвращается на землю, а затем и в Москву. Режиссеру Игорю Волошину задали вопрос, не возникнет ли у зрителей соблазна тоже повидать своих мертвых – одна инъекция, куда проще. Ответ режиссера меня потряс.
Игорь Волошин: А «Крайслер», в котором я ехал сюда из аэропорта, не соблазн?
Марина Тимашева: В головах у кинорежиссеров большая разруха, но «Нирвана» очень красивый фильм. Чего стоит выгоревшая дотла машина в квартире большого наркобарона: в белой-белой комнате стоял черный-черный автомобиль…. А умопомрачительные гримы, костюмы и прически героинь на фоне старинных петербургских зданий и колоннады Исаакиевского собора создают образ Петербурга – города-миража, города вечного карнавала. Образ Москвы – иной. В картине-лауреате фестиваля – в «Шультесе» - это серый город, заставленный грязными ларьками-киосками, заполненный равнодушной людской массой и нескончаемым потоком машин. Под стать городу и герой. Шультес – просто его фамилия. К финалу картины станет ясно, что когда-то он был обычным и благополучным человеком, потом в автокатастрофе потерял жену, сам лишился памяти и возродился к жизни вором-карманником. Он движется и действует, как сомнамбула, как рыба в аквариуме – ко всему безразличное, апатичное существо, лишенное воли и каких бы то ни было эмоциональных реакций. Критики, которым понравился фильм, сравнивали его с «Карманниками» Брессона и с картинами братьев Дарденнов, и называли медитативным, другие возражали, что сам фильм анемичен, как и его герой. Понять, действительно ли Шультес потерял память или просто не желает о нем вспоминать, невозможно, и режиссер тоже не мог ответить на это вопрос.
Бакур Бакурадзе: Естественно, Шультес - это модель нашего времени. Через персонажа я пытаюсь передать довольно-таки большое пространство, если не все пространство Москвы. Мне бы хотелось, конечно, указать через персонажа на то, что мы часто сами огораживаем себя от многий вещей, от многих людей, от многих проблем. Когда мы работали над фильмом, у нас родилась такая фраза: мы не так забывчивы, как бы нам этого хотелось. Мы пытаемся быть забывчивыми, пытаемся не помнить многие вещи из нашего прошлого, не замечать проблемы других людей.
Марина Тимашева: Смотреть фильм скучно. Можно выйти из зала на пять минут, десять, двадцать, а вернувшись обнаружить, что почти ничего не изменилось. Почти. Есть там все же пара сцен, свидетельствующих о серьезном режиссерском даровании Бакура Бакурадзе. И все же, чтобы снимать фильмы «состояния» и «настроения», нужно быть мастером, умеющим внятно изложить историю, то есть сперва снять несколько лент уровня «Семь самураев», а потом, на достигнутой высоте, позволить себе экспериментировать с формой и зрительским вниманием. Кинокритики обыкновенно делят все фильмы на коммерческие и авторские. Те, что смотрела я, делятся, в основном, на противные и скучные. Правда, некоторым, особенно продвинутым режиссерам, удается подать зрителям снотворное и рвотное в одном флаконе – потрясающий, как говорил Жванецкий, эффект.
Единственный фильм в программе «Кинотавра», к которому у меня нет ни единой претензии, называется «Плюс один», сняла его Оксана Бычкова, это ее вторая полнометражная работа. Первая называется «Питер ФМ». Это мелодрама, нигде не срывающаяся в пошлость или излишнюю сентиментальность, своего рода служебный роман между переводчицей английской литературы и англичанином, приехавшим обучать российских ребят работе с куклами и всяческим шалостям в духе уличных театров, клоунады и «Школы дураков» Славы Полунина. Довольно зажатую, строгую женщину-переводчика, обычно работающую в кабинетной тиши, он заодно обучает искусству любви. Волшебство театра, в котором можно одушевить любой попавший под руку предмет, и волшебство любви, которое может расколдовать и оживить всякую спящую красавицу – этим пропитана атмосфера фильма. И сценарий отличный – ни одной логической бреши, ничего, во что невозможно было бы поверить, и все психологически убедительно, и все смешно и грустно одновременно, и хорошая работа Мадлен Джабраиловой, и просто изумительная – английского актера Джетро Скиннера, и очень сложный прием: люди мало общаются напрямую, они избегают прямого контакта, открытых объяснений, эмоций, слов, и когда герою фильма надо сказать что-то важное и серьезное, он прячется за куклу, с которой никогда не расстается, говорит от ее имени и кукольным голосом. Куклу зовут мистер Дигги. И Джетро Скиннер пришел с ней на пресс-конференцию. Сперва он рассказал о себе, а потом я попросила мистера Дигги сказать, какого он мнения о поведении своего хозяина в фильме. Сейчас вы сами услышите, как разговаривает Джетро Скиннер, а как – его кукла или его совесть.
(Джетро Скиннер говорит голосом куклы)
Переводчик: Дигги считает, что Том - порядочная зануда. И Дигги всю жизнь положил на то, чтобы вытащить его из этой оболочки английской. Сам Дигги - из Америки, где люди чувствуют себя более расслабленно и комфортно. Но, самое главное, что Дигги думает, что Тому нужно больше женщин.
Марина Тимашева: «Плюс один», помимо всего прочего, единственный жизнерадостный фильм конкурса, в нем много грустного, но нет никаких признаков депрессии. Оксана Бычкова говорит
Оксана Бычкова: Это - мироощущение. Очень хотелось бы, чтобы люди, которые выходят из зала, понимали, что мир действительно прекрасен и достоин взаимной любви. То есть и человек любит мир, и мир любит его. Я понимаю, что звучит громковато, но это мой мир, и я не могу, к сожалению или к счастью, себя переделать. Как чувствую, так и снимаю.
Марина Тимашева: Я обошла вниманием некоторые фильмы, представленные в конкурсной программе. Очень плохой триллер «Тот, кто гасит свет», смехотворный сценарий, картонные актерские работы. Чуть лучше фильм «Скажи Лео» - про юного хакера и компанию его кошмарных дружков. Удивительно, что снявший этот фильм Леонид Рыбаков, представил в конкурсе короткого метра прошлого года отличную остроумную картину «Люди из камня». Что происходит с людьми, которые совсем недавно казались умными и одаренными – не знаю. Был еще фильм «Океан», мелодраматическая история бедного кубинского юноши, попавшего в большой город, ставшего боксером и чуть не погибшего. Красивые съемки, красивые люди, но как же вторичен сюжет, как шаблонно мышление.
Ну, теперь подытожим. Что думают критики о конкурсной программе российского кино, в которой, как всегда, четко отражается реальное положение дел.
Леонид Павлючик: Мне кажется, что программа в этом году была не выдающейся, но, тем не менее, по-своему интересной, и уж, во всяком случае, разнообразной. Главным образом меня подкупает жанровое разнообразие, потому что здесь и экранизация классики - «Живи и помни», и романтическая комедия - «Плюс один», и людоедский блокбастер «Новая земля», и жгучая восточная мелодрама с элементами этнографии – «Океан», и военная драма «Пленные» и триллер - «Тот, кто гасит свет». С другой стороны, в какой-то момент фестиваля возникло ощущение такой монотонности тематической, депрессухи, который веяло от целого ряда лент, хотя я бы разделил депрессуху и то острое, социальное, проблемное кино, которое мы так ищем и которое, как мне кажется, на этом фестивале появилось и очень заметно прозвучало. Мне кажется, что если этот фестиваль и его программа чем-то интересны, то, в первую очередь, тем, что появилось проблемное, а не просто депрессивное кино, которое сделало погоду на этом фестивале.
Александр Шпагин: Не выдающееся кино, но есть картины, которые все-таки прорываются сквозь эту целлофановую муть, эту пелену, которая застила глаза сегодняшнему кинематографу. Люди просто зарабатывают деньги. Какое искусство?! Они забыли о том, что это такое. Конечно, прорывается к реальности картина «Девственность», но мне немножко странно ее обсуждать, потому что все документальное кино прорывается, так или иначе, к реальности, и оно намного лучше, поэтому, чем игровое. Мне интересно, как прорывались бы к реальности игровые режиссеры. Да, есть серьезные социальные высказывания. Правда, пока социум предстает еще не в своих формах, не в формах этой реальности, а в формах некоей странной фантазии. Но и «Нирвана», и «Юрьев день», и «Дикое поле» в формах фантазии к социму прорываются. «Нирвана» пересекается во многом с «Девственностью». Это действительно картина про то, как люди пытаются закрыться определенной броней от реальности и выиграть. А при этом они крайне не защищены, растеряны, и под броней прячут страх, и полное моральное опустошение, потому что эта реальность их убивает. «Юрьев день» это картина о том, что Москва и Россия - две несопоставимые реальности, два несопоставимых мира и, в основе, в большинстве картин все равно много драматургического оживляжа, идущего не от чувств, не от состояния людей, не от глубины социальной проблематики, а от обычных драматургических конструкций, которые мы привыкли видеть по другим фильмам.
Наталья Басина: Что касается программы в общем, она мне кажется весьма ладненькой. Как мне представляется, жюри имеет основания с достоинством раздать все призы, имеющиеся в его распоряжении. Я бы сказала, что «Шультес», который очень многим нравится, это картина очень значительная для этого фестиваля, потому что, кроме всего прочего, это некая метафора состояния кинематографа. Герой, ставший аутистом после тяжелой травмы, вполне представляет наш кинематограф, получивший серьезную черепно-мозговую травму, заболевший аутизмом, до сих пор не излечившийся, и все-таки пытающийся прикоснуться к реальности, но на уровне карманных экспедиций, то есть, помаленьку из нее что-то выдергивая.
Марина Тимашева: На все остальные премии, и на «Нику», и на «Золотого Орла» как показывает практика, будут номинированы те же самые фильмы, что представлены в афише «Кинотавра». Фестиваль, как водится, представляет довольно полную картину состояния российского кино. В этом году она весьма пестрая, но есть некоторые вещи, которые объединяют совершенно разные фильмы. Практически все сценарии грешат исключительными несообразностями и нелепостями – говорю об этом уже лет десять, ничего не меняется. Режиссеры не умеют и не желают рассказывать с экранов понятные истории и заставляют зрителей разгадывать бесконечные шарады, а героическим актерам приходится затыкать сценарные бреши собственным мастерством и вытаскивать на своих плечах неумелую режиссуру. Анна Михалкова и Дарья Мороз, Сергей Маковецкий, Константин Лавроненко, Андрей Феськов, Лия Ахеджакова, Игорь Ясулович, Юлия Рутберг, Алексей Серебряков, Наталья Суркова, Мария Шалаева, Ксения Раппопорт – они сделали все от них зависящее, чтобы оправдать не только своих героев, но заодно еще и режиссеров со сценаристами. Чем дальше, тем больше я не понимаю, в чем состоят обязанности кинорежиссера. Порой кажется, что эта фигура может быть легко изъята из кинопроцесса, его просто заменят продюсером, администратором, оператором, художником, специалистом по компьютерным эффектам и режиссером монтажа. Все чаще приходится слышать, что режиссер сам не выбирал сценарий, что от него не зависело распределение ролей, а значит, ему его собственный фильм безразличен, он просто зарабатывал деньги. На мой консервативный взгляд, это – совершеннейшая дикость, но факт остается фактом. Если говорить о тенденциях, то во многих фильмах заметна, как бы ее определить, не хочется употреблять слова «христианство» и «православие», потому что за ними стоит великая культура, но, скажем, их эрзац, конъюнктура и атрибутика. И все больше год от года всякой мистики, особенно актуальна тема проницаемости мира живых и мертвых. Я бы сказала, что эта мистическая идея довольно точно отражает ситуацию в недовозрожденном кинематографе и, шире, в общественном сознании, которое живет прошлым, пассивно принимает настоящее и не имеет сколько-нибудь определенной программы на будущее
Пестрая лента фестиваля «Кинотавр» - фильмы конкурсной программы открытого российского кинофестиваля
Марина Тимашева: С 7 по 15 июня в Сочи в 19-й раз прошел открытый российский фестиваль «Кинотавр». Жюри возглавил в этом году режиссер Павел Чухрай. Лучший фильм – «Шультес»- дебют в полнометражном кино Бакура Бакурадзе, лучший режиссер – Александр Прошкин, лучший сценарий – «Дикое поле» покойных Петра Луцика и Алексея Саморядова, награжден за музыку к той же ленте композитор Алексей Айги (добавлю, что «Дикое поле» признано лучшим фильмом Гильдией киноведов и кинокритиков России). За дебют премию получила картина «Нирвана» Игоря Волошина. Специальным дипломом жюри «за успешный коммерческий проект» отмечена лента Александра Мельника «Новая земля», премия вручена еще и оператору Игорю Демину. Лучшая актриса – Ксения Раппопорт (фильм «Юрьев день»), лучший актер Джетро Скиннер (картина «Плюс один»). Сегодня мы поговорим о конкурсной программе. Начнем с фильма Александра Прошкина по повести Валентина Распутина «Живи и помни». Само по себе намерение экранизировать одно из самых мощных произведений русской литературы похвально и благородно, однако соответствовать уровню этой прозы весьма сложно. Александр Прошкин, подчиняясь законам современного кинематографа, сохранил всю действенную часть истории, пожертвовав главным – невероятной психологической точностью, благодаря которой читатель может полностью отождествить себя почти со всеми героями повести. Проза Распутина переворачивает душу, фильм оставляет зрителя равнодушным. Увы, сценаристы, то есть сам Александр Прошкин и Александр Родионов, зачем-то местами переписали Распутина и приделали к повести совершенно бестолковый финал. Все, что было в книге объемным и сложное, в фильме стало плоским и линейным. Для примера: в повести дезертир Андрей Гуськов крадет и забивает теленка, кому он принадлежит – Бог весть, иными словами, он отнимает у голодных, ни в чем не повинных людей единственное, что у них осталось; а в фильме Андрей Гуськов крадет бычка у плохого и богатого жителя своей же родной деревеньки. Или вот потрясающе написано у Распутина, как вечерами волк повадился выть невдалеке от логова дезертира, и в какой-то момент тот, совершенно одинокий, звереющий от ужаса и безысходности своего положения, начинает выть с ним дуэтом. Вот вам ситуация. Абсолютно реальная, но в то же время – образ, драматически мощный. А в фильме – волк появляется и пугает Настену. И что с того? В кадре постоянно – то, чего у Распутина нет: иконы, кресты, люди молятся. А за внешним, ритуальным, совершенно пропадает подлинно христианский смысл произведения: искупительная жертва, жизнь Настены, отданная ею во имя спасения мужа. Александр Прошкин делал фильм о другом.
Александр Прошкин: Весь этот образ жизни, вся эта деревня, все эти люди, все это уходит в небытие. И мы сегодня являемся в достаточной степени равнодушными и циничными свидетелями того, как исчезает крестьянство. А почему такой финал? Потому что мне показалось, что Атамановка - некая модель нашего сообщества, которое само себя пожирает и обрекает на гибель. Если не изменить способ общения друг с другом, если постоянная стенка на стенку, деление на белых и красных в нашем сознании мы не вытравим, то никакие враги нам не нужны. Какая-то жизнь теплилась только на женских плечах. У баб инстинкт продолжения рода все это держал, а мужчины уничтожали друг друга и в Гражданской войне, и во всяких склоках, коллективизациях. И война, за которую в первую очередь платит деревня, потому что она отдает всех своих мужиков.
Марина Тимашева: Напомню, что действие повести разворачивается в годы второй мировой войны в сибирской деревне Атамановке, и никто никого здесь не убивает. Ну, причем здесь проблемы современной русской деревни и братоубийственной войны? Это общие вопросы, а есть и частные. Люди, не читавшие или не помнившие повести Распутина, потом долго расспрашивали меня: «А откуда Настена узнала, что где-то рядом прячется ее муж, а с кем это она встречалась в бане, а отчего это она утопилась?». События и причинно-следственные связи, так ясно и точно описанные Распутиным, в фильме невнятны или выброшены за ненадобностью.
Из разговоров о фильме Алексея Учителя «Пленный», а это еще одна экранизация прозы, повести Владимира Маканина «Кавказский пленный», выяснилось, что зрители тоже многого не понимают, а именно - природы отношений героев. Действие происходит в Чечне. Российские солдаты берут в плен чеченских боевиков, один из них - неземной красоты юноша. История отношений конвоиров с живым трофеем и составляет плоть фильма. Финал трагичен, смысл, в общем, сводится к тому, что красота не спасет мир, более того, она не способна защитить даже саму себя. Я высказала это соображение на пресс-конференции, Владимир Маканин ответил.
Владимир Маканин: Насколько я понимаю, сила красоты не в том, что она спасает, а в том, что она пытается спасти. Она и здесь пыталась. В этом ее сила, что она без устали каждый раз, в любом движении человеческого духа пытается спасти. Когда-то удается, а когда-то - нет.
Марина Тимашева: Тут надо заметить, что кинокритиков наша с Маканиным версия не убедила, им «Пленный» показался историей с гомосексуальным подтекстом, и на пресс-конференции разразился скандал.
Вопрос: У вас там достаточно внятных эротических намеков, но вы то ли не решились договорить до конца, то ли отказались на середине от первоначального замысла. Действительно было так или нет?
Алексей Учитель: Это я называю, у кого что болит, тот о том и говорит. Если вам так чудится и видится, значит у вас больное зрение. И хочу предупредить всех журналистов: если кто-то намекнет на какую-то гомосексуальную ориентацию участников картины, я буду с ними судиться.
Вопрос: Участники картины совершенно не причем, речь идет о персонажах. И будет нас запугивать!
Алексей Учитель: Да вы не кричите, дорогой мой. Никаких гомосексуальных намеков в этой картине нет. Есть отношения трех молодых людей. Есть картина о том, как трое примерно равных по возрасту ребят сутки проводят вместе. И что с ними происходит как по ситуации, как по жизни, так и по эмоциональным взаимоотношениям.
Марина Тимашева: Если в картине Алексея Учителя обнаружили то, чего он не имел в виду, то с фильмом Сергея Мокрицкого "Четыре возраста любви" вышло все наоборот. Зрители с любопытством смотрели затейливую, оригинальную, парадоксальную ленту, а потом режиссер объяснял им, что ничего оригинального и парадоксального в ней нет. Фильм состоит из четырех новелл. В первой из них, случайно встретившиеся мальчик и девочка долго пробираются к железнодорожной станции, чтобы расстаться навсегда. Во второй новелле женщина лет 60-ти решается на искусственное оплодотворение и ставит в известность о своей беременности эгоистичного, внимательного только к самому себе, мужа. В третьем рассказе женщины притворяются друг перед другом, что у них есть мужья и любовники, которых нет, не было и, по всей видимости, уже не будет. В четвертом - живущий при монастыре послушник (или трудник) шлет родителям, дети которых считаются погибшими на войне, письма, убеждает, что их дети живы, и надеется на то, что хоть кому-то из монастырских сирот подберет семью. И вот в интервью Сергей Мокрицкий внезапно заявляет, что три первые новеллы написаны по мотивам Ветхого Завета: про Адама и Еву, Сару и Авраама и Лию с Рахилью. И выходит очередная претензия на притчу, суть и смысл которой не понятен даже искушенному зрителю.
Сергей Мокрицкий: Сценарий так долго лежал, что можно было накрутить чего угодно. Адам и Ева - потому что яблоко это пистолет, она его откусила, она выстрелила и все развалилось. Но мы договорились, что это по касательной. В первых вариантах сценария даже были такие прямо цитаты из Писания перед каждой новеллой. Но потихоньку все становилось скромнее и скромнее. Но остался сам миф. Лия и Рахиль мужчину одного любят, а у нас - деньги. Сейчас и время-то другое. А Сара и Авраам – само собой понятно. Это самое близкое, пожалуй. Ну и четвертая - тоже. Она уже о любви к ближнему, прямо как девиз. Но это и русские народные сказки тоже . Герой и говорит в четвертой новелле «поехали через речку, там сказочное государство, только будь готов».
Марина Тимашева: Попытка христианской проповеди теперь, кажется, входит в обязательную программу российского кинематографа. Как же без нее в картине «Новая земля» Александра Мельника. Представляя фильм, он сообщил, что накануне пришел в Москву с крестным ходом - шли год из Владивостока. И все это время снимали «Новую землю» - так он сказал. После просмотра все, у кого еще оставалось чувство юмора, шутили: надо бы снарядить экспедицию по тому же маршруту, не осталось ли там покойников. Сюжет: лютые звери, иностранцы, ставят своего рода эксперимент над людьми. Убийц-рецидивистов с их согласия (видимость демократии по-американски) высаживают на страшном острове (Шпицберген снимали, по преимуществу в Крыму) и оставляют там наедине друг с другом. А уж те сами знают, как распорядиться свободой. Они начинают с кровавой резни, а потом уцелевшие, оставшись без еды, поеденной какими-то зверюшками, начинают кушать друг друга – в самом прямом смысле слова. Те, что посильнее, устанавливают новый порядок, по сравнению с которым тюремные будни кажутся морской прогулкой. Правда, в среду людоедов затесался герой. Вообще-то, он тоже убил шестерых людей, но – убил, отомстив за погибших в авиакатастрофе родных, примерно как Калоев. Этому рыцарю практически без страха и упрека, единственному суждено спастись. Хотя в его борьбе за свободу ему помогает еще и маньяк-садист, милейший юноша, прежде вытаскивавший из людей кишки с исключительно познавательной целью – убедиться, что они и впрямь так длинны, как считают ученые. По счастью с Новой Земли на старую, то есть к нам с вами, ему вернуться не суждено: он, опять же по доброй воле, отправляется прямиком в ад. Где же еще место самоубийце? Послушаем режиссера.
Александр Мельник: Нужно делать прививки иногда обществу по поводу того, что нельзя вести себя таким образом. Мне хотелось именно это сделать. Весь телевизионный экран забит насилием, кино забито насилием. Мы живем в мире, в котором тиражируется насилие невероятно. Это насилие, которое не заставляет нас задуматься о том, какие последствия возникают от наших действий. Оно не настоящее – искусственное, виртуальное. Поэтому мальчик может взять пистолет и пойти перестрелять одноклассников. Это же кино. Потом будут выносить трупы, а он будет говорить: «Подождите, я не понял, они что, уже мертвые?» И нам нужно было сказать, однажды хотя бы : будь осторожен, потому что когда ты убиваешь человека, ты убиваешь его навсегда. Ты убиваешь еще и себя. Об этом кино. Мы очень любим эту картину. Мы же не людоеды, посмотрите на нас - мы нормальные, мне кажется, цивилизованные люди. Почему вы сомневаетесь?
Вопрос: Я не помню, чтобы в христианской традиции было изображение концентрации зла благословлено. Даже в Канонах часть изымается, где идет живописание греха, чтобы лишний раз не вводить людей в соблазн. А вы позволяете себе от имени православного христианского сообщества, рассказывая о том, что вы привозили мощи Святой мученицы, показывать картину, где каждый сантиметр пронизан насилием.
Александр Мельник: Я вам назову одно христианское каноническое произведение, которое пронизано сценами… Это Апостол Иоанн Богослов, Откровение.
Вопрос: Ничего подобного! Я его читаю довольно часто, там такого нет!
Александр Мельник: Я хочу сказать следующее: я получил благословение на эту работу, я не знаю, как она будет оценена православным сообществом, для меня это очень серьезный и большой вопрос, но я постарался сделать фильм так, как я его видел, так, как мне хотелось сказать. Я не знаю, сколько у нас у всех времени для того, чтобы исправить наше общество, для того, чтобы понимать, что людей жрать нельзя. Нельзя их жрать в центре Москвы, нельзя их жрать на работе, в политике, в искусстве. Мы с удовольствием поедаем последнего, добиваем его, выбрасываем его. Это же происходит на каждом шагу.
Марина Тимашева: «Новая земля» - блокбастер, снятый поистине с американским размахом, но претензии у него не иначе как на новый Апокалипсис, а уж мысль про то, что раскаявшийся грешник Богу угоднее праведника, проведена с изумительной, назойливой прямолинейностью. Ну, и, конечно, как же иначе, в финале картины на вечной мерзлоте вырастает чудесная церковь.
Все время, что шел этот фильм, я вспоминала старый анекдот: «Батюшка, вы или крест снимите, или трусы наденьте». Фраза снова пришла на ум во время просмотра фильма «Юрьев день», снятого Кириллом Серебренниковым по сценарию Юрия Арабова. Это чрезвычайно путаная претенциозная история, до краев переполненная литературными, музыкальными, изобразительными реминисценциями. Тут вам и арии из итальянских опер, и песенка про девушку из Нагасаки, и картинки, напоминающие позднего Андрея Тарковского, Кшиштофа Кеслевского, Рустама Хамдамова, тут и переклички с пьесами Чехова и целый букет библейских ассоциаций, и русские народные сказки и знание их толкований Проппом. Все это вместе: про то, что Россия «на лицо ужасная, добрая внутри», что время в ней остановилось и никуда не течет, воли нет, не было и не будет, а единственное, что остается интеллигентному человеку – смирить гордыню, забыть о материальных благах и умерщвить плоть, примириться с существующим положением вещей, перестать отделять себя от того места, в котором живешь и от своего народа и, вообще, с головой уйти в благотворительность и православие. Поначалу кажется, что в этом фильме есть еще и простой сюжет: оперная дива приезжает в провинциальный российский город, чтобы перед тем, как надолго оставить Родину, показать сыну лет 20-ти места, где она родилась и выросла. Сын при самых загадочных обстоятельствах пропадает и попытка понять, что же с ним сталось, то немногое, что может заставить обычного зрителя высидеть в зале два с лишним часа. Сына не найдут, более того, быстро перестанут искать, и все действие фильма будет двигаться по мертвому кругу, наращивая все новые подробности ужасающего быта – нищего, пьяного и убогого, туберкулезного, и странной сонливой российской топи, в которой постепенно вязнет героиня. В финале она станет певчей в маленьком церковном хоре, лицо ее прояснится, смысл жизни будет обретен.
Послушаем редко соглашающихся друг с другом кинокритиков.
Виктория Белопольская: Фильм мне нравится, несмотря на синодальную истерику, которая происходит в этом фильме, я просто не понимаю, зачем там нужна церковь, православие и вся эта фразеология в кадре. Для меня было бы гораздо более острым и щемящим моментом, если бы его героиня пришла в ДК и попыталась бы спеть в этом хоре, но только без всякой церкви и вот этой наведенной духовности. Вот здесь бы для меня было бы жертвоприношение, извините за выражение. А вот когда человек приходит в церковь, все это тоже клише. Но при этом фильм Кирилла Серберенникова хотя бы претендует на то, чтобы показать нам, что человек может отказаться от благ, предоставляемых успехом, ради иных благ.
Леонид Павлючик: Мощная, как мне кажется, и, я бы даже сказал, грандиозная по замыслу картина «Юрьев день». Мне кажется, что картина Серебренникова, говоря словами Герцена, кричит от общественной боли. Можно сколько угодно говорить, что наша жизнь не так однокрасочна, не так убога, не так страшна, как она изображена в фильме Серебренникова, но это метафора, это сгущение жизни, то сгущение жизни, которое есть у Гоголя, которое есть у Салтыкова-Щедрина, которое есть у Алексея Германа, всеми нами любимого. И мне кажется, что Кирилл Серебренников наследует эту традицию, и его мощное высказывание в эпоху достаточно откровенной лжи, которая часто звучит с экрана, о том, как все хорошо и как мы под бодрые фанфары идем в светлое будущее, она напоминает о том, что наша провинция живет трудно, больно, горько, тяжело, и мне кажется, что Кирилл Серебренников обращается к интеллигенции и требует у интеллигенции через роль, которую сыграла Ксения Раппопорт, разделить участь и судьбу народа. И это высказывание, мне кажется, достойно внимания и уважения.
Марина Тимашева: Вот такие мнения поданы за «Юрьев день». А теперь – против.
Давид Шнайдеров: Так же, как два года назад, я искренне протестовал против возведения на пьедестал картины «Изображая жертву» Кирилла Серебренникова, так же и сейчас, на мой взгляд, картина «Юрьев день» абсолютно доказывает надутость мыльного пузыря таланта Кирилла Серебренникова. Картина, на мой взгляд, абсолютно пустая, затянутая, и мне, возможно, мешает то, что я видел ленту Карпентера «Туман», картину Фрэнка Дарабонта « Мгла», видел и « Silent Hill ». Плюс некая претензия на то, что все, что происходит внутри Садового кольца - полное дерьмо. Я с этим не могу согласиться, этой картине ставлю абсолютно отрицательную оценку.
Марина Тимашева: Послушаем Виду Джонсон из Америки.
Вида Джонсон: Я вижу, что это все смирение, славянофильство, уход в народ, все это общие места русской культуры с начала 19-го века.
Марина Тимашева: Вита Рамм, ведущая «Эха Москвы» и обозреватель «Известий»
Вита Рамм: Продюсеры ловят сейчас все сигналы, которые идут сверху, из власти. В некоторых фильмах были очень сильно противопоставлены западные ценности и исконная русская духовность в пользу, естественно, духовности. Или продюсеры, или авторы, или режиссеры, или все вместе, не сговариваясь, может быть, даже на бессознательном уровне, старались угодить тем, кто дает деньги или от кого зависит решение на прокат. Они так быстро ловят все это, кажется, что существует некий кремлевский заказ. В фильме «Новая земля» явно все камни в огород, хотя там не названа конкретная организация, но похоже на Amnisty International . «Юрьев день», когда вместо венских контрактов дело заканчивается пением в провинциальном церковном хоре. Что касается «Юрьева дня», все разговоры о вине интеллигенции перед простым народом я, в данном случае, исходя из текста фильма, не понимаю. Потому что, в чем вина певицы? В том, что ей Господь дал дар прекрасного голоса, и она за этот свой дар расплачивается потерей сына? Мне кажется, что из сценария выпал какой-то очень важный смысл, и картина от этого стала очень шокирующей и примитивной одновременно.
Кирилл Разлогов: Есть картины абсолютно последовательные. К последовательным я отношу картины «Новая земля» и «Юрьев день», которые с разных позиций доказывают одну и ту же абсолютную истину. Скажем, в «Юрьевом дне» больше таланта и больше художественного темперамента, в «Новой земле» больше профессии и больше ориентации на зрителя. Но и та, и другая картина доказывают духовное превосходство православия над всем остальным миром. Это нормальная средневековая эсхатология, на которую накладывается некая политическая матрица.
Марина Тимашева: С моей точки зрения, «Юрьев день» это гибрид «Голой пионерки» (спектакля, поставленного три года назад тем же Серебренниковым) и сериала про Лору Палмер, которую кто-то вроде бы убил, но только не ясно, кто, зачем и убил ли вообще. То же самое и здесь: на 10-й минуте пропал молодой герой. Был ли мальчик – Бог весть. А его богатая и знаменитая мать по приезде в город детства поселяется не в гостинице, а в трущобе у случайно встреченной женщины. Так, по эпизодам можно пересказать весь фильм, то есть сценарий Юрия Арабова. Ну да, зачем логика, если перед нами – метафора? «В целом, - сказал Кирилл Серебренников,- мы показали ту Россию, в которой живем». Многие критики восприняли ленту, в дискурсе, как они любят выражаться, православного патриотизма. На мой взгляд, очень своеобразный патриотизм – представлять свою страну чем-то бессмысленно-неопрятным.
Первую часть программы я закончила тем, что, по моему глубокому убеждению, метафора хороша только там и тогда, когда она вырастает из реальности, из быта. Примером может служить фильм Михаила Калатозишвили «Дикое поле», снятый по превосходному сценарию Петра Луцика и Алексея Саморядова. Напомню, что именно этими, увы, слишком рано ушедшими из жизни людьми, сделаны фильмы «Окраина» и «Дети чугунных богов».
«Дикое поле» по режиссуре строго и сдержанно, Михаил Калатозишвили себя не выпячивает, следует литературе, спасибо ему за это. Сюжет: в пустынном месте, на большом отдалении от цивилизации, живет молодой интеллигентный доктор. Помогает, чем может, простым людям.
Михаил Калатозишвили: Мы построили на совершенно голом месте дом. Там вообще никаких признаков жизни, в радиусе нескольких километров, нет, и воды нет. Но зато есть космическое ощущение того, что кто-то взял и подвесил этот дом. За дом никто не ходит, потому что за домом начинается ТА жизнь. А здесь – человеческая жизнь, она на этой стороне. А мы жили на этой стороне. Мы жили в ауле за 40 километров от объекта. Мне было там все время очень плохо. Как только я приезжал туда, на объект, несмотря на то, что там нет воды, там люди не живут, все болячки меня оставляли в покое, мне было замечательно. Я думаю, что это как раз то место, где должен стоять этот дом. Я ведь пытался сделать кино про счастливого человека, я всей душой пытался сделать кино про счастливого человека, человека, который живет в том месте, где ему нравится жить, он занимается тем делом, каким ему нравится заниматься. Я знаю одно: что в этом месте, в степи, вот вы стоите и вдруг у вас такое ощущение, что куда-то полетели.
Марина Тимашева: Действие фильма происходит в начале 90-х годов, когда уже нет прежнего государства и рассчитывать приходится только на самих себя, когда у милиции уже нет власти, у врачей – медикаментов, а скоро – я цитирую – «и денег не будет» (как в воду глядели Луцик и Саморядов). Мир этот, населенный хорошими, пусть и грешными, людьми, кажется, оставлен и Богом. В этом сценарии бытовое, реалистичное, узнаваемое совершенно естественно переходит в абсурдное, гротескное, смешное и одновременно отчаянное. И в фильме сплав прозаического и поэтического рождает совершенно особое качество, которое я назвала бы «фантастическим реализмом».
Леонид Павлючик: Меня по настоящему поразила и пронзила картина «Дикое поле», о которой здесь много спорят, говорят, что сценарий был совершенно выдающийся, и на него замахивались другие режиссеры, куда более именитые. Но никто знаменитым режиссерам не мешал обратиться к этому выдающемуся сценарию. А во-вторых, как мне кажется, режиссеру удалось быть, в той или иной мере, конгениальным этому сценарию, потому что я увидел картину странного хаоса, разора, энтропии. И вдруг, посреди этого хаоса я увидел мощный корневой характер такого героя-стоика, героя традиционного, как мне кажется, для нашей культуры, героя, идущего от земского врача (тут мне и сам Антон Павлович Чехов вспомнился). Кстати говоря, актер (Олег Долин) типажно даже похож на Чехова, длинный такой, только бородки не хватает. И вот есть герой, который противостоит этому хаосу и энтропии, и это делает картину событием, потому что, наконец-то, появился тот, на которого можно опереться, в которого веришь, который не предаст, который будет делать то, что должно, и будет стоять до конца.
Вита Рамм: Ответственность человека перед самим собой, перед местом, где он живет, перед своим собственным делом. Я бы голосовала за Олега Долина, как за актера, которому выпало труднейшее актерское счастье - сыграть от первого кадра до последнего положительного героя, и этот положительный герой интересен от начала до конца. Сколько мы знаем за свою жизнь гениальных сценариев, и что из этого получалось. Миша взял гениальный сценарий, и сделал очень хорошие кино.
Эльга Лындина: Кстати, у Луцика и Саморядова поставлены три сценария, и Миша Калатозишвили к их уровню ближе всех. Он ощутил, как из быта вырастет миф.
Марина Тимашева: Никаких мифов, одна суровая реальность – в документальной, более, чем спорной, ленте Виталия Манского «Девственность». На именитого режиссера страшно обиделся, представьте себе, канал ТНТ, потому что в фильме использованы фрагменты съемок реалити-шоу «Дом-2». В этой картине три героини, одна, найденная Виталием Манским в интернете, продает свою девственность любому, кто выложит за нее три тысячи долларов. Вторая приезжает в Москву как раз для участия в съемках «Дома-2», третья работает в стриптизе, обе готовы ради денег и славы вообще на все. Виталий Манский ведет речь о том, что в цепочке товар-деньги-товар товаром становится человек. В этом фильме многим людям задают вопрос, на что они готовы ради денег. Ответы чудовищны. Границ дозволенного будто не существует вовсе. Но возникает вопрос: существуют ли они в кинодокументалистике? И люди, которые саморазоблачаются перед кинокамерами, чем они отличаются от тех, что исполняют душевный и прочий стриптиз перед камерами телевизионными. Допустим, что цели режиссера благородны, но средства для их достижения, кажется, не слишком отличаются от тех, которые используют на телевидении. Как бы то ни было, фильм Виталия Манского заставляет задуматься над вещами, далеко выходящими за пределы кинематографа и искусства вообще. И это единственный такой фильм в конкурсной программе «Кинотавра».
Виталий Манский: Меня вообще мало волнует вопрос девственности, как таковой. А меня волнует, что мы все становимся объектом рыночных отношений. Иногда - по своей воле, иногда - без своей воли. И это более важный, существенный вопрос, о котором я бы хотел размышлять, и я очень надеюсь, что в каком-то смысле мне удалось это сделать в фильме под названием «Девственность». В советское время люди тоже много чего делали, но они находили для себя какие-то оправдания, о которых самим себе даже не говорили. А сейчас люди потеряли стыд. На кастинге многие говорили, что, в принципе, нет ничего недоступного, все возможно, все можно переступить. Говорили страшные вещи. Я глубоко убежден, что девушка, которая говорит, что она готова продать своих родителей, что она своих родителей, когда дойдет до дела, не продаст. Но меня ужасает тот факт, что она это произносит. Она сегодня это произносит, это ужасает, завтра это не будет ужасать, а послезавтра это произойдет. Во время чемпионата по футболу я поймал себя на мысли, что я постоянно слышу, что футбольный клуб продал футболиста. И это совершенно нормальная, естественная фраза, которая уже никого не шокирует. Как продал кефир, консервы…. У меня вопрос: футболист это человек? Если это человек, то мы говорим, что продали человека. Сегодня - за большие деньги, завтра – подешевле. Это происходит незаметно, мы не замечаем, как мы сами меняемся. Я абсолютно реальный человек, живу в реальном мире, я много в жизни наделал всякого, но даже для меня то, что происходит, абсолютно неадекватно. Мне кажется, об этом должно говорить кино.
Марина Тимашева: Идем дальше – фильм Гуки Омаровой «Баксы». Ударение на второй слог, это слово в переводе означает «знахарка». Главная героиня – шаманка, умеющая заглянуть в прошлое и предвидеть будущее, лечить людей и их проклинать. Противостоят ей изуверы и бандиты, построившие на священной земле предков идиотический современный ресторан под названием «Лас Вегас». Особых стилистических открытий в этой картине, как, впрочем, и в остальных, нет, история рассказана ясная, мысль, с которой хочется согласиться, состоит в том, что только древняя магия может помочь нам в борьбе с коррупцией. Надеяться на более рациональное решение проблемы, кажется, и впрямь не приходится.
Герои большинства фильмов конкурса, говорит профессор из Питсбурга Нэнси Конди, и с ней невозможно не согласиться - живут в изоляции от реального мира.
Нэнси Конди: Если речь идет о доминанте, то мне казалось, что довольно часто в кино использован прием уединенного места или изолированного, далеко от метрополии или нормальной жизни. Это, например, дом в степи - в «Диком поле», это глубинка - «Юрьев день», это захолустье в «Живи и помни», это ссылка, даже в темном смысле этого слова, ссылка на остров - «Новая земля». Это комнатушка в подполье, и так далее. Вроде бы – тупик. Но тупик, где отношения складываются по-другому.
Марина Тимашева: Вот и персонажи фильма «Нирвана» ( режиссер Игорь Волошин) тоже спасаются бегством от реальности, правда, бегут по старинке в секс, драгс и музыку техно.
Игорь Волошин: Мы с вами думаем утром, когда идем куда-то, сколько у нас гибнет людей ежегодно от наркомании? Поднимите руку, кто знает количество привозимых людей в реанимацию ежедневно от передозы. Кто об этом думает каждый день? А вот теперь, после такой яркой формы, может быть, мы об этом будет задумываться. Молодые люди выходили после просмотра фильма и писали в анкетах: «Никогда не хочется пробовать вещь, которая называется наркотики». Говорить о зле, коим является это понятие, надо говорить громко, сочно и ярко.
Марина Тимашева: Сюжет не блещет новизной, и в принципе, все то же самое могло приключиться лет на двадцать- тридцать раньше. Героиня приезжает из Москвы в Петербург, поселяется в очень нехорошей, но живописной квартирке, вступает в случайную связь с наркоманом, чтобы потом подружиться с его постоянной девушкой. Ну, ничем хорошим не кончится, если, конечно, не считать хэппи-эндом встречу на высшем уровне, то есть на том свете. Туда наша героиня отправляется, вколов себе дозу героина, и побеседовав с подругой о том, о сем, возвращается на землю, а затем и в Москву. Режиссеру Игорю Волошину задали вопрос, не возникнет ли у зрителей соблазна тоже повидать своих мертвых – одна инъекция, куда проще. Ответ режиссера меня потряс.
Игорь Волошин: А «Крайслер», в котором я ехал сюда из аэропорта, не соблазн?
Марина Тимашева: В головах у кинорежиссеров большая разруха, но «Нирвана» очень красивый фильм. Чего стоит выгоревшая дотла машина в квартире большого наркобарона: в белой-белой комнате стоял черный-черный автомобиль…. А умопомрачительные гримы, костюмы и прически героинь на фоне старинных петербургских зданий и колоннады Исаакиевского собора создают образ Петербурга – города-миража, города вечного карнавала. Образ Москвы – иной. В картине-лауреате фестиваля – в «Шультесе» - это серый город, заставленный грязными ларьками-киосками, заполненный равнодушной людской массой и нескончаемым потоком машин. Под стать городу и герой. Шультес – просто его фамилия. К финалу картины станет ясно, что когда-то он был обычным и благополучным человеком, потом в автокатастрофе потерял жену, сам лишился памяти и возродился к жизни вором-карманником. Он движется и действует, как сомнамбула, как рыба в аквариуме – ко всему безразличное, апатичное существо, лишенное воли и каких бы то ни было эмоциональных реакций. Критики, которым понравился фильм, сравнивали его с «Карманниками» Брессона и с картинами братьев Дарденнов, и называли медитативным, другие возражали, что сам фильм анемичен, как и его герой. Понять, действительно ли Шультес потерял память или просто не желает о нем вспоминать, невозможно, и режиссер тоже не мог ответить на это вопрос.
Бакур Бакурадзе: Естественно, Шультес - это модель нашего времени. Через персонажа я пытаюсь передать довольно-таки большое пространство, если не все пространство Москвы. Мне бы хотелось, конечно, указать через персонажа на то, что мы часто сами огораживаем себя от многий вещей, от многих людей, от многих проблем. Когда мы работали над фильмом, у нас родилась такая фраза: мы не так забывчивы, как бы нам этого хотелось. Мы пытаемся быть забывчивыми, пытаемся не помнить многие вещи из нашего прошлого, не замечать проблемы других людей.
Марина Тимашева: Смотреть фильм скучно. Можно выйти из зала на пять минут, десять, двадцать, а вернувшись обнаружить, что почти ничего не изменилось. Почти. Есть там все же пара сцен, свидетельствующих о серьезном режиссерском даровании Бакура Бакурадзе. И все же, чтобы снимать фильмы «состояния» и «настроения», нужно быть мастером, умеющим внятно изложить историю, то есть сперва снять несколько лент уровня «Семь самураев», а потом, на достигнутой высоте, позволить себе экспериментировать с формой и зрительским вниманием. Кинокритики обыкновенно делят все фильмы на коммерческие и авторские. Те, что смотрела я, делятся, в основном, на противные и скучные. Правда, некоторым, особенно продвинутым режиссерам, удается подать зрителям снотворное и рвотное в одном флаконе – потрясающий, как говорил Жванецкий, эффект.
Единственный фильм в программе «Кинотавра», к которому у меня нет ни единой претензии, называется «Плюс один», сняла его Оксана Бычкова, это ее вторая полнометражная работа. Первая называется «Питер ФМ». Это мелодрама, нигде не срывающаяся в пошлость или излишнюю сентиментальность, своего рода служебный роман между переводчицей английской литературы и англичанином, приехавшим обучать российских ребят работе с куклами и всяческим шалостям в духе уличных театров, клоунады и «Школы дураков» Славы Полунина. Довольно зажатую, строгую женщину-переводчика, обычно работающую в кабинетной тиши, он заодно обучает искусству любви. Волшебство театра, в котором можно одушевить любой попавший под руку предмет, и волшебство любви, которое может расколдовать и оживить всякую спящую красавицу – этим пропитана атмосфера фильма. И сценарий отличный – ни одной логической бреши, ничего, во что невозможно было бы поверить, и все психологически убедительно, и все смешно и грустно одновременно, и хорошая работа Мадлен Джабраиловой, и просто изумительная – английского актера Джетро Скиннера, и очень сложный прием: люди мало общаются напрямую, они избегают прямого контакта, открытых объяснений, эмоций, слов, и когда герою фильма надо сказать что-то важное и серьезное, он прячется за куклу, с которой никогда не расстается, говорит от ее имени и кукольным голосом. Куклу зовут мистер Дигги. И Джетро Скиннер пришел с ней на пресс-конференцию. Сперва он рассказал о себе, а потом я попросила мистера Дигги сказать, какого он мнения о поведении своего хозяина в фильме. Сейчас вы сами услышите, как разговаривает Джетро Скиннер, а как – его кукла или его совесть.
(Джетро Скиннер говорит голосом куклы)
Переводчик: Дигги считает, что Том - порядочная зануда. И Дигги всю жизнь положил на то, чтобы вытащить его из этой оболочки английской. Сам Дигги - из Америки, где люди чувствуют себя более расслабленно и комфортно. Но, самое главное, что Дигги думает, что Тому нужно больше женщин.
Марина Тимашева: «Плюс один», помимо всего прочего, единственный жизнерадостный фильм конкурса, в нем много грустного, но нет никаких признаков депрессии. Оксана Бычкова говорит
Оксана Бычкова: Это - мироощущение. Очень хотелось бы, чтобы люди, которые выходят из зала, понимали, что мир действительно прекрасен и достоин взаимной любви. То есть и человек любит мир, и мир любит его. Я понимаю, что звучит громковато, но это мой мир, и я не могу, к сожалению или к счастью, себя переделать. Как чувствую, так и снимаю.
Марина Тимашева: Я обошла вниманием некоторые фильмы, представленные в конкурсной программе. Очень плохой триллер «Тот, кто гасит свет», смехотворный сценарий, картонные актерские работы. Чуть лучше фильм «Скажи Лео» - про юного хакера и компанию его кошмарных дружков. Удивительно, что снявший этот фильм Леонид Рыбаков, представил в конкурсе короткого метра прошлого года отличную остроумную картину «Люди из камня». Что происходит с людьми, которые совсем недавно казались умными и одаренными – не знаю. Был еще фильм «Океан», мелодраматическая история бедного кубинского юноши, попавшего в большой город, ставшего боксером и чуть не погибшего. Красивые съемки, красивые люди, но как же вторичен сюжет, как шаблонно мышление.
Ну, теперь подытожим. Что думают критики о конкурсной программе российского кино, в которой, как всегда, четко отражается реальное положение дел.
Леонид Павлючик: Мне кажется, что программа в этом году была не выдающейся, но, тем не менее, по-своему интересной, и уж, во всяком случае, разнообразной. Главным образом меня подкупает жанровое разнообразие, потому что здесь и экранизация классики - «Живи и помни», и романтическая комедия - «Плюс один», и людоедский блокбастер «Новая земля», и жгучая восточная мелодрама с элементами этнографии – «Океан», и военная драма «Пленные» и триллер - «Тот, кто гасит свет». С другой стороны, в какой-то момент фестиваля возникло ощущение такой монотонности тематической, депрессухи, который веяло от целого ряда лент, хотя я бы разделил депрессуху и то острое, социальное, проблемное кино, которое мы так ищем и которое, как мне кажется, на этом фестивале появилось и очень заметно прозвучало. Мне кажется, что если этот фестиваль и его программа чем-то интересны, то, в первую очередь, тем, что появилось проблемное, а не просто депрессивное кино, которое сделало погоду на этом фестивале.
Александр Шпагин: Не выдающееся кино, но есть картины, которые все-таки прорываются сквозь эту целлофановую муть, эту пелену, которая застила глаза сегодняшнему кинематографу. Люди просто зарабатывают деньги. Какое искусство?! Они забыли о том, что это такое. Конечно, прорывается к реальности картина «Девственность», но мне немножко странно ее обсуждать, потому что все документальное кино прорывается, так или иначе, к реальности, и оно намного лучше, поэтому, чем игровое. Мне интересно, как прорывались бы к реальности игровые режиссеры. Да, есть серьезные социальные высказывания. Правда, пока социум предстает еще не в своих формах, не в формах этой реальности, а в формах некоей странной фантазии. Но и «Нирвана», и «Юрьев день», и «Дикое поле» в формах фантазии к социму прорываются. «Нирвана» пересекается во многом с «Девственностью». Это действительно картина про то, как люди пытаются закрыться определенной броней от реальности и выиграть. А при этом они крайне не защищены, растеряны, и под броней прячут страх, и полное моральное опустошение, потому что эта реальность их убивает. «Юрьев день» это картина о том, что Москва и Россия - две несопоставимые реальности, два несопоставимых мира и, в основе, в большинстве картин все равно много драматургического оживляжа, идущего не от чувств, не от состояния людей, не от глубины социальной проблематики, а от обычных драматургических конструкций, которые мы привыкли видеть по другим фильмам.
Наталья Басина: Что касается программы в общем, она мне кажется весьма ладненькой. Как мне представляется, жюри имеет основания с достоинством раздать все призы, имеющиеся в его распоряжении. Я бы сказала, что «Шультес», который очень многим нравится, это картина очень значительная для этого фестиваля, потому что, кроме всего прочего, это некая метафора состояния кинематографа. Герой, ставший аутистом после тяжелой травмы, вполне представляет наш кинематограф, получивший серьезную черепно-мозговую травму, заболевший аутизмом, до сих пор не излечившийся, и все-таки пытающийся прикоснуться к реальности, но на уровне карманных экспедиций, то есть, помаленьку из нее что-то выдергивая.
Марина Тимашева: На все остальные премии, и на «Нику», и на «Золотого Орла» как показывает практика, будут номинированы те же самые фильмы, что представлены в афише «Кинотавра». Фестиваль, как водится, представляет довольно полную картину состояния российского кино. В этом году она весьма пестрая, но есть некоторые вещи, которые объединяют совершенно разные фильмы. Практически все сценарии грешат исключительными несообразностями и нелепостями – говорю об этом уже лет десять, ничего не меняется. Режиссеры не умеют и не желают рассказывать с экранов понятные истории и заставляют зрителей разгадывать бесконечные шарады, а героическим актерам приходится затыкать сценарные бреши собственным мастерством и вытаскивать на своих плечах неумелую режиссуру. Анна Михалкова и Дарья Мороз, Сергей Маковецкий, Константин Лавроненко, Андрей Феськов, Лия Ахеджакова, Игорь Ясулович, Юлия Рутберг, Алексей Серебряков, Наталья Суркова, Мария Шалаева, Ксения Раппопорт – они сделали все от них зависящее, чтобы оправдать не только своих героев, но заодно еще и режиссеров со сценаристами. Чем дальше, тем больше я не понимаю, в чем состоят обязанности кинорежиссера. Порой кажется, что эта фигура может быть легко изъята из кинопроцесса, его просто заменят продюсером, администратором, оператором, художником, специалистом по компьютерным эффектам и режиссером монтажа. Все чаще приходится слышать, что режиссер сам не выбирал сценарий, что от него не зависело распределение ролей, а значит, ему его собственный фильм безразличен, он просто зарабатывал деньги. На мой консервативный взгляд, это – совершеннейшая дикость, но факт остается фактом. Если говорить о тенденциях, то во многих фильмах заметна, как бы ее определить, не хочется употреблять слова «христианство» и «православие», потому что за ними стоит великая культура, но, скажем, их эрзац, конъюнктура и атрибутика. И все больше год от года всякой мистики, особенно актуальна тема проницаемости мира живых и мертвых. Я бы сказала, что эта мистическая идея довольно точно отражает ситуацию в недовозрожденном кинематографе и, шире, в общественном сознании, которое живет прошлым, пассивно принимает настоящее и не имеет сколько-нибудь определенной программы на будущее
