Ирина Лагунина: Экология городов и пригородов меняется так стремительно, что за несколько десятков лет животные бывают не только вынуждены покидать города, но и возвращаться в них вновь.
Почему это происходит, рассказывает во второй передаче цикла «Животные в большом городе» старший научный сотрудник лаборатории экологии и охраны природы биологического факультета МГУ Владимир Фридман.
С ним беседуют Ольга Орлова и Александр Марков.
Александр Марков: Какие дикие виды, можно было предоставить теоретически условия жизни в Москве, но которые пока здесь не живут?
Владимир Фридман: Я бы никого не хотел завозить специально. Я хотел бы помогать тем, кто пытается город освоить. Скажем, в Западной Европе кроме сизых голубей есть большие голуби вяхири, они живут в городах вместе с сизыми. У нас они пока не урбанизировались. Он жил раньше в крупных лесах Москвы, но с ростом города он из леса ушел. А вот на Западе, где процесс его урбанизации начался немного раньше, он уже город освоил. То есть очень многие виды оттесненные на периферию области через 30-60 начинают обратный процесс, они с окраины области снова город заселяют, завоевывают. Так наш город освоил ворон, который в 78 году считался редким видом и встречался только на окраине. Ястреб-тетеревятник, в каждом крупном городском парке есть пара ястребов, а кое-где и две-три.
Александр Марков: И они охотятся на кого-то?
Владимир Фридман: Голуби, дрозды, опять же полезная функция. Скажем, был проект по вселению в Москву сапсана, сокол-сапсан раньше жил на крупных высотных зданиях и их институтом охраны природы направлено поселять. Но это менее успешно получается. Насколько я знаю, за последние несколько лет есть только один случай размножения. То есть самопроизвольное вселение тетеревятника процесс куда более успешный и необратимый, чем рукотворное переселение сапсана и если ему не мешать, не уничтожать места обитания в тех точках, куда птицы или звери уже вселились, то это идет успешно.
Александр Марков: То есть получается, что далеко не каждый вид птиц предпринимает попытки освоить городскую среду?
Владимир Фридман: Скажем, не все это делают сразу. Моя научная работа академическая как раз заключается в попытке, просмотрев список птиц фауны Подмосковья или другого региона, определить, какие виды будут урбанизироваться сразу, какие через 10 лет, какие через 30 в зависимости от лабильности или консерватизма жизненной стратегии вида.
Александр Марков: Так вот от чего зависит.
Владимир Фридман: В каждом роде, если взять род пестрых дятлов или род синиц, есть один-два выскочки, как называл наш известный орнитолог Владимир Васильевич Шлеонович, они урбанизируются почти сразу легко и быстро. Кто-то через виды с более консервативной стратегией, они чрез 10-20 лет пребывания в оттеснении, как вороны или тетеревятник, лабиализируются и начинают урбанизировать.
Александр Марков: Вы говорите, консервативная или лабильная стратегия, а это в чем-то еще проявляется кроме отношения к городу, это можно определить, что этот вид легко меняет свои привычки, а этот нет?
Владимир Фридман: Да. Это можно определить по двум вещам. Во-первых, по реакции на колебание кормовых запасов. Вид лабильный легко перебрасывает свое население в другое место, где, скажем, корма много, а вид консервативный, он старается удержать прежние территории, прежние поселения, перейдя на какую-то другую ветку и соответственно он более уязвим. То есть в условиях нестабильной прыгающей среды виды лабильные перебрасывают население из одного хорошего пятна в другое, а консервативные виды все время стараются жить в одном месте, где уже сложилась сеть поселений. Второй признак, по которому можно отличить лабильные виды от консервативных, я говорю о близких видах одного рода, где это различие достаточно четкое - это реакция на фрагментацию или уничтожение места обитания. Скажем, два близких вида уток, которые у нас в Москве гнездились, хохлатая чернядь и красноголовый нырок с очень близкой экологией. В условиях Москвы практически они экологически идентичны. Но когда уничтожили люблинские поля, хохлатая чернядь начала нетипично гнездиться в других местах, лишь бы из города не уходить. Красноголовый нырок сразу уходит.
Ольга Орлова: То есть приспосабливаются любыми способами или наоборот сразу отказываются от борьбы.
Владимир Фридман: Да. И опять же способность к нетипичным изменениям у лабильных видов существенно выше.
Александр Марков: А что такое нетипичные изменения?
Владимир Фридман: Например, когда синицы гнездятся вместо того, чтобы гнездиться в дуплах, как положено, гнездятся в нишах в стенах, в отверстиях труб, например, в отверстиях сваренного турника - это нетипичный способ гнездования. Или когда они, например, в Западной Европе научились открывать бутылки с молоком - использование нетипичных способов корма. Или когда строят гнездо, используя антропогенные предметы, проволоку.
Александр Марков: То есть они пробуют, учатся, а потом друг друга учат как-то новым навыкам? Вот эта история с открыванием молочных бутылок, по-моему, там было замечено, что это умение очень быстро распространилось в популяции.
Владимир Фридман: Вообще должен сказать, что синицы умеют копировать кормовые методы друг друга. Социальное обучение так называемое, скажем, когда в природе есть многовидовые стаи синиц и когда гаечки, один из видов синиц, находят часть кроны, где успешно можно кормиться, подлетает большая синица, сгоняет ее и начинает кормиться сама тем же способом. И учитывая, что у ястребов-тетеревятников, освоивших город, нетипичные способы охоты в сумерках по-соколиному проявились уже в первом-втором поколении птиц, которые в городах поселились, наверное, это либо прямое обучение, либо дестабилизация той изменчивости, которая есть под покровом нормы. Потому что в качестве редких аномалий все эти нетипичные случаи они есть и в природных популяциях.
Александр Марков: Нетипичное поведение.
Владимир Фридман: Да. То есть в городе в общем не возникает ничего нового. Но существенно повышается частота и, например, несколько аномалий, аномалия по отношению к человеку, высокая толерантность вместо пугливости может появиться у одной особи сразу, а в природе обычно такое сочетание не встречается.
Были наблюдения бельгийских орнитологов о том, что в городе птицы поют чаще ночью, как они предполагают, из-за того, что в городе днем очень шумно и чтобы слышать друг друга, они переходят на ночное пение. В Москве есть какие-то наблюдения по этому поводу?
Владимир Фридман: В Москве, к сожалению, нет. Вот эта работа бельгийская немножко другое. Пение ночью было показано для зорянки в Англии, что она чаще поет ночью, когда шума меньше. Это понятно, поскольку зорянка сумрачный вид, ей сдвинуть активность на ночное время легче, чем, например, синице. Бельгийцы анализировали пение больших синиц в сорока городах Европы, сравнивая пение в городе с пением в сельской местности. И они показали, что идет сдвиг в более высокочастотную область, чтобы в условиях зашумленности от трафика птицы могли адекватно свою песню распознавать. Но должен сказать, что это не уникально. Те же зашумления идут в сильно зашумленных природных местах обитаниях. У птиц в краевых зонах автодорог изменения те же самые.
Александр Марков: Начинают петь на более высоких тонах?
Владимир Фридман: И громче.
Александр Марков: Недавно китайцы обнаружили то же самое у лягушек, которые живут около бурных горных ручьев, где шум воды непрекращающийся, оказалось, что лягушки научились квакать в ультразвуковом диапазоне, чтобы слышать друг друга.
Владимир Фридман: Хотя, как мне кажется, я пытался, анализируя пение зябликов, посмотреть, мне кажется, что техногенный шум тем отличается от природного, что например, в высокогорье, когда наши распространенные виды поют в условиях шума речек, они поют редко, но координация между соседними самцами при этом не уменьшается, а вот техногенный шум он скоординированность пения соседей разрушает нацело. Я сейчас пытаюсь сопоставить данные по пению зябликов в окрестностях автодорог в Подмосковье, не в городе для проверки этой гипотезы, что техногенный шум тем отличается от природного, что разрушает нормальные связи в группировке.
Ольга Орлова: Что касается скоординированности, как это можно показать, по каким признакам, что они поют вразброд и шатание?
Владимир Фридман: Сравнивая число песен, спетых, скажем, за минуту. Подсчитывается динамика числа песен спетых за минуту соседних зябликов, за которыми наблюдатель следит, а дальше применяются методы анализа временных рядов, то есть если мы видим, что в условиях отсутствия шума есть периоды координированного пения, а в условиях наличия шума периоды координированного пения исчезают, либо один поет интенсивно, остальные замолкают, либо случайным образом друг на друга накладываются, то можно сделать заключение, что именно шум их разбалансирует. Особенно если наблюдать в разных точках, различающихся именно уровнем интенсивности трафика.
Ольга Орлова: А почему для птиц важно петь скоординировано, что это означает в их обитании?
Владимир Фридман: Самцы певчих воробьиных, это важно не для всех птиц, а только для певчих воробьиных, самцы певчих воробьиных, прилетев, занимают территорию и охраняют ее. Территория привлекательна для самок. И соответственно, чем интенсивнее они поют и чем устойчивее они поют, чем их ритм пения, устойчивее ко всяким природным несообразностям – похолодание, падение доступности корма, тем больше вероятность, что он привлечет не одну самку, а две, и привлечет раньше, чем другие. Поскольку раньше загнездившиеся пары, у них успех выше. Но поскольку они же конкурируют друг с другом, они враждуют с соседними самцами. И вражда бывает как непосредственная в пограничных конфликтах, так и в песенных дуэлях. Они встречаются на границе, начинают петь, при этом стараются копировать песню соседа. Песня имеет разные варианты и особо агрессивная ситуация связана с тем, что самцы копируют песню друг друга пока кто-то не уступит и не начнет петь только в промежутках между пением более успешного соседа. Поэтому через некоторое время возникает хор организованный, когда доминантные самцы поют, так, как они хотят, как им внутреннее желание подскажет, а более подчиненные вступают в паузах между пением доминантов. Но возвращаясь к теме города, понятно, что всякий шум эту слаженность разрушает. К природным шумам была возможность как-то приспособиться из-за стабильности шумов, сезонности, а к городским, наверное, нет, слишком быстро город эволюционирует.
