Владимир Тольц : Сегодня речь пойдет о Николае I . У революционеров, да и у либеральной оппозиции в дореволюционной России этот монарх получил прозвище "Палкин" и считался одним из худших отечественных тиранов. В историографии советского времени имя этого императора, и его репутация были, казалось бы, окончательно затоптаны. Однако теперь в узких кругах широкообразованных изучателей прошлого и в более широких кругах тех, кто это прошлое представляет похуже, но искупает это декларацией патриотизма, Николай, вновь, «входит в моду». - Про него стали больше (не так уничижительно как раньше) писать, появляются новые исторические исследования. Одно из них мы вам сегодня представим. Ну, а заодно, рассказывая о новых находках, давайте зададимся таким вопросом: нынешнее изменение оценок Николая I - это политическая конъюнктура? Что это – адекватная нашему политическому времени находка, так сказать, ревнителя "вертикали власти"? Или же дело в том, что как раз перестали политизировать эту фигуру и теперь можно спокойно разобраться в том, кем и каким был на самом деле император Николай I ?
Я надеюсь, что мой соавтор по этой программе Ольга Эдельман сегодня расскажет вам не просто об архивных находках, а о научном архивном проекте, в котором она участвует.
Ольга Эдельман: Да, я сегодня не смогу уже обсуждать документы с некоторой отстраненностью, поскольку в этой работе я занята довольно плотно. Не могу сказать, что речь о каком-то открытии. Известно было давно, что великий князь Николай Павлович, ставший потом Николаем I , не любил писать дневники, однако в некоторые периоды своей жизни все-таки их писал. Самый длинный такой период был в 1822-1825 годах. В течение четырех лет Николай Павлович ежедневно вел дневник. Последнюю запись сделал накануне восстания декабристов и собственного восшествия на престол. Потом, видимо, стало некогда, не до дневника. Вот этот-то дневник за четыре года мы и готовим к публикации. Сегодня в студии мои коллеги по этой работе, заведующая отделом ГАРФ Марина Сидорова и сотрудник Государственного исторического музея Маргарита Силаева.
Владимир Тольц : Оля, вы хотите сказать, что дневник Николая никогда не публиковали?
Ольга Эдельман: Был еще в 20-х годах прошлого века опубликован один фрагмент, записи за время междуцарствия, от того момента, когда в Петербург пришла новость о болезни Александра I и до кануна восстания 14 декабря. А все остальное - нет, не публиковали. Более того, и в научных работах этот дневник не использовали.
Владимир Тольц : Понятно, что в советское время царские дневники не приветствовались - если только, как с этим фрагментом о междуцарствии, не касались канонизированной идеологически истории революционного движения. Ну а последние-то лет 20, что мешало их опубликовать? Просто ни у кого руки не доходили?
Ольга Эдельман: Думаю, да. К тому же дневник написан на французском языке, чрезвычайно мелким почерком, множество сокращенных слов - его не так просто прочесть.
Владимир Тольц : Ну, давайте для начала поясним слушателям, как выглядел этот дневник Николая Павловича.
Ольга Эдельман: Возьмем для примера запись за какой-нибудь день, почти наугад. Писал Николай в специальной, типографски оформленной записной книжке - нечто вроде современного органайзера, с датами на страницах, указанием праздников и прочее. Вот, например, запись от 21 апреля 1825 года. Здесь упоминается целая вереница персонажей. Члены царской семьи: жена Николая Александра Федоровна, мать Мария Федоровна, жена Александра I Елизавета Алексеевна (ее Николай именует Императрицей), брат великий князь Михаил Павлович и его жена Елена Павловна, сестры, шурин принц Вильгельм Оранский. То и дело упоминает Николай своих детей. Адъютанты Николая - Кавелин, Деллингсгаузен, близкие сотрудники Адлерберг (он под кличкой Флам), и другие. Некоторые клички довольно сложно расшифровать, иногда помогают другие документы - какая-нибудь переписка, где тот же персонаж случайно может встретиться.
21 апреля. Вторник (Тезоименитство Ее Высочества Александры Федоровны и Рождение Александра Николаевича)
Встал в 8 1/2, мои, работал с Фламом и Кавелиным, оделся в парадный мундир Измайловского, ординарцы, у моей жены, пошел по железной лестнице с Кавелиным в экзерцицгауз замка, смотр 2 батальона Измайловского, довольно хорошо, Воинов, смена караула, у Матушки, она у Анны, пошел туда, Матушка, Мария, Вильгельм, Матушка на меня дуется, пошел с ней к Марии, потом с ней к ней, не говорит со мной, у графини. Потом поехал к моей жене, у меня, Моден, у моей жены, ждал, Вильгельм, у меня, работал с Кавелиным, Вильгельм, у моей жены, княгиня Салтыкова, пришла посмотреть мои комнаты, вернулся, у моей жены, ждал, Матушка, пошел встречать, поднялся, подарки моей жене, Кикерики, у обедни, моя жена пришла туда позже, придворная соборная, Михаил, вернулся, Мария, племянницы, Елена, идем завтракать в белую, под конец Императрица, иду встречать, поднялся, в белой, Елена ушла, проводил ее, встали и перешли в кабинет, говорил, Императрица ушла, потом Матушка с Марией и Кикерики, и племянницы с м-м Фрич, потом Вильгельм, Михаил один впереди, у моей жены, у меня, разделся, у нее, малеванье, дремал, у меня, у нее, у меня, работал с Фламом, у моей жены, чай, Вильгельм, говорил, ушел, у меня, оделся, у моей жены, княгиня Трубецкая, Кутузова, ее дочь, поехал в коляске к Матушке, ждал, Новосильцев вышел, вошел, объяснился с Матушкой, наполовину успокоил, с ней к Марии, Вильгельм, попрощался с ним, вернулся с Матушкой к малышке, у нее, говорил, потом поехал к малышам, у моей жены, Трубецкая, говорил, ушла, у меня, разделся, у моей жены, ужинали, у меня, читал, разделся, лег.
Владимир Тольц: А что такое "малеванье"?
Ольга Эдельман: Это он рисовал.
Владимир Тольц : Ну, дневник звучит потешно, но я бы не сказал, что увлекательно. Наверное, Оля, наши слушатели успели подумать: и зачем это печатать? что это дает? Вот с этим вопросом я хочу обратиться к вашим высокообразованным коллегам, которых рад приветствовать в нашей московской студии. Итак, глубокоуважаемые ученые дамы, что такого важного дает такой вот дневник, - довольно сухой перечень людей, и "пошел туда, пошел сюда"? Что интересно тут вам и что, по вашему мнению, тут надлежит быть интересным нам – простым читателям Ключевского, Плутарха и Радзинского и зрителям хроник Сванидзе?
Марина Сидорова: Начнем с того, что дневники, это очень интимные документы, мы понимаем, с кем встречался человек в тот или иной день, что он делал, чем занимался. Вот, видите, упомянули малевание, сами удивились, что это такое, рисовал у нас оказывается Николай Павлович. Вот вы об этом не знали, я думаю, что многие наши читатели тоже об этом не знают, и даже не догадывается просто человек, что у Николая Павловича было такое маленькое увлечение как малевание. Там еще он у нас музицирует, играет на разных музыкальных инструментах или учится играть. Николай фигура достаточно серьезная для нашей науки, он император, самодержец, политик. И всегда интересно знать не только частную жизнь политика, но и что же в этой голове политика творилось. А в дневнике пусть в таком сухом перечислении фактов, мы можем почерпнуть для этого очень много.
Маргарита Силаева: Вы сделали довольно интересную преамбулу историографическую о том, какой был образ Николая в советское время и в демократическое дореволюционное. Но как раз есть период, когда практически Великий Князь Николай Павлович он как бы выпадает из истории, это от момента его женитьбы до момента междуцарствия. Единственным крупным источником представления о нем является книга Шильдера, но и он не опирался так подробно на эти дневники. Поэтому мы считаем, что эта работа в какой-то степени воссоздаст тот образ. Который очень многих интересует, потому что многим и в России того времени было непонятно, что это за фигура, которая вдруг неожиданно выдвигается на первые роли. Это первый момент. Второй момент, от этих дневников, когда ты их читаешь, совершенно не складывается в результате ощущение сухости. То есть, когда ты преодолеваешь это первое ощущение такого пунктообразного стиля, этот дневник сразу приобретает некие образы, черты, и ты узнаешь очень важные и интересные подробности об этом человеке, которого считали все «сухарем», абсолютно несветским человеком, замкнутым или наоборот скандальным, неприятным. Образ совершенно разрушается, и, наверное, это и есть самая главная цель любого открытия, любого известного источника, т.е. перечитать его заново.
Ольга Эдельман: Знаете, в общем, известны и другие дневники очень краткие, сухие, перечень фактов, или людей, увиденных за день. Но у Николая Павловича есть некоторые нюансы весьма оригинальные. Например, нигде больше не видела, чтоб человек не только отмечал, кто к нему приходил, но и про каждого аккуратно отметил, что он ушел. Все, кто пришел - обязательно ушли, баланс точный. Если он куда-то едет, то педантично записывает, в каком экипаже: сани, коляска городская или дорожная, сколько лошадей; если верхом - имя лошади. Вместе с тем, какие-то вроде бы более важные подробности никак не комментирует и даже не упоминает. Честно говоря, я, когда этот дневник перевожу, иногда думаю: может, Николай просто издевался над такими как мы? Чувство юмора-то у него было отличное. Ну и вопрос, который мы себе задаем все время, работая с этим дневником: психологически, для него самого, зачем Николай его писал?
Владимир Тольц : Я бы хотел тут задать еще один вопрос: почему именно в эти годы он писал, 1822-1824? И приглашаю гостий нашей передачи поделиться соображениями.
Маргарита Силаева: Мы тоже задавали себе вопрос, почему именно в эти годы, ведь известно, что Мария Федоровна, его мать, приучала его к написанию дневников еще с раннего детства. С 1810 года она заставляла писать маленького Никушу дневник, но как-то вот дело у них тогда не заладилось. Ленился Николай Павлович в те годы писать дневник. Единственное что известно, он написал несколько путевых дневников, когда ездил в заграничные путешествия и путешествия по России, в 1816 году, но это такие путевые дневники. А это дневник личный, интимный, в 1822 году. Ну, пока у нас версия такая, что именно в эти годы, в 1822 году, он узнает, что все-таки завещание составлено в его пользу, и начинает фиксировать события так скрупулезно, чтобы как-то в будущем иметь представление, что же происходило и кто его окружал в эти годы.
Марина Сидорова: Я, безусловно, солидаризируюсь как бы с Мариной о том, что это каким-то образом связано с этой потрясающей историей его назначения на трон, которая мало кому была известна. Но мне кажется, что здесь еще есть факт такого самопознания что ли, потому что многие же императоры и не только императоры впоследствии в более зрелом возрасте писали более серьезные записки. И возможно такие дневники именно в таком стиле были предварительным материалом, который потом лег в основу этих записок. По крайней мере, были материалом, чтобы не забыть самого важного. И как мы знаем, Николай, действительно в 30-е годы написал несколько записок, которые представляют чрезвычайный интерес, на мой взгляд, все о них знают, но мало кто их читал. Как правило, их раньше трактовали несколько одиозно, а если их просто беспристрастно прочитать, это одно из самых интересных чтив для 30-х годов.
Ольга Эдельман: Мы рассказываем сегодня о дневнике великого князя Николая Павловича, будущего императора Николая I . Дневник этот он вел в 1822-1825 годах, и сейчас я, и мои коллеги, участвующие тоже в этой передаче, готовим его к публикации.
23 апреля 1825. Четверг
Встал в 8 1/2, мои, работал с Фламом, Кавелин, ординарцы, у моей жены, поехал с Деллингсгаузеном в кабриолете в манеж замка, ждал, Воинов, смотр 2 батальона егерей, очень хорошо, смена караула, у Матушки, говорил, Мария, пошел к Анне, говорил, снова поехал с Деллингсгаузеном на Семеновский плац, сел на Матильду, учил отделение конных пионер с понтоном, довольно хорошо, спешился, учил 3 батальон егерей, Нейтгардт, хорошо, вернулся к моей жене, страдает от колики, у меня, разделся, у моей жены, ждал, Мария и ее муж, пошел встречать, поднялся, обедали в белой, Матушка, пошел встречать, поднялся, говорил, пошла смотреть вазу, полученную от Ангела, уходит, пошел провожать, поднялся, закончил обед, встали, вернулся, у меня, Моллер, Опперман, Флам, работал с двумя первыми, Моллер ушел, потом Опперман, Бистром, говорил, ушел, работал с Фламом, ушел, Сэджер, ушел, у моей жены, чай, Жюли, ушла, говорил, у меня, у нее, поехал в коляске к Марии, племянницы, Кикерики, ушел, Анна, чай, говорил, потом вернулся к малышам, у моей жены, ужинали, говорил, у Саши, у нее, у меня, у нее, у малышей, поехал с Лазаревым в дорожной коляске в Петергоф, прибыли в 1 1/2, Вит, капитаны, драгунский полковник, служащие, говорил, ушли, разделся, лег.
Ольга Эдельман: Здесь все персонажи - или члены семьи, или адъютанты и генералы, офицеры гвардейского корпуса. Николай Павлович тогда командовал гвардейской пехотной бригадой, и к службе своей относился очень серьезно. Изо дня в день - он ездит в манежи и экзерцицгаузы, учит или проверяет то одну роту, то другую, отмечает, хорошо или плохо она перед ним прошла. Рядом - командующий гвардией генерал Воинов, начальник штаба Нейтгардт, командующий гвардейской пехотой Бистром. То есть это все - дела служебные.
Владимир Тольц : Оля, вы не пояснили еще одного персонажа: Ангел, от которого получена какая-то ваза.
Ольга Эдельман: Тут занятно, как Николай в дневнике именует ближайших родственников. Ангел - это Александр I , старший брат. Иначе как Ангелом Николай его не называет, а жену его упоминает как императрицу. И видно, что отношения у них были на значительной дистанции. А вот младший брат Михаил - тот близкий. Мать, Михаила и его жену, сестер, если они гостят в Петербурге, Николай видит каждый день по несколько раз. Весь день его проходит: дома - жена, адъютанты, дети (часто пишет: "Играл с детьми в залах"), уютный семейный быт перемежается работой с адъютантами, часто принимает кого-то по службе. И каждый день выезжает на смотры и посещает родню в Зимнем дворце (Николай с Александрой Федоровной тогда жили в Аничковом). В Петергоф он тоже поехал инспектировать расквартированные там войска.
Владимир Тольц : Давайте сравним. В одной из прошлых передач мы читали дневник другого великого князя, будущего Александра III . Как и Николай, он до воцарения практически не был допущен к важным государственным делам.
Ольга Эдельман: Но дневник Александра описывал жизнь совершенно праздную. Изредка ходил на заседания Государственного Совета и скучал там. А в остальном - покушали, переоделись, пошли гулять, вернулись, переоделись, поехали в Зимний к родственникам, кушали, пили чай, курили. Николай по сравнению с ним человек очень деятельный, очень ответственно и увлеченно занят службой.
Владимир Тольц : То есть муштрует роты и батальоны. Современники его и его братьев как раз сильно критиковали за фрунтоманию.
Ольга Эдельман: Историки тоже критиковали, это стало общим местом, хотя сейчас военные историки склонны говорить: а как же, это был немаловажный аспект военной подготовки, поддержания дисциплины, а недовольны еще тогда были офицеры-аристократы, служившие весьма условно и не любившие требовательного начальства. Но это отступление. А вот, что мне представляется важным в дневнике, это ответ на упомянутый уже Мариной вопрос, кто Николая Павловича окружал? Дело в том, что существуют еще со времен дореволюционных исследований устойчивые репутации людей, тот-то и тот-то был близок к Николаю... А после знакомства с дневником они, отчасти подтверждаются, отчасти наоборот, оказываются преувеличенными. Ну, к примеру, считалось, что близкий к Николаю с юности еще были Владимир Адлерберг и Александр Бенкендорф. И вот, мы видим, да, Адлерберг, Флам, бывает у него ежедневно и работает с ним. А вот Бенкендорф появляется нечасто, он явно на большей дистанции. Но зато когда появляется, то как-то очень по-свойски. Летом в Петергофе они с Николаем играют в бильярд, например. А вот в дни междуцарствия Бенкендорф стал бывать чаще и явно оказался для Николая верным, надежным человеком. А ведь эти люди в дальнейшем стали играть существенную роль в истории России. И как складывалась карьера государственных людей, как складывались отношения императора с его окружением, тоже немаловажный исторический вопрос.
Владимир Тольц : Я хочу вернуться к вопросу, с которого начал. Недавние исследования существенно пересматривают образ Николая I . Он теперь не Николай Палкин, а очень даже положительно оцениваемый государь. Я бы сказал, что напрашивается параллель: именно такие герои нужны в эпоху выстраивания вертикали власти. Конечно, и вы, Оля, и наши гостьи - ваши коллеги по николаевским штудиям, к своему герою несколько пристрастны. Но все же: где тут конъюнктура, а где свежий взгляд историка?
Маргарита Силаева: Насчет пристрастия – они ведь не складываются просто так, потому что, например, я очень долго занималась наоборот, визави, друзьями 14-го декабря, то есть декабристами. Скажем так, безусловно, образ Николая был даже подаваем публике в музее соответствующим образом. И как раз именно это количество перешло в качество, т.е. человек, когда одно и то же рассказывает, становится удивительно, а так ли это? И вот этот интерес, а так ли это, он и заставил читать уже не книги исследователей, тем более что это было глубоко советское время, а так сказать заглянуть глубоко в источники. И постепенно удивление перерастало в изумление, насколько этот образ не совпадал с тем, как его давала советская историография. Ну и дальше - больше. Встает вопрос: а почему так складывалось, почему не по-другому? И, действительно, вот это человек, который оказался в столь сложной ситуации при начале пути и при своем конце, был настолько «заклиширован», что не знаю, удастся ли исследователям, пристрастным или непристрастным, когда-либо его избавить от этого. Слишком уж сильны эти акценты. 1825 год и 1855 год. Восстание декабристов или точнее сказать мятеж декабристов, и трагедия Крымской войны, которая перевернула самосознание нации. Поэтому вот эта фигура мне кажется очень интересная именно в такой своей сложной парадигме. Вот, собственно, этот дневник, а мы будем надеется, что и другие первоисточники, связанные с Николаем мы постепенно будем приоткрывать. По крайней мере, перестанем его видеть плоско, а попробуем показать его объемно, во всей его сложности и противоречивости. Что, собственно, и является задачей историков.
Ольга Эдельман: Я бы еще вот что добавила. Как ни крути, а историк зависит от своей эпохи. Дело тут не только в примитивно понимаемой конъюнктуре. Дело и в проблемах, которые волнуют умы. Были времена - сидели интеллектуалы на кухнях, слушали "Свободу" и "Би-би-си", а в истории обсуждали главную животрепещущую тему: личность и власть. Что делать свободомыслящему индивиду в условиях несвободы? Ну и я тоже занималась и продолжаю заниматься декабристами. Думаю, все мы, так или иначе, вышли из этих штудий. Теперь эта тематика утратила актуальность - и, слава Богу, в таком понимании противостоянии личности и власти. Теперь стали больше задумываться о других вещах: чем была Российская империя? какое наследство от нее осталось? История внутренней политики стала интересовать.
Владимир Тольц : И все же, - я сужу по свежеиспекаемым учебным пособиям, которые в последнее время стали меня интересовать, - это, прежде всего история власти в разных ее проявлениях. Ну что ж, тоже симптом…
