Владимир Бабурин: «Время гостей» ежедневно, по будним дням в эфире Радио Свобода. То есть можно сказать, что ежедневно, по будним дням мы подтверждаем написанную в Экклезиасте истину, что всему свое время. Или, как перефразировал эту фразу поэтически Булат Окуджава, «всему времечко свое». А мой сегодняшний гость – Алексей Брунов, автор и исполнитель, - именно так и назвал свой последний диск - «Всему времечко свое». У него есть еще и первая часть названия, которая звучит по-латыни: «Meus spatium vita», - которую я бы перевел как «жизнь – мое пространство».
Алексей, о названии вашего диска мы еще поговорим, оно, на мой взгляд, достаточно любопытно. И раз уж всему времечко свое (или всему свое время), то поговорим, наверное, и о прошлом, и о настоящем авторской песни, которая весьма и весьма непросто. А чтобы слушатели вспомнили, потому что был Алексей на Радио Свобода, и программа, посвященная его диску с песнями Юрия Визбора, несколько раз повторялась в канун нового, 2000 года, причем очень много было повторов. Может быть, кто-то и запомнил. И вообще, Алексей человек достаточно известный. Но чтобы все-таки освежить память наших слушателей – песня с его нового диска как раз на стихи Булата Окуджавы.
«С последней каланчи, в Сокольниках стоящей,
никто не смотрит вдаль на горизонт горящий,
никто не смотрит вдаль, все опускают взор.
На пенсии давно усатый брандмайор.
Я плачу не о том, что прошлое исчезло:
ведь плакать о былом смешно и бесполезно.
Я плачу не о том, что кануло во мгле,
как будто нет услад и ныне на земле.
Я плачу о другом - оно покуда с нами,
оно у нас в душе, оно перед глазами,
еще горяч и свеж его прекрасный след –
его не скроет ночь и не проявит свет.
О чем бы там перо, красуясь, ни скрипело –
душа полна утрат, она не отскорбела.
И как бы ни лились счастливые слова –
душа полна потерь, хоть, кажется, жива.
Ведь вот еще вчера, крылаты и бывалы,
сидели мы рядком, и красные бокалы
у каждого из нас - в изогнутой руке...
Как будто бы пожар - в прекрасном далеке.
И на пиру на том, на празднестве тягучем
я, видно, был один, как рекрут, не обучен,
как будто бы не мы метались в том огне,
как будто тот огонь был неизвестен мне».
Владимир Бабурин: Алексей Брунов. Песня на стихи Булата Окуджавы, музыка Виктора Столярова, автора, который живет ныне в Соединенных Штатах, в Нью-Джерси. Об авторской песне за рубежом мы поговорим чуть позже. Алексей часто встречается с соотечественниками, дает им концерты.
Но раз вы начали с Булата Окуджавы... Он как-то сказал, что авторская песня родилась и умерла на московских кухнях. Вот как вы эти слова понимаете? Что для вас значат эти слова Булата Шаловича? И правильно ли Булат Шалович авторскую песню похоронил? А может быть, и не похоронил, а что-то другое имел в виду?
Алексей Брунов: Не знаю... Я вижу то, что происходит сейчас в нашем жанре. Она совсем не умерла. Единственное, она немножко, как говорится, расползается в стороны, и несколько не туда, слой утончается, и все это, в общем... Но песня не умерла, действительно. Фестивали проходят. Есть очень интересные авторы и в России, и на Украине. Так что все в порядке. Булат Шалович, мне кажется, погорячился.
Владимир Бабурин: Я еще раз хочу вернуться к названию вашего диска. Почему именно такое, двойное латинско-русское, название вы выбрали? Или, может быть, я не совсем точно даже перевел? Может быть, вы какой-то другой смысл вкладывали в это?
Алексей Брунов: Дело в том, что «всему времечко свое» - это очень хорошая фраза, которую Булат Шалович произнес. Но дело в том, что «Meus spatium vita» раскрывает более полно суть моей задумки. Потому что «Meus spatium vita» - это в переводе с латыни, как я это перевел, «частные отрезки жизни».
Владимир Бабурин: «Жизнь – мое пространство».
Алексей Брунов: Можно и так, да. А поскольку альбом разбит (первый том, как я его называю) на три части, одна часть называется «Размышления», вторая часть называется «Чувства», а третья – «Созерцание», то поэтому как раз «Meus spatium vita» - личные, персональные отрезки жизни. И они у каждого есть. А у меня – тем более. Поэтому такой странный сценарий.
Владимир Бабурин: И дальше: «Omnia tempus habent» - «Всему свое время». Как у Окуджавы, «всему времечко свое».
Я знаю, что один из самых любимых ваших авторов – это Юрий Визбор. И этой любви была посвящена большая передача на Радио Свобода, о чем я уже вспоминал. Он как-то написал: «Я испытываю глубокое удовольствие, когда слышу или вижу, как поет человек. Не работает, не выступает, не зарабатывает на хлеб, а творит при тебе искусство – живое, волнующее, свое. Песня - и не только своя собственная, но и та, которую ты исполняешь, - наделена некой тайной познания другой души. Когда не происходит такого познания - скучно, друзья». Это было написано в году 1980-1981, когда авторская песня была, ну, в таком загоне. Были запрещены большие слеты, очень трудно давались площадки. Да что я вам рассказываю! Вы, наверное, прекрасно помните, что такое МДСТ – Дом самодеятельного творчества, где нужно было приходить к чиновнику и доказывать, что тексты, которые вы исполняете, не являются никакой антисоветчиной и не подрывают устоев. А сейчас совсем другое, потому что люди, выступая, и работают, и зарабатывают на хлеб. И авторская песня, в том числе, стала для некоторых достаточно выгодным коммерческим предприятием. Вот я бы хотел об этом поговорить с вами.
Алексей Брунов: Это, действительно, так. Вот меня лично это печалит. Все-таки я остаюсь тем самым романтиком от жанра. Романтика – может быть, в этом моя беда, что я романтик. Но, конечно, люди должны получать какие-то свои деньги за выступление, какую-то награду, да, конечно. Но если это превращается в самоцель... Вот человек, допустим, давно не писал песен. Вот надо сесть и написать. И вот он садится и начинает крючкотворствовать. Вот и получаются такие песни, которые никому не нужны, а только ему самому, его собственной персоне.
Владимир Бабурин: И говорим мы об авторской песне, кстати, в канун очередного Грушинского фестиваля, буквально через неделю он откроется. Возможно, опять их будет два...
Алексей Брунов: Это, кстати, юбилейный фестиваль. И их будет опять же два.
Владимир Бабурин: Так вот, продолжая разговор о коммерции. Вот Грушинский фестиваль – просто апофеоз романтики 1970-ых годов (половину 1980-ых годов он был запрещен) – превратился в весьма доходное, весьма коммерческое предприятие. Знаете, вот последнее впечатление, когда я был на этой Грушинской поляне. Подъезжает колонна автомобилей, и это, действительно, колонна, там «Мерседесы», джипы охраны, «Газель» с каким-то скарбом, который потом охранники начали выгружать. Вылезает из этой машины человек. Видимо, что ветеран движения. У него на плечи наброшена штормовка с большим количеством КСПэшных всяких эмблем. Ее можно набросить уже только на плечи, потому что уже не влезает. Человек садится в кресло, которое ему охранник быстро-быстро надул, подносит к уху немедленно трубку мобильного телефона. Знаете, неприятное это у меня вызвало ощущение. Хотя, с другой стороны, я знаю, что очень многие люди, которые занимались авторской песней, ушли в бизнес, стали весьма успешными. С одной стороны, можно за них только порадоваться. А с другой стороны, что-то такое неуловимое ушло.
Алексей Брунов: Нет, Володя, как раз вот эти люди... Я просто знаю лично, о ком вы говорите. То есть я догадался.
Владимир Бабурин: Я тоже знаю, о ком я говорю. Я просто не хочу фамилию называть.
Алексей Брунов: Это совершенно замечательный человек. Благодаря ему... он отчасти спонсирует этот фестиваль. Ну, как говорится, бытие определяет сознание и внешний вид. Ну, так получилось... Вот его этот двор песенный, там собираются все барды. Он устраивает стол, чаепитие, и конечно, не только чаепитие, естественно. Это все идет в плюс. Общение между людьми нашего направления.
Владимир Бабурин: То есть вас это никак не коробит?
Алексей Брунов: Вот это – нет. Меня коробят те люди, которые пишут умышленные песни, показываются, чтобы потом их позвали туда, дали им столько-то...
Владимир Бабурин: А как вы относитесь к тому, что сейчас возникает достаточно большое количество спекуляций на авторской песне? Другого слова я просто не могу подобрать. Но вот самый яркий пример, который для меня... На прошлой неделе в машине я случайно просто поймал какую-то музыкальную радиостанцию, явно попсовую. И объявляют: песня «Душа». И какая-то девушка поет сначала безумно перевранный текст Кима «Ой, душа моя, косолапая»... Кстати, по-моему, это первая песня, которая с экрана прозвучала в фильме «Похождения зубного врача». Строчки, ну, почти кимовские, но несколько перевранные. А дальше идут четыре строчки какого-то полублатного, полуподъездно-жалостливого бреда. И вот это все повторяется несколько раз. От кимовского мотива ничего не осталось. И я не знаю, знает ли об этом сам Юлий Чирсанович, я думаю, что его бы это сильно не порадовало. Я уже не беру здесь аспект авторских прав. Алексей, а вам с подобным приходилось сталкиваться? Ну, как вы к этому относитесь, можно и не спрашивать.
Алексей Брунов: А что это была за радиостанция?
Владимир Бабурин: Не знаю.
Алексей Брунов: Но таких же радиостанций, извините, 80 процентов. Они делают все, что хотят.
Владимир Бабурин: А вот как с этим быть? Или это нормально? Или это жизнь такая?
Алексей Брунов: А что с этим можно сделать?
Владимир Бабурин: А я не знаю.
Алексей Брунов: И я не знаю.
Владимир Бабурин: Вот вы бы стали как-то защищать свои авторские права?
Алексей Брунов: Да мне было бы лень, честно говоря, защищать авторские права. Ну что я с ними могу сделать? Что я смогу сделать с этой певицей или с этой радиостанцией?
Владимир Бабурин: То есть махнуть рукой, и Бог с ними, пускай делают все, что хотят?
Алексей Брунов: Ну, это же каменная стена.
Владимир Бабурин: Тогда еще такой вопрос. Российская история в целом, а советская и постсоветская в частности, она свидетельствует о таком... я бы не назвал это парадоксом, хотя, наверное, в любой другой стране это назвали бы парадоксом: чем страна живет хуже, чем жизнь в ней ужаснее, тем громче, выше, чище, значимее звучат голоса поэтов, и голоса бардов в том числе. Вывод грустный, но еще раз повторю, по-моему, вовсе не парадоксальный. Вот в 1990-ые годы, которые сейчас многие предпочитают называть «лихими» и прочими малоприятными определениями, был такой короткий период, когда, казалось, вечные российские беды, вечные российские противоречия остались позади, что все будет замечательно, что теперь будет вокруг сплошная демократия, и говори, пиши все, что хочешь. И вот как раз в этот самый период, в 1990-ые годы, авторская песня, она не то чтобы как-то сникла, но как-то свернула в несколько другое русло. Как мне кажется, были утрачены ее функции. А главной функцией, по-моему, авторской песни всегда была функция неподцензурного искусства. Вот что вы об этом думаете?
Алексей Брунов: Мне, честно говоря, вот эта вольготность и разнузданность, я бы сказал, она мне как раз и мешает. Вот то, что нет цензуры, мне это мешает. Вот недавно был фестиваль в Санкт-Петербурге «Петербургский аккорд», и вот поют люди, совершенно незнакомые с поэзией, которая существует весь ХХ век, настоящая русская поэзия. И поют все, что хотят, абсолютно не понимая, что они делают.
Владимир Бабурин: А можно между этой Сциллой и Харибдой цензуры и вседозволенности как-то пройти?
Алексей Брунов: Затрудняюсь сказать... Очень противное само слово «цензура», вот оно раздражает. Но должны быть какие-то грани приличия, скажем так, должны быть все-таки.
Владимир Бабурин: Вот давайте конкретный пример. Песня, которая в советское время была запрещена, потому что стихи написал Иосиф Бродский. Она была запрещена цензурой. Давайте ее послушаем, что там было такого ужасного. Романс князя Мышкина, фрагмент из поэмы «Шествие», музыка Евгения Клячкина.
«Приезжать на Родину в карете,
Приезжать на Родину в несчастьи,
Приезжать на Родину для смерти,
Умирать на Родине со страстью.
Умираешь, ну и Бог с тобою,
Во гробу, как в колыбельке чистой.
Привыкать на Родине к любови,
Привыкать на Родине к убийству.
Боже мой, любимых, пережитых,
Уничтожить хочешь, - уничтожь!
Подними мне руки для защиты,
Если пощадить меня не можешь.
Если ты не хочешь - и не надо.
И в любви испуганно ловимой
Поскользнись на Родине и падай,
Оказавшись во крови любимой.
В Петербурге снег и непогода,
В Петербурге горестные мысли...»
Владимир Бабурин: Вот песня, которая была запрещена, потому что стихи написал Иосиф Бродский. Я вообще, на самом деле, у Иосифа Александровича, наверное, одну строчку знаю, которая звучит просто абсолютно антисоветски. В «Речи о пролитом молоке» есть у него строчка: «Выносите святых и портрет Генсека». Вот, по-моему, единственная в его творчестве абсолютно антисоветская строчка. Так, Алексей, что лучше – цензура, которая запрещает вот такие стихи, или сегодняшняя вседозволенность? Вернее, не сегодняшняя, а вседозволенность, которая была в 1990-ые годы?
Алексей Брунов: Кстати говоря...
Владимир Бабурин: Нет, вы скажите, что лучше.
Алексей Брунов: Сейчас я подойду. Вот романс князя Мышкина, эта песня, она сейчас для меня абсолютно современна, абсолютно современна именно сейчас. А по поводу цензуры... Вы меня ставите в тупик, Володя. Я не могу ответить на ваш вопрос.
Владимир Бабурин: А вы скажите, что лучше? Ну, вы же думаете что-то об этом, наверняка, думаете. Я не верю, что вы совсем об этом не думаете.
Алексей Брунов: Повторим еще раз вопрос.
Владимир Бабурин: Что лучше – цензура, которая запрещала вот такие тексты, который мы только что услышали, который написал Иосиф Бродский, причем совсем еще молодой Бродский, ему было года 22-23, когда он «Шествие» написал, либо вседозволенность, которая была в 1990-ые годы и вынесла на поверхность огромное количество всякого мусора? Что лучше?
Алексей Брунов: Лучше первое все-таки. Вот первое лучше. Для меня лучше первое. Мусора не будет.
Владимир Бабурин: Ну что ж, отчасти я с вами соглашусь, привязавшись к вашей фразе, что очень современно сегодня звучат стихи Иосифа Бродского, в частности, романс князя Мышкина из поэмы «Шествие». А вас не пугает, что очень многие песни, написанные и тогда, и сегодня, зазвучали крайне современно? Вот самый яркий для меня пример – это «Адвокатский вальс» Юлия Кима.
Алексей Брунов: Я понимаю, Володя, на что вы намекаете.
Владимир Бабурин: «Скорей всего, надобно просто просить представительный суд дать меньше по сто девяностой, чем то, что, конечно, дадут». Вот замени номер статьи (нет больше ни 70-ой, ни 190-ой статей) на ту, которая сейчас инкриминируется, - и современнейшая получается песня. А вас это не пугает?
Алексей Брунов: Ну, я скажу, что, во-первых, я человек аполитичный вообще. Я лирик в душе, романтик. И то, о чем вы говорите... Я уважаю ваше мнение, оно мне интересно. Но это не мое. Хотя я согласен с вами сейчас абсолютно. Но это не мое. Мне ближе заход солнца, звук флейты, не знаю, что еще...
Владимир Бабурин: Но, тем не менее, вы должны признать, несмотря на весь романтизм...
Алексей Брунов: А я уже признал, Володя.
Владимир Бабурин: ...что в современном обществе многие потребности снизились, в том числе снизилась и потребность в бардовской песне, как в форме самовыражения. Потому что вот из той эпохи советской, эпохи исторического материализма, как любил говорить Остап Бендер, мы въехали в совершенно другой мир. И там много всякой дряни – воинствующий секс, наркотики, порнография, безвкусица, плохая литература. И все это, естественно, примитивизирует чувства, они подменяются суррогатами – а вот отсюда, наверное, и всеобщее пристрастие молодежи к абсолютно бездумным ритмам. Но это есть, и это потребность большинства, и это невозможно не признать. И надо ли с этим что-то делать вот вашим тихим пением, извините, на кухне?
Алексей Брунов: А почему на кухне-то? Ничего не на кухне. Вот я скажу, что Грушинский фестиваль прошлого года, там был лозунг «Тишина, гитара, песни». Тишина! И не пустили на прошлый фестиваль рок-ансамбли, которые уже туда постепенно внедрялись, между прочим.
Владимир Бабурин: Сообщение с пейджера: «После Окуджавы, Визбора и Высоцкого слушать никого не хочется – измельчали исполнители». Я не знаю, в ваш ли адрес пишет слушатель Добрый... Надеюсь, что все-таки нет.
Алик Мирзаян, не только замечательный автор, но и теоретик авторской песни, написал целый трактат об авторской песне как о национальной идее. И вот одна идея мне там очень близка. Алик пишет, что мы ищем пути возрождения Отечества, ищем достойный и истинный фундамент национальной идеи, чтобы не возводить в очередной раз наш общий дом на песке или на лагерной пыли, необходимо обрести и утвердить подлинные национальные начала и приоритеты. И как он совершенно верно, на мой взгляд, пишет: этим началом, причем началом в значительной степени нерукотворным является русский язык.
А вы не боитесь, Алексей, что следующее поколение очень скоро перестанет понимать ваш русский язык, который вы очень тщательно и бережно сохраняете? Потому что говорит оно на совсем другом языке.
Алексей Брунов: Володя, от меня это не зависит. Что могу, то я и делаю. И этот альбом я выпустил специально, чтобы показать, что жанр не умирает, жанр русского языка, поэтического языка, настоящего русского языка. И альбом специально был сделан для этого. Если вы заметили, там все песни двойных авторов, музыка на поэзию настоящую. Тут и Лермонтов, и Окуджава, и Бродский, и Тарковский, и Левитанский – все что можно, самый лучший набор.
Владимир Бабурин: Я все понимаю. А вы на вопрос не ответили...
Алексей Брунов: Боюсь.
Владимир Бабурин: А насколько серьезна эта опасность?
Алексей Брунов: Я думаю, что все зависит от той кампании, которая... Вот нам это не грозит?
Владимир Бабурин: Нет, не грозит.
Алексей Брунов: А детям нашим?
Владимир Бабурин: Ну, у меня несколько свои проблемы, и не будем их сегодня обсуждать.
Алексей Брунов: Вот я думал, что моему сыну это грозит. А оказалось, что нет. Он в свои 19 лет уже начинает... Он спрашивает у меня: «А что мне посмотреть? Тарковского или что?». Они разбираются в поэзии. И песни слушают мои. И диск этот он мой оценил. И таких много.
Владимир Бабурин: Я просто помню, что еще в конце 1980-ых годов безумное количество детей приводили на КСПэшные слеты, ну, сейчас им как раз должно быть где-то от 20 до 25 лет. Я очень надеюсь, что это поколение не пропало, очень надеюсь, но я его не вижу, Лёша.
Алексей Брунов: Я вижу этих людей на фестивалях. Вот на фестивале опять же в Санкт-Петербурге «Петербургский аккорд» больше всего было авторов и очень много было исполнителей, которые пели в основном песни классиков, и пели очень здорово, исключительно здорово. И песни Дулова пели, и Окуджаву, и Клячкина. Было потрясающе здорово. Мы не могли выбрать лучших, потому что их было много, ну, достаточное количество.
Владимир Бабурин: Ну, в общем, остается надеяться на то, что Россия – это такая страна, абсолютно неисчислимая, невычислимая. Вот Владимир Николаевич Войнович, замечательный писатель, просто гениальную совершенно фразу, по-моему, сказал. Он сказал: «Электорат у нас, конечно... Зато народ хороший». Вот никуда не денешься, народ хороший, действительно, хороший народ, а выбирает как-то дико, глупо, невежественно. Понимаете, по щучьему велению... все ждут на печке, когда кто-то принесет на блюдечке с голубой каемочкой. Кстати, в других странах таких сказок нет. Вы не обращали внимания?
Алексей Брунов: Ну, я просто не знаю языков, я не читал сказки ни шведские, ни английские, ни французские.
Владимир Бабурин: Звонок у нас из Нижнего Новгорода. Михаил, добрый вечер.
Слушатель: Добрый вечер. По поводу того, что пропало или не пропало поколение, то, что связано с авторской песней. Я сам в КСП порядка 20 входил, но сейчас там бываю очень редко. А почему так произошло? Потому что там было интересно только тогда, когда приходили туда новые люди и когда все это обновлялось. А теперь, когда новых людей там нет... А почему нет новых людей? Потому что в конце 1980-ых это было интересно, существовал некий пресс сверху, и вот можно было как-то выражать свое мнение, можно было какими-то строками общаться, спев песню какую-то известную, не говоря не слова, и уже передать друг другу какое-то свое настроение. А сейчас этого уже нет. Сейчас нет пресса сверху, а есть пресс со всех сторон. И люди как бы потерялись. И если речь идет об авторской песне, то я думаю, что просто нам надо искать какие-то новые формы для того, чтобы опять найти свою аудиторию. А те люди, которые, как вы говорили... ходили дети в конце 1980-ых годов, то эти дети, они сейчас просто сменили направленность. К сожалению, это поколение в большинстве своем мы потеряли.
А когда вы говорили о том, что лучше – цензура или грязь, ну, очень трудно найти этот баланс. Потому что вот то, что сейчас делается в авторской песне, а особенно до разделения Грушинского фестиваля, это, конечно, слушать было тяжело.
Владимир Бабурин: Спасибо, Михаил из Нижнего Новгорода.
Алексей, вы будете как-то комментировать? А особенно насчет того, что поколение потеряли.
Алексей Брунов: Ну, в общем, наверное, если брать процентное содержание, то, да, Михаил прав, конечно. Но я все-таки сталкиваюсь на фестивалях с лучшими представителями этого поколения. Поэтому я смотрю на все это дело все-таки с надеждой.
Владимир Бабурин: Все-таки, думаю, я вас очень сильно огорчил сегодня.
Владимир из города Чебоксары, добрый вечер.
Слушатель: Здравствуйте. Я вот боюсь, что есть такие хорошие песни, но я их никогда в жизни не услышу. И очень сожалею, что на Радио Свобода мало передач, посвященных музыке, песням. И у меня такое предложение. У вас ролики бывают типа «что значит быть россиянином». А не лучше ли было бы включить какую-нибудь песню? Отрывок хотя бы.
Владимир Бабурин: Тут как раз на меня смотрит наш технический директор. Я после эфира поинтересуюсь, насколько это возможно технически. Потому что вещание на средних и на коротких волнах не дает возможности нормально воспринимать музыку, мне так кажется. Но если меня поправят, то я думаю, что к предложению Владимира надо обязательно прислушаться.
Алексей Брунов: Вот Михаил говорил о том, что нет песен сейчас хороших, что вроде бы сейчас не пишут. Ничего подобного! Могу спеть.
Владимир Бабурин: Давайте!
Алексей Брунов: Правда, песня американского автора, некоторая поправка, но это бывший наш соотечественник Марк Мерман. Песня, которая меня просто потрясла, она называется «Изложение. Художник Саврасов».
«Катаракта на стеклах ночлежки,
Ангел бьется, снаружи – роса.
Под крыльцом – для усопших тележка.
Как проснется уборщик Мусса –
Отпевает иль так напевает
Непонятные вовсе слова.
Все равно это Русь навивает -
И чухня, и цыгня, татарва.
И чухня, и цыгня, татарва.
Воздух чист, за окном ли собраться,
Подпоясаться с Богом - изволь.
Изложение. Художник Саврасов.
План: грачи прилетели давно.
Как к доске прикрепленной картинки
Век прошел. Класс считает ворон.
Долетают рыданья катринки
С четырех чужеземных сторон.
С четырех чужеземных сторон.
Он уходит и валко, и шатко.
Нарисует печальных грачей.
Себя жалко...
Спичкой чиркнет и бросит в ручей.
Где тропинки протоптаны в рощах
И пруды настоялись, как квас,
Зачерпни мутной браги на ощупь –
И рисуй каждый век, каждый час.
И рисуй каждый век, каждый час.
На фамильное древо бродяжки
Порасселись...
Крики коротки их и протяжны.
Снится скатерть, баранки и чай.
Похмеляясь, ходить по знакомым.
Солнце - охра, свинец – облака,
Дым Отечества, запахи дома,
И грачи прилетают пока.
И грачи прилетают пока.
И грачи прилетают...»
Владимир Бабурин: На довольно трудную тему вы меня этой песней вывели – русские за рубежом, русская песня за рубежом.
Но сначала одно сообщение с пейджера прочту. «Не разделяю ваших восторгов по поводу любителей авторских песен. Они аполитичны, они не ходят на выборы», - это пишет Константин из Череповца.
И вы знаете, я вынужден согласиться с Константином из Череповца. На предыдущих думских выборах случилась со мной такая замечательная история. Пригласили меня в ваш родной город Санкт-Петербург. Кстати, по-моему, был юбилей нашего с вами общего Клуба «Меридиан». Я говорю: «Ребята, а как же выборы?». «Да кому они нужны! – сказали они. – Эти выборы, ничего это не решает». Я говорю: «Ребята, у вас Городницкий идет вторым в списке «Яблока». «Да?!».
Алексей Брунов: А когда это было?
Владимир Бабурин: Это было на предыдущих думских выборах.
Алексей Брунов: Ну, я тоже не ходил на выборы президента, и умышленно не ходил, между прочим. И можно догадаться почему.
Владимир Бабурин: Так вот, русские, которые сейчас живут за рубежом... Кстати, авторов, наверное, все-таки больше все еще живет в России, а не в Израиле, в Канаде и в Соединенных Штатах. А число исполнителей, причем хороших исполнителей, как бы сейчас сказали – «топовых», наверное, примерно на российских просторах и на североамериканских, и израильских число примерно уравнивается. И вот эти люди, с одной стороны, сохраняют русский язык, очень хороший русский язык, очень правильный, они продолжают читать хорошие стихи. И при этом (я сталкивался со многими) они вполне востребованные в своих странах люди, они ходят на выборы, они, клянусь вам, отличают программу Маккейна от программы Обамы, а программу Обамы – от программы Клинтон, и могут вполне связно объяснить, почему они собираются голосовать за того или иного кандидата. И одновременно они продолжают слушать и писать песни.
Алексей, каковы ваши впечатления от встреч их на зарубежных фестивалях?
Алексей Брунов: Мы опустим мелкие встречи концертные. Я хотел бы сказать про те слеты, которые проходят в Америке. Да, действительно, они грандиозные. Они грандиозные по организации, во-первых, своей и по своей чистоте. Действительно, чистота жанра там присутствует. Там присутствует и русское слово. Там не выпустят на сцену... Кстати, там есть цензура, между прочим. Вот перед тем, как выпустить на сцену, сидит...
Владимир Бабурин: Лёша, извините, на Грушинском фестивале тоже была цензура. Там абы кого на «Гитару» не выпускали, и сейчас не выпускают. Там нужно было сначала перед уважаемым жюри – перед Александром Моисеевичем Городницким или ныне покойным Юрием Иосифовичем Визбором – показать, что ты там собираешься петь. И меньшинство на сцену-то проходило. Это не есть цензура.
Алексей Брунов: Нет, дело в том, что на Грушинском беда была в гала-концерте. Вот там пели те, кто пел, очень многие, на потребу горы. Шли просто на поводу у публики.
Владимир Бабурин: Но если большинство хочет этого, и что делать?
Алексей Брунов: И вот сейчас сделали два фестиваля. Один фестиваль называется «Тишина, гитара, песня», а второй – Грушинский фестиваль. Я был в том году на том и на том. Там тоже неплохо. Там они веселятся, они поют более, ну, не то что простые песни, но более разнообразные.
Владимир Бабурин: Нет, просто надо смириться с тем... причем, на самом деле, это было всегда, я думаю, и в Советском Союзе так же было, что Окуджава был нужен меньшинству. Дима Билан, или советский аналог Димы Билана (вы можете сами его подобрать), был нужен большинству. И так было всегда, и так будет всегда.
Алексей Брунов: Ну, не знаю... На Грушинский фестиваль приезжал в этом году Евтушенко. Вот кому он нужен? Большинству?
Владимир Бабурин: Вот теперь вы меня озадачили. Не знаю...
Алексей Брунов: А звали Шевчука. Зачем это было сделано? Ну, это большинству, ладно, хорошо. А Евтушенко? Интересно, да? Кстати, в этом году будет конкурс песен на стихи Евтушенко, они проводят.
Владимир Бабурин: Ну, согласитесь, были времена, которые назывались временами «оттепели», когда, в том числе, Евгений Александрович Евтушенко своими стихами собирал стадионы. Вы можете собрать стадион?
Алексей Брунов: Я-то - точно нет.
Владимир Бабурин: Вот Сергей Митрофанов из Москвы по этому поводу пишет Алексею Брунову: «Время мечты кончилось, наступило время реальности». Вот надо отдавать себе в этом отчет: время мечты кончилось, наступило время реальности.
Алексей Брунов: Ну и что мне теперь делать?
Владимир Бабурин: Спойте что-нибудь.
Алексей Брунов: Застрелиться и закопаться что ли? Кстати, вот песня на стихи Евтушенко, между прочим, пришла в голову. Пускай как раз Митрофанов послушает. Музыка Никитина.
«По петрозаводскому перрону,
зыбкому, как будто бы парому,
шла моя любимая с детьми.
Дети с ней почти бежали рядом,
и меня упрашивали взглядом:
«Папа, ты на поезд нас возьми...».
Что-то в тебе стало от солдатки.
Все разлуки, словно игры в прятки.
Вдруг потом друг друга не найти?
Женщины в душе всегда готовы
молча перейти из жен во вдовы,
потому их так пронзают зовы
железнодорожного пути.
На перроне, став почти у края,
три фигурки уменьшались, тая.
Три фигурки - вся моя семья.
Монументы - мусор, как окурки.
Что осталось? Только три фигурки -
родина предсмертная моя».
Владимир Бабурин: Вот, во-первых, вы сами – спасибо вам большое – ответили на вопрос: нужен ли Евтушенко? Потому что если бы он был не нужен, по крайней мере, вы бы не стали учить его текст наизусть. Правда? Второе. То, что, наверное, мешает восприятию авторской песни... Где-то с год назад в этой студии был у меня разговор с Андреем Макаревичем. В том числе как-то коснулись мы и темы КСП. Он говорит: «Нет, я этого не люблю, потому что мне не нравится, когда у костров фальшивыми голосами, на расстроенных гитарах поют «Возьмемся за руки, друзья...». Я очень люблю эту песню». И вот здесь я с Андреем совершенно согласен. Я тоже не люблю, когда играют на расстроенных гитарах и поют фальшивыми голосами.
Алексей Брунов: Но почему все считают, что играют в КСП на расстроенных гитарах? Я этого не понимаю.
Владимир Бабурин: На самом деле, я тоже этого не понимаю.
Алексей Брунов: Давно уже не играют на расстроенных гитарах. У всех хорошие гитары. И играют не на трех аккордах.
Владимир Бабурин: А вот убеждение остается.
Алексей Брунов: Ну и пускай.
Владимир Бабурин: Нет, вы, конечно, его очень сильно поколебали, в том числе и сегодня, за что вам большое спасибо.
А мы пока послушаем Якова из Москвы. Добрый вечер.
Слушатель: Добрый вечер. Я хочу сказать, что я тоже очень люблю Визбора. И я согласен с вашим гостем. Это был самый гениальный бард советского времени. И о его гениальности говорит хотя бы такая пророческая песня, которую, наверняка, вы знаете: «Теперь толкуют о деньгах». Она была современной тогда, и Визбор уже чувствовал, и какая она современная сейчас.
А второе замечание вам, Владимир. Вы меня извините, но сравнивать звезд советской эстрады с так называемыми «звездами» нынешними у меня язык не поворачивается. Я вам назову Миансарову, Мондрус, я вам назову Сикору и так далее, до бесконечности. И с тем, кого вы назвали, я даже сравнивать не хочу. Не говоря про всех остальных.
Владимир Бабурин: А я, извините, Яков, не сравнивал Диму Билана со звездами советской эстрады. Я попросил подобрать советский аналог Билана, вот так это прозвучало. Я ничего не сравнивал.
Слушатель: А его практически не было. Вы меня извините, но по качеству... Я про это вам и говорю. И вот лично я обожаю именно советскую эстраду, звезд советской эстрады и именно авторскую песню. Я и то, и другое люблю и слушаю с удовольствием. Если, например, именно в авторской песне регресса не произошло... Вы назвали того же самого Мермана, который поддерживает лучшие традиции. Те же самые Никитины, Мерман, Мищуки, они, правда, начинали в советский период. Но, тем не менее, находятся новые имена. Нет регресса. А в эстраде именно регресс полнейший. Это же невозможно слушать. Это все такая дебилизация, вы меня извините, населения идет. А именно авторская песня, она этого дебилизма не допускает. И за это я люблю Городницкого и Хомчик, и всех остальных, и Визбора. Понимаете?
Владимир Бабурин: Да, мы вас понимаем. Алексей, а вы понимаете?
Алексей Брунов: Да, я понимаю. Но все-таки можно совмещать иногда музыку, которую можно назвать эстрадированной, с хорошей поэзией. Кстати говоря, вы хотели поставить еще одну песню из моего альбома на стихи Ольги Нечаевой, и вот там как раз сочетание совершенно гениальных стихов, в общем, с довольно такой вольготной музыкальной обработкой.
Владимир Бабурин: Но сначала послушаем Игоря Борисовича из Москвы. Добрый вечер.
Слушатель: Здравствуйте. Я сам тоже бардовскую песню люблю и слушаю. Но больше к рок-музыке интерес у меня. Но я хотел бы одно замечание сделать ведущему. То, что касается сказок, когда вы сказали о том, что ни у одного народа нет подобных сказок, как у русских, насчет «по щучьему велению» и так далее. Я навскидку могу вспомнить сказки Шарля Перро «Золушка» или «Кот в сапогах», где все делается через обман и волшебную палочку. Это такая справочка. Почему-то стереотипно любят повторять, что только у русских есть такой фольклор. А я думаю, что это у всех народов есть все-таки.
Владимир Бабурин: Спасибо за замечание.
И успеем еще послушать песню.
«В пыли и скалах под самым чистым небесным сводом
Паучий город раскинул сети и ловит море.
Вот над прибоем стоит пришелец, глядит на воду:
В движеньях нега, в зубах окурок, тоска во взоре.
Хрестоматийно белеет парус, и ветер свищет,
И мачта гнется, и как ей гнуться не надоело…
Вздохни свободней, шагни подальше – никто не сыщет,
Да как отыщешь в таком просторе чужое тело?
Но будет биться вот здесь, левее, пониже горла
Соленый, влажный комок и будет сочиться алым,
И не отпустит тебя, какая б волна ни стерла
Твой след на этих спокойных, сильных, надежных скалах.
Следи устало за сменой красок, игрою линий.
Сядь поудобней и подбородок уткни в коленки,
И равнодушно гляди за море, туда, где синий
С лазурным цветом, сходясь, теряют свои оттенки.
Хрестоматийно белеет парус, и ветер свищет,
И мачта гнется, и как ей гнуться не надоело…
Вздохни свободней, шагни подальше – никто не сыщет,
Да как отыщешь в таком просторе чужое тело?».
Владимир Бабурин: И еще одно сообщение Алексею Брунову от Сергея Митрофанова: «Песня – не очень, а исполнитель замечательный. Большое спасибо за передачу». Ну, каждому – свое.
