Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. О культуре на два голоса. Мой собеседник в Московской студии – Андрей Гаврилов. Здравствуйте, Андрей!
Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!
Иван Толстой: Сегодня в программе: Юбилей Алексея Германа, неизвестные фильмы Эрнста Любича и другие новости. Андрей, какую музыку мы слушаем сегодня?
Андрей Гаврилов: Сегодня мы слушаем гитарный дуэт. Алексей Кузнецов - московский гитарист, мэтр отечественного джаза и Ильдар Казаханов - гитарист из Питера. Их единственный недавно вышедший компакт-диск.
Иван Толстой: Кинорежиссеру Алексею Герману исполнилось 70 лет. Андрей, скажите, пожалуйста, вы, если честно, поклонник этого кинорежиссера?
Андрей Гаврилов: Если честно – да. Я до сих пор помню ошеломление от «Двадцати дней без войны» или «Проверок на дорогах». Я помню ощущение того, что вдруг, в эпоху абсолютного серого застоя, студня, в котором мы все плавали, этот студень был пронизан лучом света (видите, как я красиво говорю - это все влияние Германа). Это действительно так. Это было неожиданно, это было здорово, это было свежо, это было живо, это было потрясающе.
Что касается его более поздних лент, я их очень люблю, очень уважаю, но я не могу сказать, что я всегда во все, говоря современным языком, въезжаю. Но это моя вина. Или, может, моя беда. Я думаю, что со временем я смогу точно так же восхититься «Хрусталевым», которого я люблю, но без восхищения, как я восхищался, например, «Иваном Лапшиным».
Иван Толстой: Киночеловечество делится на две категории. На тех, кто Германа признает, понимает, любит, чтит и на тех, кто говорит, что это бред сивой кобылы. Вот как бы вы объяснили, Андрей, почему Герман делает свои фильмы герметичными (если такой каламбур будет позволен), для чего эта звуковая невнятица, для чего этот многоголосый хор, в котором никак нельзя выделить ни основную линию, ни, вообще, какую бы то ни было линию или, как выражаются звукорежиссеры, звуковую дорожку? Для чего создается эта картина дезориентации в голове у зрителя, что она дает эстетически, с вашей точки зрения? Чем бы вы, другими словами, удерживали зрителей, которые бегут из тьмы кинозала на свет, на воздух, на понятное? Вот вы расставили бы руки и говорили: нет-нет, вы не понимаете, посмотрите, в чем красота, вот, в чем тут пойнт!
Андрей Гаврилов: Я не стал бы говорить «нет, вы не понимаете», потому что, как я только что сказал, я не могу утверждать, что я все понимаю у Германа. Я бы не уговаривал их, я бы их, наверное, умолял: посмотрите, попробуйте понять, почему вторая половина человечества, пусть меньшая половина, пусть намного меньшая половина, почему они вот так возвеличивают, неужели вам не интересно? По-моему, результат будет тот же самый, если я им буду говорить: смотрите, как красиво. Но, может, хоть кто-то заинтересуется. Я не готов говорить убегающему из зала, почему нужно досмотреть «Хрусталева», в чем революционность «Ивана Лапшина», в чем убийственная, восторженная красота «Проверок на дорогах». Я не знаю сам. Это мои ощущения, которые я не могу передать другому человеку.
А что касается невнятицы, что касается отсутствия солирующей партии в этом звуком ряде, так извините, я скажу банальность: а когда мы живем каждый день, мы всегда можем понять то, что мы сейчас увидели, услышали, пережили? Ощущение этого к нам приходит много позже. Боже ты мой, а я-то не обратил внимания - вот оно! В чем-то ведь так и у Германа. Не обязательно выделить нечто для того, чтобы показать: вот, смотри, смотри! Это в голливудских фильмах так бывает. Один раз не поняли, кто убийца, нам потом покажут, что он криво улыбается, потом он в зеркале не так отразится, потом музыка, когда он появится на экране, станет мрачная. «Голливудское» я говорю иронично. Скажем, голливудско-телесериальные ленты. Я не хочу бросить тень на все американское кино. Так же, по-моему, у Германа. Он всегда надеется на единомышленников, в этом его сила. Но для того, чтобы стать его единомышленником, нужно приложить определенные усилия, и это хорошо.
Иван Толстой: Мой сын, который учится в американском университете, приехал в Петербург на каникулы. Помимо прочих курсов, он изучает история кино. Преподаватель, который очень интересуется советским и российским кино, попросил его привезти ему из России диск с фильмом «Хрусталев, машину!». «Только знаешь, Андрей, - сказал он, - я слышал, что в этом фильме очень непонятно люди разговаривают, там какой-то прием художественный, я читал об этом в учебниках и рецензиях, но постарайся, подбери мне этот диск обязательно с английскими титрами или с переводом». Мой сын, который не знал, не видел этого фильма, обратился ко мне. Представляете, что я ему должен был ответить? Я должен был объяснить ему эстетическую систему Германа.
Андрей Гаврилов: Иван, а вы помните, был такой фильм с Робертом Редфордом и Полом Ньюманом, который называется по-английски « Sting », а по-русски он обычно называется «Афера»? В этом фильме герои говорят на языке мошенников и воров 40-х, если не 30-х годов. И я помню, когда он только пришел в Москву, и мы смотрели его по-английски, очень трудно было понять, о чем говорят герои, потому что тот непонятный поток слов и выражений, который они несли, в общем, не оставлял даже англоязычным московским зрителям никаких надежд. Однажды на просмотре оказался один американец, и я его спросил: «Господи, а как же разобраться во всем этом?». И он мне сказал очень странную фразу: «Я сам понимаю далеко не все. Но вы обратите внимание: там, где фраза нужна для развития сюжета, герой будет говорить четко, ясно и на понятном языке. А остальное – это музыка».
В чем-то звуковой ряд - это музыка. Вы идете по улице, вы слышите кругом, не обращая внимания, как говорят десятки, если не сотни людей. Вы же не прислушиваетесь к каждому слову. Это - как пилоты современных самолетов. Они видят всю картинку приборов в целом, не обращая внимания на каждый отдельный, и только если что-то не так в этой картинке, что-то нарушается, это привлекает их внимание. Это и есть прием Германа.
Иван Толстой: Вероятно. Я, собственно говоря, к этому и веду, и эти вещи я пытался объяснить американскому преподавателю через уши моего сына.
Давайте послушаем, что говорит о своем новом фильме сам юбиляр. Интервью из программы «Лицом к лицу» 2003-го года. Вопрос задает наш петербургский коллега Виктор Резунков.
Виктор Резунков: Алексей Юрьевич, а в какой стадии сейчас работа над фильмом «Трудно быть богом»?
Алексей Герман: В стадии работы над фильмом я всем надоел. Снимаю 3 года. Все считают, что это я уже совершенно обнаглевшая тварь. Но это не так, потому что любой предмет, любой коробок, любой стакан, его надо сделать. Мухинское училище, я думаю, за наш счет просто существует. Это первый момент.
Второй момент: это все очень трудно дается, потому что надо подобрать брейгелевские лица. Вот вы, например, не годитесь (здесь никто не годится). Водили из всяких интернатов для шизиков, но в этих сценах надо играть, понимаете? И потом, его зашибить можно мечом там... Они милые вообще очень. Ползет, сам уже ходить не может, он ползет ползком так, говорит: "Алексей, как здоровье?"
Это большая проблема. Потом, я старый, и мне как-то так не хочется торопиться, понимаете? Вот Саша Капица, есть такой, который придумал всю эту историю с "Ментами", мы с ним дружны вот с таких лет. Он мне говорит: "Леш, у тебя сейчас пауза. Слетай в Ялту, сними мне там за 3 недели серию "Ментов". Я говорю: "Саш, ну зачем же я тебя на старости лет погублю? Ты туда через полгода прилетишь, я как раз буду расставлять прыщи на лице преступника. Я хочу работать себе один раз в жизни спокойно, понимаешь?"
Существуют известные режиссеры, великие режиссеры, которые снимали картины по 10 лет. При том, что у них все было. А я, у которого половины нету, или Леонид Ярмольник, ну, это его право, берется за другую картину, следовательно, я его снимать не могу, значит, на 3-4 месяца уходит. Так что я должен делать? С дублером пройти все сцены для того, чтобы потом побыстрее работать с ним?
Я все жду, когда меня выгонят, потому что меня выгоняли со всех картин. И я - как этот анекдот, как фашист, значит, увидел еврея и говорит: "В газовую камеру". Тот говорит: "Опять в газовую камеру!" Поэтому я все жду, когда меня выгонят. Я даже заявление написал, потому что у меня вот самый главный продюсер, очень хороший человек, стал говорить: "А как мы деньги обратно получим? Мы столько потратили". Я говорю: "Я такой знаменитый, меня так все любят в мире (вот французы меня обожают). И мы столько денег заработаем..." Всю ночь не спал, наутро попросил о встрече. Встретились мы на дамбе, там, где я снимал. Я привез карандаш, бумагу и сказал: "Никто этого смотреть не будет. Никому это не интересно. Интересно совершенно другое кино. Ничего вы на мне не заработаете. Я вам все наврал. Единственное, что я могу сделать, - вот бумага, вот карандаш, и я пишу заявление об уходе. Берите другого режиссера. Он сделает кино, которое, может быть, кто-то будет смотреть. Еще не поздно". Но они мне отказали. Он так подумал-подумал и сказал: "Надо добавить денег на рекламу". И это правда, потому что, если сильно разрекламировать, то пойдут.
Виктор Резунков: Спасибо.
Иван Толстой: Главная тема нашей программы – 70-летний юбилей кинорежиссера Алексея Германа. Мы связались по телефону с кинокритиком Антоном Долиным, которой успел уже посмотреть то, что в будущем станет картиной «Трудно быть богом».
Антон, где и при каких обстоятельствах вам удалось посмотреть черновик или не сведенный фильм «Трудно быть богом»?
Антон Долин: Дело в том, что некоторое время тому назад, минувшей весной, Алексей Герман и Светлана Кармалита, его жена, соратница, соавтор сценария и практически сорежиссер по последним нескольким фильмам, закончили рабочий монтаж картины. И, как я понимаю, так давно они уже были вовлечены в этот проект, около 10 лет шла подготовка и затем съемки, что у них совершенно потерялась критическая дистанция по отношению к работе. В связи с этим они небольшому количеству людей, в основном, критиков, с которыми они были хорошо знакомы, от которых не боялись ножа в спину, и каким-то соратникам по работе показывали вот этот рабочий монтаж картины. Я для этого специально ездил из Москвы, где живу, в Питер на день, где в просмотровой «Ленфильма» показывался фильм. Это было достаточно экзотично, потому что фильм без звука пока что, очень большая часть непрофессиональных актеров, которые там есть, не знали толком текста, текст менялся по ходу дела, часто он подменялся просто нецензурной лексикой, достаточно беспорядочной… Но все это, в конечном счете, выглядело достаточно отчетливо, потому что, во-первых, сюжет романа Стругацких хорошо всем знаком, во-вторых, присутствовала сама Светлана Кармалита, которая озвучивала предполагаемый закадровый текст. Впрочем, последнее, что она мне сообщила, что Алексей Герман все-таки пишет текст заново, наверное, он будет отличаться даже от той версии сценария, по которой фильм снимался. Насколько я могу судить сейчас, степень герметичности этого фильма, большей или меньшей замкнутости предполагаемой аудитории, будет зависеть от того, какой будет закадровый текст - будет ли музыка, будут ли какие-то пояснения от автора или закадровые пояснения от главного героя, или это зрелище будет таким, каким мы его увидели, с небольшим добавлением каких-то диалогов.
Иван Толстой: Герман без звука, о котором вы рассказали, это, вероятно, еще экзотичней, чем Герман со звуком, не так ли?
Антон Долин: Я не знаю, до какой степени здесь правильно употреблять слово экзотично. Конечно, Герман - это экзотика, прежде всего, для зарубежного зрителя, не для русскоговорящего, не для русскопонимающего, не для человека, который знаком с нашим культурным и, особенно, историческим контекстом. Есть там звук или нет, это, в любом случае, экзотично, и об этом свидетельствует знаменитый официальный просмотр фильма «Хрусталев, машину!» в конкурсе Каннского фестиваля. Единственный фильм Германа, который был в конкурсе одного из главных фестивалей, не только не получил там награду, но с него ушло ползала, и это был настоящий скандал. Во всяком случае, самому Герману хочется видеть в этом скандал.
Самое интересное, что после этого, через полгода, когда фильм выходил во Франции в кинотеатрах, те же самые газеты, которые громили картину в Каннах, присмотревшись, писали, некоторые даже извинились, что фильм, оказывается, шедевральный, просто они этого вовремя не заметили и не поняли.
Надо сказать, что для зрителя нашего все равно там много есть непонятного, все равно смотреть надо очень внимательно. Интересно то, что фильм «Трудно быть богом», если он будет так называться, потому что Герман теперь планирует его назвать «История арканарской резни» (Арканар, я напомню, это название планеты, где происходит действие романа), наверное, в наибольшей степени из всего, что сделал Герман – понятный, визуально, во всяком случае, зрителю из любой страны, по той элементарной причине, что, очевидно, автор, художники-постановщики и костюмеры вдохновлялись в большой степени живописью голландцев 16-17 века, Босхом, Брейгелем. Вне всякого сомнения, этот мир условного, фантастического средневековья, такого усредненного, хотя, кончено, очень индивидуального, визуально в большей степени понятен и голландцу, и французу, и датчанину, и итальянцу, нежели реалии фильма «Хрусталев, машину!», за которыми европейский зритель видел фантасмагорию, а зритель российский видел довольно точно переданный мир сталинской эпохи.
Иван Толстой: Вы сказали «понятный Герман». Что же в нем, в таком случае, в этом понятном приоткрывается по сравнению с тем непонятным, герметичным, который и для многих русских был в «Хрусталев, машину!»?
Антон Долин: На самом деле у Германа все фильмы в той или иной степени, как у любого большого художника, на одну и ту же тему. Поскольку тут речь идет в большей степени, чем в предыдущих картинах, о притчевой основе. Притча еще более понятна, мне кажется. Понятен основной смысл, а не какие-то отдельные эпизоды, что касается работы с эпизодами, мне кажется, Герман усовершенствовал ту методику, которую он впервые применил в «Двадцати днях без войны». Дальше она становилась все более изощренной и в «Моем друге Иване Лапшине», и в «Хрусталев, машину!». То есть ситуация, когда эпизод, деталь выходит на первый план, а события основного сюжета не то что теряются, а они просто спрятаны, они - для внимательного зрителя, для внимательного наблюдателя, а, самое главное, что эпизод иногда не менее важен, и все это работает на единый замысел. Кончено, эта эпизодическая разрозненность иногда мешает смотреть и сразу все это понимать, как и разрозненность в звуке, который иногда специально смонтирован так, что ни одна звуковая дорожка не превалирует над другими и непонятно, что слушать зрителю, как смотреть фильм, чтобы звук не сливался в шум. На самом деле, когда вы подходите к «Саду земных наслаждений» Босха, вы, наверное, тоже теряетесь перед изобилием деталей и не знаете, за чем следить сначала, как получить общее впечатление от картины. Очевидно, что она гениальная, но какова ее общая мысль, ясно, наверное, не сразу. С другой стороны, та мысль, которая легко формулируется, она не присуща большому произведению искусства.
Мне кажется, что новый фильм Германа, мысль, которая за этим всем не то, чтобы спрятана, но закамуфлирована, повторяю, она такая же, как и в других картинах Германа. Это взаимодействие человека, даже если он себя считает богом, маленького и слабого человека, с механизмами власти, которые бесчеловечны, подавляющи и всегда побеждают человека, какими бы божественными достоинствами или преимуществами над системой этой власти он бы не обладал. Вне всякого сомнения, здесь, поскольку речь идет просто о человеке, которого играет Леонид Ярмольник, и об огромном мире, который весь подчинен этой вертикали власти, прочитываются не только какие-то гиперактуальные смыслы, параллели с теперешней Россией (без них, конечно, никуда не деться), но и прочитывается совершенно общечеловеческая ситуация, когда человек бессилен перед властью и все равно пытается жить, любить, питаться, спать, строить, в общем, выживать.
Иван Толстой: Антон, можно ли угадать будущего, завтрашнего Германа, к чему он обратится? Если не к какому звуковому языку, то к какому зрительному языку?
Антон Долин: Прежде всего, судьбу следующего Германа и то, будет он или нет, мы поймем, когда этот фильм будет готов. Повторяю еще раз, что этот фильм, хотя он почти готов, все равно он на перепутье. Его можно сделать более понятным за счет звука или оставить его столь же таинственным для неподготовленного зрителя, каким он является сейчас. Если он будет таинственным, то, как и «Хрусталев, машину!», будет такая же небольшая фестивальная судьба, недопонимание и на родине, и за рубежом, и надежды на что, то через 10 -20 лет фильмы Германа превратятся в абсолютную классику, как это случилось с фильмом «Мой друг Иван Лапшин». Известно, что его тоже обвиняли в абсолютной невнятности, а сейчас этот фильм смотрится, как совершенно прозрачная, полностью понятная история. Можно надеяться, сам Герман на это рассчитывает (иначе нельзя делать фильмы, в пустоту), что и «Хрусталев, машину!», и его новый фильм со временем будут все-таки поняты, оценены и люди будут их смотреть. Понятно, что режиссеры, которые делают авторское кино, они его делают не в ширину, а в длину. Это не кино, которое сразу будут смотреть все, которое принесет много денег, но это кино, которое будут продолжать не то, что помнить и изучать в институтах, а на самом деле оно будет продолжать зарабатывать деньги на ДВД, на показах в музеях кино и синематеках на протяжении еще многих десятилетий. На самом деле я знаю, что уже ведущие прокатчики артхаузного типа… То есть, речь идет о 50-ти копиях максимум, а, возможно, о 10-15 копиях, они уже борются за фильм и наверняка будут прокатывать его, просто ради чести его покатать достаточно широко. Наверняка будет какой-то показ на фестивалях, надеюсь, что он будет внеконкурсный, чтобы избавить режиссера от ненужных переживаний за то, поймет ли его фильм жюри и оценит ли. Жюри бывают разные и часто бывают глупые, что мы хорошо знаем.
Что касается дальнейшего, если у этого фильма будут сравнительный успех, что тоже возможно и за счет звуковой дорожки, а, может, люди просто дозрели до этого визуального языка, а, может, они будут смотреть это на одном дыхании и будут в восторге, тогда, может быть, Герман возьмется за следующий фильм. Пока что он полон решимости ничего больше не снимать. Ему все-таки 70 лет, человек не очень юный, но если вдруг ему хватит лет, то его замысел, который он давно уже собирался воплотить, мне кажется просто потрясающе интересным. Это фильм «После бала» по известной новелле Льва Толстого, в который он собирался включить абсолютно всех персонажей Толстого - и Анну Каренину, и Пьера Безухова. И он хочет сделать этот мир Толстого вокруг знаменитой фразы этой новеллы «Братцы, помилосердствуйте!», которую многие из нас изучали в школе и уже забыли. Я думаю, Герману по силам доказать, насколько она сильна, актуальна и важна и для людей читающих, и для людей, смотрящих кино.
Иван Толстой: 8 июля на парижском кинофестивале отмечали одного из величайших комедийных кинорежиссеров ХХ века Эрнста Любича. Рассказывает наша американская корреспондентка в Париже Эммелайн Кардозо.
Эммелайн Кардозо: Любич родился в Берлине в 1892 году. С 16-ти лет он днем работал бухгалтером на процветающей ткацкой фабрике своего отца, а по ночам выступал в берлинских театрах и кабаре. Его скоро увлекло кино, и после недолгой карьеры на киноэкране он сам стал режиссером. Уже став одной из виднейших фигур немецкого кинематографа (где он снимал исторические и комедийные фильмы) Любич также обрел славу и в Америке, куда он переехал в начале 20-х годов. Каждый его фильм становился успешнее предыдущего: например, в список 15-ти лучших мировых картин 1921 года, составленном «Нью-Йорк Таймс», входят целых три ленты Эрнста Любича.
В 1947 году режиссер получил почетного «Оскара» за вклад в киноискусство. А 8 месяцев спустя неожиданно скончался, оставив после себя множество подражателей и учеников, в том числе великого Билли Уайлдера.
На Парижском кинофестивале творчество немецкого режиссера чествовали уже второй год подряд, после ошеломительного успеха прошлым летом. Два фильма, представленные публике в этом году, пришли из эры немого кино и стали особым подарком для зрителей, поскольку это был их первый показ за много десятилетий. К тому же пленки, использованные на фестивале, оказались последними оставшимися экземплярами, взятыми фестивалем на прокат у Национального киноархива Голландии, что делало зрелище особенно необычным, ибо междукадровые титры были не на немецком, не на английском или французском, а на голландском языке.
Организаторы фестиваля наняли профессионального комика, который вживую из зала переводил текст на французский язык. А в качестве аккомпанемента к нему был приставлен квартет: пианино, контрабас, скрипка и аккордеон.
В первом фильме - «Майер из Берлина» (или, как он называется на голландском – «Райзер из Цваммердама») - Любич играет главную роль и одного из своих излюбленных персонажей – неудачливого, но изобретательного еврея. Уставший от тихой домашней жизни Майер (или Райзер) притворяется больным, чтобы выбить себе отдых в Швейцарских Альпах: вкусно поесть и поволочиться за местными красотками. Однако дама, на которую в результате он кладет глаз, оказывается для него непосильной обузой: она заставляет его тащиться с ней в романтическую экспедицию – покорять одну из местных вершин. Тут Любич показывает свой уникальный актерский стиль – у него нет физического дара Бестера Китона или Чарли Чаплина, зато он вооружен сарказмом и смекалкой. Он - властелин своей судьбы. Он сам распоряжается обстоятельствами, а не они им, и выкручивается из них он только благодаря своим способностям, а не случаю.
Одна их самых блестящих шуток в фильме происходит при подъеме на вершину, когда Райзер случайно роняет колбасу, приготовленную к обеду. В ответ на отчаяние своей компаньонки он только машет рукой: «Ничего страшного, съедим на обратном пути».
Второй фильм Любича на фестивале – «Веселая тюрьма», комедия положений о декадентстве в высших слоях берлинского общества. Главная тема фильма – сластолюбие и дебош, как времяпрепровождение богачей, совершенно потерявших всякий стыд. В одной из сцен фильма герой – немецкий дворянин – сталкивается на балу-маскараде со своей уборщицей, переодевшейся знатной дамой. В недоумении он окликает ее: «Мицци?» - «Нет, нет!» - отступает она. Он нагибается и крепко целует ее в губы, но шарахается, узнав знакомый поцелуй: «Но это действительно ты!»
В «Веселой тюрьме» также виден прием, получивший название в истории кино как «рука Любича» – это редкое сочетание в одной сцене юмора и грусти. Так, например, ухажер, не совсем понимающий, на что идет, благородно притворяется мужем дамы и отбывает однодневный тюремный срок, который тот получил за необузданное пьянство, в то время как настоящий муж использует этот момент, чтобы ускользнуть на очередную вечеринку.
Даже 75 лет спустя после выхода фильмы Любича продолжают доставлять огромное удовольствие французской публике, пусть и на голландском языке. Этот еще один комплимент режиссеру, который прославился тем, что однажды заставил смеяться саму Грету Гарбо.
Иван Толстой: Об архивных фильмах Эрнста Любича, впервые показанных на парижском кинофестивале, рассказывала наш корреспондент Эммелайн Кардозо.
Андрей, какими новостями мы с вами так и не успели поделиться?
Андрей Гаврилов: Мексиканский актер экранизирует неизвестное произведение Габриэля Гарисиа Маркеса. Меня больше всего поразила в этом сообщении фраза «неизвестное произведение». Дело в том, что когда-то, еще до своей всемирной известности, Маркес написал киносценарий, который не был поставлен, и долгие годы так и лежал в архивах студии. Сейчас этот сценарий обнаружен и в скором времени фильм «Граница» (по крайней мере, так называется сценарий) должен выйти в прокат. Вообще очень интересно было бы посмотреть на сценарии великих писателей – сценарий Набокова, сценарий Маркеса, сценарий Брэдбери. Я думаю, эти стороны их творчества не всегда хорошо известны даже любителям этих писателей.
Кроме того, печальная новость пришла из Монголии. Во время недавних беспорядков было уничтожено более тысячи произведений искусства - погибло 956 живописных произведений и 250 скульптур, были разграблены экспозиции работ из войлока. Честно говоря, я даже не очень себе представляю, что это за работы. Очевидно, это какие-то панно или что-то в этом роде, но в любом случае это то, что, как и все остальное, не восстанавливается. Очень жаль, что произведения искусства становятся зачастую первыми жертвами политических беспорядков.
Иван Толстой: А я хотел, Андрей, подхватить одну фразу, вами сказанную. Вы говорили, что весьма будут интересны некоторые киносценарии великих прозаиков. Единственное большое произведение Владимира Набокова, не изданное по-русски и прекрасно известное на английском языке, издававшееся не раз, это сценарий к фильму «Лолита», кубриковскому фильму. Набоков сам сетовал, что Кубрик очень сильно изменил этот сценарий, далеко отошел от текста. А текст существует и, кажется, он очень скоро появится на русском языке стараниями московского набоковеда, недавно очень громко прозвучавшего - Андрея Бабикова, который выпустил толстый том, по-видимому, исчерпывающий, набоковского театрального наследия, - все пьесы Набокова собраны в одном томе с большими статьями, комментирующими эту линию его творческого наследия и с массой интересных фактов.
Андрей Гаврилов: Будет безумно интересно пересмотреть кубриковскую «Лолиту» тогда, когда будет опубликован сценарий, и немного сравнить, потому что Набоков - не единственный писатель, который выражал недовольство тем, как Кубрик обошелся с литературной основной. Самый громкий пример - это возмущение Стивена Кинга, которого абсолютно не устроило «Сияние», снятое Кубриком, с Джеком Николсоном в главной роли. Фильм, который уже много лет считается абсолютной классикой мирового кино. Даже не то, что жанра ужасов, а просто мирового кино. И после этого Стивен Кинг снял свой вариант «Сияния», который его полностью устроил, но, поверьте мне, смотреть который без слез невозможно - он в подметки не годится «неправильному» кубриковскому варианту. Поэтому очень интересно будет сравнить, как один великий мастер работает с литературной основой, написанной другим великим мастером.
Я хочу сделать шаг в сторону, Иван. Дело в том, что нам пришло письмо от слушателя, который подписался «Петр из Москвы» и который не согласился с моей оценкой фильма Никиты Михалкова «12», прозвучавшей в нашей прошлой передаче. Я бы сказал, что, слава богу. Мое мнение, разумеется, не есть догма, мне нравится, вам не нравится, ну и хорошо. Но в своем письме Петр поднял несколько вопросов, на которых мне бы хотелось чуть-чуть задержаться, потому что они серьезнее, чем просто полемика нравится - не нравится.
Петр пишет: «А что, голливудские «Отряд», «Апокалипсис», « JFK », «Крестный отец», «Миссисипи в огне» или даже «Форест Гамп» и «Pretty Womаn», вся эта продукция - не полня ложь или полуложь?».
Во-первых, мне кажется несколько странным сравнивать фильм Михалкова «12», претендующий на серьезность, с очередной голливудской сказкой о Золушке, правда, на этот раз не моющей кастрюли и сковородки, а обслуживающей клиентов, преимущественно лежа на спине. Это фильм «Красотка». Если вы считаете, уважаемый Петр, что «12» - это фильм о проститутках, извините, мы, наверное, смотрели разные фильмы. Давайте будем в споре и аргументах покорректнее.
Во-вторых, я ни разу не противопоставил опусу Никиты Сергеевича ни ленты Оливера Стоуна, ни фильмы Копполы, ни произведения каких-либо иных мастеров мирового кино. Я не хочу сейчас обсуждать, ложь или нет трагическая картина «Отряд» или философская, глубокая, страшная картина «Апокалипсис». Очевидно, имеется в виду «Апокалипсис нашего времени» Фрэнсиса Форда Копполы. Это тема отдельного разговора. Я говорю только об опусе господина Михалкова, который если с чем-то и сопоставлять, так только с первоисточником - фильмом «12 разгневанных мужчин» Сиднея Люмета, да и то, не обязательно.
Мне непонятна аргументация типа: «а у них тоже нехорошо». Господи, «они», эти наши любимые «они», они здесь причем? Прямо как у Галича: «и вся жизнь их заграничная - лажа, даже хуже, извиняюсь, чем наша». От этого ложь или нет перечисленные Петром фильмы, посыл фильма «12» никак не меняется. Мы не будем предаваться киноведческому или искусствоведческому разбору этой ленты, тем более, что и наш слушатель уделяет основное внимание идее, как он говорит, мысли картины, а отнюдь не тому, как эта мысль выражена и донесена до зрителя.
Что же это за мысль? Нам представлен абсолютно карикатурный срез нашего общества с мелодраматичным, в духе дешевых бандитских телесериалов, директором кладбища, анекдотичными, до антисемитизма и шовинизма, евреем и грузином, столь же пародийными другими представителями сегодняшней жизни, и беспомощным, бессмысленным каким-то интеллигентом, который, собственно, и мутит воду. Это - ради бога. Видит Никита Михалков нашу жизнь так - это его право, и его право так нам эту жизнь показывать.
Но какие же выводы делает автор? Единственный, кто знает, как надо (снова вспомнился Галич), единственный, кто может спасти невинную душу, защитить ее от всех, - кэгэбэшник под маской русского офицера, дядя Николай. Кстати, ни у кого больше имен нет, только у силовика. Остальные – безликая, безымянная толпа, в общем - быдло. Ни рабочий метростроевец, ни еврей, ни грузин, ни актер (презрительно – «эстрадник»), ни хирург - никто, только гэбист может спасти мальчика, страну, народ, униженных и оскорбленных. Поставив при этом на место всех остальных, которые ни черта ни в жизни, ни в ее проблемах не понимают, - говорит Михалков.
Я говорю: это ложь!
И не важно, что это быдло решит, оно все равно не право, оно ни фига не понимает, оно не видит, не знает, пусть оно пытается что-то там демократически решать, над ним можно только ржать, потому что есть те, кто выше, они-то и будут действовать, - говорит Михалков.
Я говорю: это ложь!
Взять на себя ответственность за чужую жизнь (в конце концов, мальчик - не мальчик, чеченец - не чеченец, не так важно, это такой же метафорический образ, как и все остальные), защитить, принять в свой дом в современной жизни не может никто – ни работяга, ни эстрадник, ни врач, никто из 12-ти. Кроме кого? Правильно - КГБ. Вот она, мать родная и отец родной! Кто единственный не карикатурен, не пародиен, не двусмысленен, не надломлен, не уродлив внутренне? Кто это? Как в песне про Буратино: «Как его зовут?». Правильно - дядя Николай, наш доблестный чекист со взором стальным и добрым, прямо как у майора Пронина, - говорит Михалков.
Я говорю: это ложь!
Чтобы спасти мальчика чеченца, впрочем, гэбист предлагает только один вариант – посадить его. Пусть посидит, он там будет в безопасности, а мы пока разберемся с теми, кто его подставил и всех погубил или хотел погубить. Спасение через тюрьму, свобода через колючую проволоку, - говорит Михалков. Еще немного и «труд освобождает», как надпись над воротами Освенцима.
Я говорю: это ложь!
Но, может быть, мы с вами рассуждаем слишком примитивно, а надо подняться над суетой, как призывала Алла Борисовна Пугачева, что, если все это притча, слегка завуалированное иносказание? Вот наше общество, а вот и он – мудрый, изболевшийся за нас, строгий и справедливый спаситель. Нет, нет, с маленькой буквы, не тот Спаситель, а наш, доморощенный, что прошел строгую школу тайных секретных знаний и знает все лучше и больше, и он стоит выше нас, потому что а кто еще, как не он? И отвечает он за всех и за каждого, и душа у него болит за всех и за каждого, прямо как у Дона Руматы из «Трудно быть богом», что мы сегодня вспоминали. И неважно, как он называется – духовный лидер, народный вождь, отец наций, лучший друг физкультурников или президент. Может быть, это говорит Михалков?
Я говорю: тогда тем более это ложь.
И я, конечно, слукавил. Да, говорить я могу только от своего имени, но в этих оценках фильма я далеко не одинок. Я не буду ссылаться на своих друзей, это глупо, их никто не слышал, кроме меня, но посмотрите в интернете, вы там найдете множество разных мнений, самых разных людей, живых, с именами, а не того быдла, которое так мастерски и высокомерно нам показал Никита Сергеевич Михалков.
Иван Толстой: Я напомню, что главная тема сегодняшней программы – 70-летний юбилей кинорежиссера Алексея Германа. В 2003 году у микрофона Радио Свобода Герман познакомил наших слушателей с отрывком из своей книги "Размышления и воспоминания":
Алексей Герман: Про фильм "Хрусталев, машину!" писали много. Писали хорошо, писали очень хорошо, писали плохо. Недавно меня удивил сценарист с красивым именем Эдуард. Он написал одним словом - блевотина. Я хочу немного рассказать об этом сценаристе и о всей этой связи, потому что все это очень тонко переплелось с этой блевотиной.
Все дело в том, что сценарист этот страшно пил, запойно. Я ни в коем случае не доношу на него, потому что он об этом писал неоднократно, и благодарил жену, которая его выводила из этого состояния. Но нигде он не писал, где он отпивался. К сожалению, отпивался, вот эти запои у него происходили у нас на даче. Время от времени раздавался звонок в калитку и дурно пахнущее, какое-то синее существо вваливалось к нам с двумя авоськами, в которых был в одной – портвейн «Агдам», а в другой - азербайджанский коньяк «Три звездочки». Что с ним было делать, мы себе не представляли, приходили в отчаяние. Но на счастье на нашей дачной территории был маленький домик, в котором работал отец. Мы его туда и отправляли. Есть он не мог, он был на жидком топливе. Иногда там какой-то винегретик перехватывал. И пил он как-то странно. Он пил и, извиняюсь блевал. С интервалом в два часа. И блевал всегда он точно в одном и то же месте - у роскошной бузины. Такие странные дивные звуки всю ночь раздавались там. Потом он такой же синий, такой же дурнопахнущий, удалялся.
И как-то, прогуливаясь по саду, я вышел к этой бузине и остановился в потрясении. Потому что там росли папоротники необыкновенной, неземной красоты. Такого я никогда не видел и не увижу среди цветов. Голландия со своими черными тюльпанами может идти на прогулку. Это был папоротник, усеянный какими-то красными цветами, высокий, дивный. Правда, легкий запах «Агдама» они излучали, но, в конце концов, их и нюхать не надо было, потому что на них надо было смотреть. Мы позвонили в Ботанический институт. Приехать не могли, надо было прислать машину. В это время меня выдернули с женой на съемки на какие-то, мы на несколько дней уехали. А когда вернулись, все это отцвело, почернело и пожухло. И вот таким образом мы, вся наша страна лишилась чего-то замечательного, чего-то восхитительного, того, чем до сих пор гордится Голландия. Мы бы вызвали ее на соревнование. В конце концов, небольшое дело как-то войти в систему ДНК и убрать пивной запах. Это, что называется, уже дело шестое.
А так дальше - что получилось? Как драматург Эдуард не состоялся. Картины, которые делали мы, если еще в первой картине мы как-то коллективно сценарий вытащили, то в во второй картине, в «Лапшине», мы просто его сценарий отложили, он просто не понимал даже, что мы от него хотим. Про вора, которого кто-то откуда-то спасает. А нам надо было про время. Мы просто это отложили. И дальше он написал огромное количество картин, сотни, наверное. Но фамилии такой нет в истории. Был детектив когда-то с Михалковым, и все, ничего не получилось. А ведь, боже мой, как могло все закончится красиво, как могло все закончится прелестно – автор замечательных цветов, прославляющих его любимую родину – Россию.
А что сейчас? В услужении у киноолигарха, которого он сам ненавидит. Мы его давно знаем и хорошо знаем, что ненавидит, потому что олигарх не любит евреев, и как-то трудно услужить, а услужить приходится и, как писал Чехов : "Убытки, ах, какие убытки".
Иван Толстой: Алексей Герман, отрывок из книги «Размышления и воспоминания». Запись 2003 года.
Ну, а теперь, Андрей, - Ваша персональная рубрика. Познакомьте нас, пожалуйста, подробнее с музыкой, звучащей сегодня в нашей программе.
Андрей Гаврилов: Алексей Кузнецов и Ильдар Казаханов - гитарный дуэт, недавно записавший свой первый альбом «Одиночество вдвоем». Впрочем, первый альбом именно дуэта. У каждого из них есть давным-давно записанные программы, а у Алексея Кузнецова и давным-давно изданные программы.
Алексей Кузнецов родился в 1941 году в Челябинске, его отец, тоже известный джазовый гитарист, играл еще в Госджазе СССР в 1938 году. Кузнецов-младший получил среднее музыкальное образование, закончив Московское музыкальное училище имени Октябрьской революции по классу домры. Существует легенда, что домру эту в начале 60-х годов у нас не преподавали – шестиструнную гитару при Сталине вообще запретили. Так вот, закончив образование, Кузнецов публично разбил свою домру о дерево во дворе училища. Правда, сам он это отрицает, утверждая, что старинный инструмент до сих пор где-то пылится на антресолях дома. Джазовая работа Алексея Кузнецова началась еще в 60-е годы. Уже к 63-у году он играет в дуэте с Николаем Громиным и выпускает с ним два альбома – «Джанго» и «Десять лет спустя». Кроме работы с Громиным он очень много записывается в 60-е годы. Первая его запись – на сборнике «Джаз-65», потом работы с Вагипом Садыковым, Леонидом Гариным. Он участвовал в одной из первых советских симфоджазовых записей в сессиях композитора Алексея Мажукова в 67-69 годах с участием Игоря Брилля, Геннадия Гольштейна и других. В рамках этой сессии впервые была записана одна из самых известных авторских работ «Алеша». Кстати, именно эту пьесу мы сейчас и услышим, но уже в дуэтном варианте. Напомню, что дуэтом Алексей Кузнецов выступает с Ильдаром Казахановым. Музыкант намного его моложе, он родился в 1968 году и сейчас живет в Санкт-Петербурге. Он окончил эстрадно-джазовое отделение Санкт-петербургского училища имени Мусоргского по классу джазовой гитары. Времена изменились, и домру ему осваивать не пришлось. Его педагогом был известный питерский джазовый гитарист Андрей Рябов. Во время учебы Ильдар Казаханов был активным участником программы джаз-клуба «Квадрат». Кроме того, с 1999 года Казаханов выступает в дуэте с Михаилом Черновым, известным саксофонистом. Ну и, кроме того, в Петербурге он принимает участие во всех практически проходящих фестивалях, и он переиграл с очень многими известными питерскими музыкантами. В 2001 году он стал лауреатом номинации джаз интернет конкурса «Гитарист 2001». Вот эти два гитариста и записали альбом «Одиночество вдвоем», выпущенный фирмой «Бомба Питер». Пьесу «Алеша» оттуда, принадлежащую перу Алексея Кузнецова, мы сейчас и послушаем.
