Виктор Ерофеев: Наши гости – писатель-историк Игорь Волгин и писатель-философ Сергей Роганов. Тема нашей сегодняшней передачи – солнце в русской культуре. Тема, кстати говоря, философская, религиозная, культурологическая. Поэтому мы сегодня будем говорить в таком, я бы сказал, более философском, чем обычном формате. Хотя, я надеюсь, это все будет доступно всем нашим замечательным умным радиослушателям. Что я имею в виду? Смотрите, говорят солнечная Италия или солнечная Молдавия, но мало кто скажет солнечная Россия, хотя есть много мест в России, допустим, Сочи, Краснодарский край, где очень солнечно и прекрасно. Таким образом, солнце в русской культуре – это то самое солнце, которое, прежде всего, наверное, играет символическую роль. То есть мы как-то должны к нему отнестись, не потому что оно нас греет, привечает и радует круглый год, а потому что это или стремление к солнцу или, наоборот, какие-то сложные отношения с солнцем. Мы знаем прекрасно, что наша культура, как и другие культуры мира, очень связана с природой. Вообще, солнце – это, наверное, первичный религиозный символ. И от символа солнца пошли, видимо, все, по крайней мере, это одна из версий происхождения религии, религии мира. И в этом нет ничего ни материалистического, ни идеалистического. Видимо, это так и было, так и случилось. Поэтому понят, что значит солнце для нас сегодня, пусть всегда будет солнце, понять, какие отношения складывались в русской культуре с солнцем, - это значит тоже дотронуться до одной из клеточек, условно говоря, русской души.
Игорь Волгин, который, как вы все прекрасно знаете, совершенно замечательный специалист по Достоевскому, а через Достоевского и специалист по всей русской классической, вообще русской литературе. Игорь, скажи мне, пожалуйста, для тебя самого что такое солнце?
Игорь Волгин: Солнце я бы перефразировал в известное выражение, что солнце – это наше все. Потому что вообще культура, не только русская, думаю, но и вся мировая культура гелиоцентрична. Правильно, это символ – главный во всех религиях. Солнце практически во всех религиях (Египет, славянская религия, буддизм) – центр мира некий.
Виктор Ерофеев: А что такое нимб у святого? Это тоже.
Игорь Волгин: Это тоже свечение какое-то. Но что интересно, что, конечно, на всех славянских старых сосудах круг солнца обязательно, на височных кольцах, на вышивках, на прялках проходит этот символ. В «Слову о полку Игореве» как называются русские? Даждьбожьи внуки. То есть русские не только дети солнца, они – внуки солнца, даждьбожьи внуки. Другое дело, что это профанируется сейчас со страшной силой. Скажем, написал Горький в свое время пьесу «Дети Солнца», а у нас в Переделкино, такой актуальный сюжет, открыли ресторан «Дети Солнца». И я похвалил одного из учредителей, говорю, как хорошо, такое культурное, литературное название. Он говорит: «Да что ты! Причем тут дети Солнца, какой Горький? Мы этого не знаем. Это солнцевская братва из Солнцево. Вот кто такие дети Солнца». Вот такая профанация идет. Конечно, этот культ перешел в религии во все, в том числе в христианскую. Как называют? Бог правды – Иисус Христос, бог истины, это церковное название бога. Одно солнце на небе, один царь на земле – русская пословица. Был такой замечательный сюжет или апокриф, что Сталин, когда смотрел фильм «Ленин в 19-м году», и он сказал, Сталин, якобы: «Слишком много света» и ушел. И все в полной растерянности, почему? К Берии бросились, Берия толковал слова вождя. Он сказал: «Двух солнц на небе не бывает». И Ленина немножко подрезали. Народная мудрость – двух солнц на небе не бывает.
Виктор Ерофеев: А там, кажется, так было, что Ленин что-то говорил и сразу спрашивал совета у Сталина.
Игорь Волгин: Это в 18-м году, да. Все время советовался, как ему поступить, когда рано, а когда поздно. И вот князь Владимир Красно Солнышко, конечно, как самое главное. Но вообще бывают такие вещи. Есть пословица такая русская: дальше солнца не сошлют, казалось бы, самый край света. И советская песня: «Долетайте до самого солнца и домой возвращайтесь скорей!» Как можно представить? Икар сгорел, а вот мы как бы…Это символ управления всеми силами Вселенной, то есть мы долетим до солнца, вернемся домой.
Виктор Ерофеев: Значит, мы сильнее всех.
Игорь Волгин: Значит, мы можем солнцем управлять. Конечно, прямо скажем, русская поэзия отождествляет солнце с Богом. Возьмем «Утренние размышления о божьем величестве» Ломоносова. Образ солнца там мощный такой: «Уже прекрасное светило простерло блеск свой по земли и божие дела открыло. Мы дух с веселием внемли, чудяся ясным толь лучам. Представь, каков зиждитель сам!» Если солнце такое, то каков же сам зиждитель! Это прямое олицетворение. И дальше он дает физическую картину того, что происходит на солнце, со знаниями гораздо меньшими, чем у нас. «Там огненны валы стремятся и не находят берегов, там вихри пламенны кружатся, борющись множество веков». Вот такая картина космогоническая. Русская поэзия воспринимает солнце как символ врача.
Виктор Ерофеев: Начало русской поэзии – это солнце.
Игорь Волгин: Конечно. В какой-то степени это так.
Виктор Ерофеев: Можно ли сказать, что солнце как языческий символ в какой-то степени противопоставлял себя христианству, православию русскому? Как ты считаешь?
Игорь Волгин: Ну, может быть, не первых этапах, когда культ Ярила, Перуна, а потом нет. Ведь потом происходит что? Как каждая мощная религия, она поглощает все, что было до нее, сливается образ Христа с образом солнца, истины. Христос – это и есть солнце истины, как Пушкин – солнце русской поэзии. И «солнце русской поэзии закатилось», - пишет Одоевский в некрологе. Я думаю, что совершенно спокойно. И вообще, свет и тьма… Ведь в христианстве свет – это душевный свет, духовный свет, а тьма – это порождение всего плохого. Поляризация происходит в христианстве такая же по принципу света, солнца. «Да здравствует солнце, да скроется тьма», - говорит Пушкин.
Виктор Ерофеев: Интересно, что во всех религиях наблюдаются такие общие связи, что Рождество Бога совпадает с самым маленьким днем и самой большой ночью.
Игорь Волгин: Да, рождение света.
Виктор Ерофеев: И люди боятся: а вдруг в этот раз солнце не взойдет.
Сергей Роганов: Христианское рождество – это ассимиляция культа митры, древнеримского бога солнца. И в христианстве да, Христос – это солнце правды, но в христианстве есть свет. И Бог – это свет, энергия Бога. А солнце как языческий символ может только оттенять могущество Бога. И совсем другое дело, когда наступает…
Виктор Ерофеев: Кстати, Ломоносом об этом как раз рассказал. Хорошо, что солнце оттеняет.
Сергей Роганов: Оттеняет. Наступает в эпоху как раз человека-Бога. И здесь Игорь Волгин, безусловно, знает, Достоевский, человеко-Бог. Солнце в языческих религиях – это символ преображения, не прозябания в мире слез и юдоли, а преображения. Поэтому «Светить, и никаких гвоздей! Вот лозунг мой и Солнца», Маяковский. Герб СССР – это солнце.
Виктор Ерофеев: Вот началась осень, и очень хочется говорить о солнце. Сергей, давайте продолжим вот эту тему таким образом, а для вас что значит солнце?
Сергей Роганов: Для меня солнце – это слишком категорично, свет и тень, черное и белое. Солнце – оно оглушает, ослепляет.
Виктор Ерофеев: То есть этот символ для вас слишком оглушающий?
Сергей Роганов: Оглушающий. Он слишком полярный. Кстати, мыслители и русская мысль не солнечная. Смердяков у Достоевского – созерцатель. Где? В заснеженном лесу, в оборванном кафтанишке он стоит, созерцает. Может в Иерусалим скитаться, спасаться, а может и деревню родную спалить, и то, и другое вместе.
Игорь Волгин: А народная мудрость какая… Ведь есть пословица: на смерть, как на солнце, во все глаза не поглядишь. То есть поразительно: солнце и смерть – казалось бы, противоположности.
Сергей Роганов: Это в христианских и языческих. А что такое Масленица? Что такое блин как не символ солнца? Что такое Евпатий Коловрат? Коловорот, это крест, коло – это солнце, и коловорот, крест – символ солнца, и звезда – тоже символ солнца.
Виктор Ерофеев: Вот ешь, ешь на Масленицу блины и не знаешь, что ешь. А ешь солнце на самом деле.
Сергей Роганов: Крокодил проглотил солнце у Чуковского, тоже такой момент.
Игорь Волгин: Это уже чисто советская символика.
Виктор Ерофеев: Кто самый солнечный писатель в русской литературе, на твой взгляд? «Мороз и солнце»?
Игорь Волгин: «Мороз и солнце, день чудесный», не только, а «Да здравствует солнце! Да скроется тьма!» «Погасло дневное светило». У него пронизано солнцем все, конечно. А вот замечательно: «Горит восток зарею новой, уж на равнине, по холмам грохочут пушки, дым багровый кругами всходит к небесам навстречу утренним лучам». То есть еще багровой крови нет, это еще артподготовка, а он, подсвеченный солнцем. Это солнце Петра встает, конечно, Полтава.
Сергей Роганов: Классическое солнце Пушкина. А нам может ближе солнце Грина.
Игорь Волгин: Солнце Грина – романтическое солнце.
Сергей Роганов: Романтическое солнце.
Виктор Ерофеев: Расскажите о солнце Грина, Сергей.
Сергей Роганов: Алые паруса в лучах восходящего солнца сверкали.
Виктор Ерофеев: Как Ахматова сказала о Грине: перевод с неизвестного.
Сергей Роганов: У него мечта, воплощение мечты, солнце – символ успеха, символ счастья. Обратите внимание: золото – это символ солнца, безусловно, это капля солнца в христианстве. Но опять вернемся к тому же, что не только оттеняет, но и подчеркивает. Свет не вечерний – вот вечность в православии, свет. А солнце было сотворено на четвертый день Богом.
Виктор Ерофеев: Когда скроется тьма.
Игорь Волгин: Откуда свет тогда, если звезды на четвертый день, а свет был в первый? И за этот вопрос Григорий дал пощечину. «А вот откуда», - он ему говорит. То есть не задавай таких вопросов провокационных, откуда свет.
Сергей Роганов: Если брать то, что ближе мне, скажем, советскую символику, коммунистическую, то оглушительный успех фильма «Неуловимые мстители», как ангелы справедливости появляются с восходящим солнцем. Первые кадры фильма – солнце. Вот символ преображения, деятельного преображения, а не ожидания.
Виктор Ерофеев: Вы очень правильно сказали, что герб Советского Союза – это тоже солнце.
Сергей Ивашкин: Безусловное солнце. А звезда? Это тоже символ солнца.
Игорь Волгин: Солнце – это рай. У нас опять же, сошлюсь на пример Солнцева, там есть магазин, универсам, называется «Солнечный рай». Ну, это Солнцево, конечно. Но рай как бы по определению солнечный.
Виктор Ерофеев: И дождика там нет, в раю.
Игорь Волгин: Да, конечно, вечное солнце. Но вот в русской культуре есть мотив черного солнца, это очень важный мотив. Скажем, у Мандельштама «В Петербурге мы сойдемся снова, словно солнце мы похоронили в нем». Это не просто поэтическая фраза, ведь есть фатьяновская, если не ошибаюсь, культура археологическая, где археологи были поражены, почему на сосудах солнце изображено внизу сосуда, на дне сосуда. Оказалось, что это погребальные сосуды, это изображение ночного солнца, которое заходит в Океан ночи и сопровождает мертвых, или утка тянет, или какая-то водоплавающая птица солнце. Если дневное солнце на колеснице идет по небу, то солнце ночное идет под землей, солнце мертвых. Хотя это о другом. О это название книги Шмелева «Солнце мертвых».
Виктор Ерофеев: Замечательного писателя.
Игорь Волгин: А у того же Мандельштама: «Вчерашнее солнце на черных носилках несут», это как бы смерть Пушкина. Пушкин это как солнце русской поэзии. Вот как бы гибель солнца. Кстати, были и антипушкинские такие. Была какая-то пьеса Крученых «Победа над солнцем», победа над Пушкиным. Была «Солнце во гробе», сборник Рюрика Ивнева. То есть мотив черного солнца. Мелихов Григорий что видит? Помните, последняя страница «Тихого Дона»? Он видит черное солнце, солнце смерти, конца. Вот что интересно, что поэтические символы координированы с народными древнейшими верованиями. Существование этого черного солнца мертвых, погребального солнца… Так что солнце амбивалентно.
Сергей Роганов: Вот здесь, может, стоит напомнить Василия Розанова «Метафизика христианства» и подзаголовок «О темных лучах религиозности». Ведь свет разлагается на семь… И вот он говорит, что мы увидели лик русской культуры, лик Христа, свет. А Запад как раз этот лик пропустил. Именно поэтому они огнем и мечом преображают.
Виктор Ерофеев: Кстати говоря, вообще, солнцепоклонник – Розанов. Как раз ему мало солнца, ему не хватает солнца.
Игорь Волгин: Ему и луны мало.
Виктор Ерофеев: А луна для него как раз те люди, которые не имеют семени.
Игорь Волгин: Потомства, да.
Сергей Роганов: Как раз Розанов в контексте той культуры, вообще философии русского космизма. Например, Александр Чижевский «Земное эхо солнечных бурь».
Виктор Ерофеев: Расскажите о Чижевском, я не думаю, что все у нас знают.
Сергей Роганов: Александр Чижевский – непростая жизнь, он родился в 1897 году, ученик Циолковского, очень многие идеи Циолковского принял. И, кстати, известные лампы ионизирующие Чижевского. Это изобретение Александра Леонидовича. Собственно говоря, единство человечества и космоса, неразделенность их и влияние солнца, солнечной активности, солнечной энергии на те процессы, которые исторические и культурные, которые происходят на земле. Его называли Леонардо да Винчи 20-го века. Безусловно, очень тяжелая биография, судьба, безусловно ГУЛАГ, и умер он в 1962 году. Но это самый солнечный философ, космист, материалист, ученый, естествоиспытатель.
Игорь Волгин: Он связывал революции и войны с солнечной активностью.
Сергей Роганов: Безусловно.
Игорь Волгин: Он связывал это все.
Сергей Роганов: То есть для него солнечная активность в той или иной степени… И он проводил очень много исследований исторических и этнографических и так далее, и он проводил прямые параллели.
Игорь Волгин: Катаклизмы на земле связаны…
Сергей Роганов: Это перекликается, кстати, с Гумилевым, безусловно, с Циолковским, безусловно, с Вернадским, с его учением о ноосфере, о солнце как созидателе ноосферы, одним из созидателей ноосферы. Поэтому здесь вот эта первая половина 20-го века, которая в том числе и связана, безусловно, с коммунистической идеологией, с советской культурой, это самая солнечная, как это ни парадоксально звучит… Вот где солнце само по себе становится символом и для поколения космоса, и для знаний, и для преображения мира, для людей, которые отвергали религию, отвергали христианство отторгали его.
Виктор Ерофеев: А почему Крученых и Ивнев были против солнца? Может, потому что это были люди, близкие к футуризму, которые считали, что солнце слишком природное явление?
Игорь Волгин: Я думаю, они не против солнца. Поскольку было сказано сбросить Пушкина с парохода современности, почему бы солнце не сбросить с парохода современности и не заменить чем-нибудь искусственным, механическим? Кстати, вот это замечательное стихотворение Маяковского «Необыкновенное приключение»…
Виктор Ерофеев: Кстати, удивительное стихотворение.
Игорь Волгин: Что там происходит? Происходит десакрализация понятия. Вот Солнце – Бог, а тут Солнце – товарищ. И дружбу не тая, бью по плечу его я. Ты да я, нас, товарищ, двое. То есть поэт и солнце равновелики.
Сергей Роганов: То же самое было и по отношению к Богу.
Игорь Волгин: Богу там, снимите шляпу, я иду…
Сергей Роганов: Человекобог Маяковский.
Игорь Волгин: «Я достаю из голенища сапожный ножик, трепещите в раю». А тут солнце-друг, солнце-товарищ, солнце-соработник. «В дверь и щели войдя, варилось солнце масса, варилось, дух переводя, заговорило басом. Гоню обратно я огни впервые со творенья. Ты звал меня? Чаи гони, гони, поэт, варенье». То есть такая профанация некая. Кстати, мужчина – солнце.
Виктор Ерофеев: А откуда эта профанация? Это разоблачение любого религиозного сознания у Маяковского?
Игорь Волгин: Не только, Маяковский вообще все сводит, он все прозаизирует, он великие, высокие понятия как бы сводит…
Виктор Ерофеев: Профанирует.
Игорь Волгин: Можно сказать, профанирует. Он равновелик солнцу, поэт солнцу равновелик. «И тьма пред солнц с двустволкой пала». «Вот лозунг мой и солнца: светить и никаких гвоздей!» Он себя отождествляет с солнцем.
Сергей Роганов: Это как раз, возвращаясь к Достоевскому, человек возвеличится духом божественной титанической мощи, явится человекобог, которому подвластно все, и он повернет и реки, и земли, и народы…\
Виктор Ерофеев: Ну, вот советский человек возвращается.
Сергей Роганов: Да, Бухарин же говорил: «Коммунизм это коллективный человекобог».
Игорь Волгин: Но, кстати, у Достоевского с солнцем сложные отношения. Кажется, он природу живую не писал, он городской, урбанистический писатель. На самом деле, возьмите «Преступление и наказание», там солнце – действующее лицо, потому что преступление замышляется в часы заката. Там все время красное солнце, закатное солнце, когда Раскольников… Потом жара жуткая вот эта, днем все плавится. А вечером закат…
В 7 часов он совершает преступление, в седьмом часу не будет старушки дома. Закат. И это закатное солнце потом все время всплывает в самые такие моменты трагические, когда он идет признаваться. А в финале «Преступления и наказания», когда происходит преображение.
Виктор Ерофеев: Что называется на Колыме, условно говоря.
Игорь Волгин: Да, на Колыме. Там он видит степь, облитую солнцем. Возрождение Раскольникова. Я уже не говорю, когда князь Мышкин рассказывает о смертной казни с чьих-то слов, там впечатление смертника, он видел лучи солнца, которое играло на макушке церкви.
Виктор Ерофеев: Не сам ли Достоевский это видел?
Игорь Волгин: Конечно, это его впечатления, абсолютно, это он и видел. И он ведь думал, что он сейчас сольется с этой природой. Кстати, вот некоторые говорили, что поэтому он не верил в Бога, потому что он был такой пантеист, что он сейчас с этой природой сольется. Но он дальше говорит: «Ужас и отвращение от этого образа было ужасным, отвращение от этого неизвестного образа».
Виктор Ерофеев: Серьезно?
Игорь Волгин: Конечно. Вот сейчас он сольется, должно быть такое пантеистическое ликование, а он говорит: «Это было ужасно».
Виктор Ерофеев: А жаль потерять свою индивидуальность.
Игорь Волгин: А как же.
Виктор Ерофеев: Я хочу, со своей стороны, напомнить вам, что писал Андрей Белый по поводу Коктебеля. Андрей Белый говорил, что одна пятая всех деятелей Серебряного века ездили в Коктебель за виноградным солнцем. И поэтому, думаю я сегодня, русская культура не такая северная, потому что был Крым, был Кавказ, был Коктебель. И дача Волошина, дом Волошина, где были Цветаева, все были… Что мы будем перечислять? И люди наполнялись солнцем, наполнялись морем, наполнялись вином, возвращались в Петербург, и этого солнца хватало на всю долгую зиму. Мне кажется, что это очень важное понятие. Почему русская культура не финская, не норвежская? Она именно не северная, она любая, но она не северная. Нельзя сказать, что она южная, но она вот не северная, она пронизана тоже солнцем. Солнце в русской культуре не чуждо. Хотя, конечно, бывают не только черные солнца. «И пошли они, солнцем палимы». Так подумаешь про Некрасова. Ну, сколько дней в году идут люди, солнцем палимые? Все радуются солнцу. Как говорят в Мурманске? Когда наступило лето? Вчера оно уже закончилось. Какое твое мнение по поводу солнца в главных произведениях русской классической литературы Толстого и Достоевского? Солнце Аустерлица – негативное солнце, у Достоевского солнце испытывает и Раскольникова, и многих других. А в принципе отношения к солнцу, как ты считаешь?
Игорь Волгин: Возьми Гоголя, такой мрачный как бы писатель. Гоголь… «Вий», там когда нечисть застревает в окнах, когда петух кричит, когда идет солнце? А у Булгакова сцена, когда Гелла вступает на подоконник, там Варенуха и Римский. Покойница вступила на подоконник, открывает распадающейся рукой шпингалет, и в это время поет петух, и она с проклятиями улетает. Вот идет солнце с востока.
Сергей Роганов: Кстати, петух – символ солнца.
Игорь Волгин: Петух, конечно. А вот ты сказал про Белого. Очень интересно, у него же была теория «жена, облаченная в солнце». Это от Соловьева идет: вечная женственность, жена, облаченная солнцем – это и Богоматерь, это и церковь. И Бальмонт говорит: «Будем, как солнце». Это же программа. «В небеса запустил ананасом», как бы равно солнцу.
Виктор Ерофеев: Ананас и солнце – одно и то же. Такое сочное, сладкое солнце.
Игорь Волгин: Но в чем ирония то? Соловьев, который говорит, Белый идет от него, он говорит: «Все, кружась, исчезает во мгле, неподвижно лишь солнце любви». Вот тоже солнце любви как некий символ центральной этой поэтики. Но ирония судьбы в чем? Что Белый умирает от солнечного удара, поэт солнца умирает от солнечного удара.
Сергей Роганов: Вот это опасение солнца, все-таки в русской культуре опасение. «Утомленные солнцем».
Виктор Ерофеев: В Коктебеле.
Игорь Волгин: Он там получает солнечный удар, а потом умирает. Он болеет потом. Вот солнечный мальчик такой.
Виктор Ерофеев: Да, он солнечный мальчик.
Сергей Роганов: Утомленный солнцем. Вы сейчас вспоминали Бальмонта и Белого. Я хотел бы сказать об одном из самых солнечных писателей-классиков. Это Максим Горький. Вот у кого символ солнца, символ в его сказках, рассказов. «Старуха Изергиль», «Песня о соколе». Вот где солнце.
Виктор Ерофеев: Ну, это солнце человекобога.
Игорь Волгин: Это человекобога, конечно.
Сергей Роганов: Это не через решетку, это не на каторге, это солнце.
Игорь Волгин: Человек-солнце.
Виктор Ерофеев: У него в ранних рассказах очень много солнца, в босяцких.
Сергей Роганов: А внешность Максима Горького очень напоминает внешность Фридриха Ницше, сверхчеловек. Собственно, Мережковский никак не мог понять, человекобог Достоевского и сверхчеловек Ницше – они друг у друга или как? Насколько параллельно?
Виктор Ерофеев: Философия как раз Серебряного века в этом разобралась. Человекобог – это тот, который посягает на божественные функции, и разоблачали его со страшной силой. А у Горького как раз человекобог и был на пьедестале. А человекобогу свойственно держать солнце в кармане.
Игорь Волгин: А я не помню, как у Толстого, кроме солнца в Аустерлице. Но он издает книгу «Круг чтения». А что такое круг чтения? Это солнечный круг. Это же годовой круг, приурочено каждое высказывание, каждая апофогема к дню какому-то.
Сергей Роганов: По поводу Толстого можно напомнить здесь и «Евангелие от Льва». Как Розанов хорошо сказал: «Войну и мир» написал хорошо, «Анне Карениной» мир аплодировал, написал «Евангелие от Льва», ну, Лев Николаевич, зачем?»
Игорь Волгин: А вообще, если брать русскую поэзию даже второй половины века, скажем, самый солнечный поэт – Фет, конечно. «Над безбрежной жатвой хлеба мир заката и востока лишь на миг смежает небо огнедышащее око». Мощный такой образ.
Сергей Роганов: Это уже ближе к буддизму.
Игорь Волгин: Очень много солнца, хотя это вторая половина века, это Надсон там пойдет уже дальше, лунный свет.
Виктор Ерофеев: Ну, они ездили тогда не в Коктебель, они в Италию ездили. И этот известный анекдот, когда он просил задвинуть занавески, потому что красота Тоскании его возмущала, слишком красиво.
Сергей Роганов: Все-таки возвращаясь к мысли о русской философии, все такие фундаментальные, хрестоматийные беседы о философии, философские беседы происходят не на солнце, не возле солнца. Это всегда трактир, это всегда полумрак, это всегда вот этот закат. Раскольников размышляет на закате.
Виктор Ерофеев: Или ночь.
Сергей Роганов: Когда солнце не ослепляет. Вот полутень, когда можно видеть мир.
Игорь Волгин: Между собакой и волком. А кто-то говорил, Набоков, боюсь соврать, что от романов Достоевского такое ощущение, что они написаны ночью. Но это действительно так, он писал ночью, так и есть.
Виктор Ерофеев: Ночью и пил чай крепкий.
Сергей Роганов: При свече.
Игорь Волгин: Конечно, если брать русскую культуру в целом, тут, конечно, ночь – тоже не последнее дело.
Сергей Роганов: Здесь уже подлунный мир, здесь луна, здесь уже размышления.
Игорь Волгин: Конечно, может быть такой вариант: «Не пуская тьму ночную на золотые небеса, одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса». Ну, это вечный день тогда уже получается.
Виктор Ерофеев: Кстати, вот это полярное солнце не радостно, не трепетно принимается. Его боятся.
Игорь Волгин: Не даром на севере во всех гостиницах есть шторы, потому что невозможно, должно быть какое-то биологическое и душевное чередование.
Виктор Ерофеев: Я помню, что на Аляске в Номе, городке, где была золотая лихорадка начала 20-го века, и когда солнце стало припекать в три часа ночи, это было страшно, это было дьявольское явление. Солнце начинает припекать на Аляске…
Игорь Волгин: А помните замечательный диалог в «Мастере и Маргарите»: «Должна быть тень! Иначе все будет выжжено!»
Сергей Роганов: И, кстати, встреча та, первая встреча с дьяволом.
Игорь Волгин: Заходящее солнце.
Сергей Роганов: Солнце, которое слепило так.
Игорь Волгин: Оно валится, закат на Патриарших прудах. Там даже есть, что Берлиоз смотрит на навсегда уходящее от него солнце.
Виктор Ерофеев: Потому что последний раз смотрит.
Игорь Волгин: Навсегда уходящее от него солнце.
Сергей Роганов: Но первое мгновение встречи, когда он сгорал просто от духоты.
Игорь Волгин: Да, жара там.
Сергей Роганов: И видит последние свои, как раз когда закатывается солнце. Здесь мне кажется, что метафизика христианства, в которой как раз Розанов то и как бы обвиняет в кавычках русскую культуру в этой слезливости.
Виктор Ерофеев: И без кавычек тоже обвиняет.
Сергей Роганов: Вот эти дождики, левитановские сумерки, март, стога, упыри…
Игорь Волгин: Он хочет увидеть свет, он стремится к свету.
Виктор Ерофеев: В нем очень много как раз от Египта. Он сам по себе человек совершенно не солнечный, он как личность.
Игорь Волгин: Он человек, есть термин, который меняет все время цвета, он очень пластичный, Розанов. Он может быть сегодня таким, завтра другим.
Виктор Ерофеев: Поэтому сотрудничал и с революционерами, и с консерваторами.
Игорь Волгин: У него релятивизм принципиальный.
Сергей Роганов: В «Метафизике» то он пишет, что раньше думали, что свет – это единое и неразложимое, а вот сейчас разложили на семь цветов. Так оказывается, можно быть и таким, и таким, и таким. И ты все равно есть свет.
Игорь Волгин: Он чувствовал, что крупица истины есть в разных системах.
Сергей Роганов: И, кстати, вот сейчас вы говорили об Аляске, солнце на Аляске. В зависимости от географической широты в домонотеистических религиях, в языческих религиях, по-разному, солнце бывало и зло и несло зло в тех районах или широтах, где оно засухой могло погубить жизнь и племени, и народа.
Виктор Ерофеев: Для русской души достаточно солнца, не исторического, понятно, что с историей солнечных дней было немного. А вот вообще, можно ли сказать… Вот Якутия, якуты, пришедшие, как считают ученые, с юга, они страшно переживают свое северное состояние, и для них солнце – это такое трепетный момент. И они находятся всегда в погоне за солнцем. Мы вот гонимся за солнцем
Игорь Волгин: Ну, тоска есть какая-то. Ну, вот Островского «Снегурочка», пожалуйста, ведь она – образ положительный. А все радуются, Ярила ее сжег, потому что пора уже весне наступить, ну, хватит, она – дочь Мороза. Тоска, потому что долгая зима, долгие ночи.
Сергей Роганов: Тоска с опаской.
Игорь Волгин: Конечно, с опаской. Но поскольку лето короткое на Руси, то, конечно, его ждут. Тем более, связано все с летом, все работы. Потом люди на печи сидят всю зиму.
Сергей Роганов: Я напомнил здесь Розанова прекрасные высказывания: «Это в Европе истину ищут, а на Руси правда нужна». Вот истина – это для европейцев солнце, истина – черное-белое. Правда – спектр солнечный, который разлагается на семь цветов, вот это сумерки, стога, март, закат – вот что правда, которая объемлет всю жизнь, всех людей. А вот эта однозначность – солнце европейское.
Виктор Ерофеев: Вот у Тургенева как раз в заметочках уже предсмертных пишет: « В России действительно не ищут истину. Что такое истина? Прибежит студент и объявит, что дважды два – четыре. Русскому человеку это неинтересно. Он ищет правду и справедливость. А истина – рациональное. Вот все-таки нехватка, для меня это важно, потому что помните, у Бунина такое ощущение, причем Орловской области, что утопает в снегах все, сейчас волки будут выть.
Игорь Волгин: «Темные аллеи»?
Виктор Ерофеев: Не хватает солнца.
Игорь Волгин: В средней полосе, конечно, не хватает.
Виктор Ерофеев: Хотя я совсем недавно был у Тургенева в Спасо-Лутовиново и должен сказать, что там чувствуется уже юг.
Сергей Роганов: Ну, это Орловская область.
Виктор Ерофеев: Там еще 100 километров , и уже все леса белой акации. То есть у нас свой юг.
Игорь Волгин: А ты говоришь, Коктебель. Конечно, Коктебель как полюс, как контраст Петербургу, поэтому это какой-то оазис, духовный и физический оазис.
Виктор Ерофеев: Окунуться в солнце. Посмотрите, итальянцы боятся загорать. Загорелый итальянец считается человеком вульгарным. А русские бегут, бегут загорать на Черное море, чтобы приехать загорелыми.
Сергей Роганов: Или в салоны. Кстати, вот эта нехватка солнца, недостаток солнца, если перейти к естественно-научному взгляду, это тяжелое очень заболевание, рассеянный склероз. Вот оно же характерно для северных стран, скандинавских. В Петербурге их больше, чем в Москве, а на юге то России рассеянного склероза нет. А заболевание тяжелое, прогрессирующее.
Игорь Волгин: Ну, просто склероз есть.
Сергей Роганов: Этого нам хватает.
Виктор Ерофеев: Хотя в этом есть разница все-таки между Санкт-Петербургом и Москвой. Питер действительно – город дождливый, а вот Москва не производит впечатления… Мороз и солнце – это все-таки московское.
Сергей Роганов: Но, с другой стороны, я сам родом с Украины, в общем-то, харьковчанин. И я сравниваю Москву и Харьков.
Виктор Ерофеев: Для нас Харьков – это юг.
Сергей Роганов: Так я говорю, Харьков, есть четыре времени года: зима, весна, лето, осень. В Москве есть два времени года – зима и лето, переходов нет.
Виктор Ерофеев: «Бархатного» сезона не хватает. Бунин в «Жизни Арсеньева» помните, как он после орловских ночей и маленьких городков он приезжает в Харьков, а там тополя пирамидальные, и тетки торгуют семечками, и вечная капель. И он понимает, что он на юге, хотя ехать там всего 300 километров .
Игорь Волгин: Это все очень относительно. Помните у Пушкина в «Дон Жуане» есть такая строчка, там говорит герой: «А далеко на севере, в Париже…» Испания – это юг, а далеко на севере в Париже. То же самое Петербург и Москва. Москва южнее же гораздо.
Виктор Ерофеев: И здесь русская культура переживала по поводу вот этого здорового климата. Чехов, который приезжал на Украину и писал о том, что здесь крестьяне здоровые.
Игорь Волгин: Ехал в Крым потом, чтобы лечиться.
Сергей Роганов: Так же как украинские крестьяне, фермеры, приезжая в Россию, Рязань, они вообще поражаются. Потому что на Украине палку в землю воткни, она расцветет. А что же здесь?
Виктор Ерофеев: На нашем северо-востоке, конечно, куда нас загнали в свое время орды разных всяких племен, действительно трудно.
Игорь Волгин: Хотя если брать империю всю, то можно сказать, что солнце почти не заходило, если брать от Владивостока до Москвы, все-таки сколько часовых поясов. То есть солнце для империи почти не заходило.
Сергей Роганов: А как могло быть по-другому?
Игорь Волгин: Скажем, над Францией заходит, над Англией заходит.
Сергей Роганов: Я, возвращаясь к теме советской идеологии, вечной, нерушимой…
Виктор Ерофеев: А советская литература играла с символом солнца?
Игорь Волгин: Ну, а как же? «Долетайте до самого солнца», потом «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда буду я». Это детская песенка, но почему она стала такой популярной? Это как бы нашли символ.
Сергей Роганов: И солнце как символ успеха, счастья…
Игорь Волгин: Полноценности жизни…
Сергей Роганов: И преображения. Солнце преображает мир, преображает плодородие, землю, все. Поэтому для советского солнце как символ – это было…
Игорь Волгин: Ну, вот солнце в гербе – это еще и символ, что как бы солнце принадлежит нам, это наше солнце. Оно как бы греет весь Земной шар, но серп и молот был по всему шару. Поэтому это все временно, что оно где-то там греет, оно приватизировано как бы советской властью, скажем так.
Сергей Роганов: У Маяковского, солнце должно садиться рядом.
Игорь Волгин: Оно приватизировано как бы советской властью, скажем так, это солнце.
Виктор Ерофеев: Да.
Сергей Роганов: Ну, а повороты рек… Тоже оттуда.
Игорь Волгин: То же самое.
Виктор Ерофеев: А что касается «Детей солнца», конечно, совершенно замечательная история, то тебе как большому другу русской литературы расскажу вот такую историю. Я не так давно был в городе Сульц. Город Сульц во Франции в Эльзасе славен тем, что там Дантес был мэром. Там есть улица Дантеса, там есть музей Дантеса. В музее Дантеса написано, что он в 1937 году убил некого русского поэта Александра Пушкина. Причем из всех собраний всех сочинений Пушкина там выложена «Гаврилиада» 1924 года во французском переводе. Это какой-то странный и довольно мрачный символ, как бы за что погиб поэт. Но вот что любопытно: там большое имение, Дантес – богатая семья, большое имение. Их потомки разорились, и в 1960-е года продали это имение. Отсюда могилы и самого Дантеса перекочевали с их родового кладбища на городское. Поэтому все могилы с запада на восток, а Дантеса плывут с юга на север вместе с Катей, сестрой Наташи Пушкиной, они плывут. Так что символ страшный. Их перевыкопали, они разорились. Но в огромном особняке… Мы приехали туда с женой, нам сказали: «Вы не хотите ночевать в большой спальне Екатерины, жены Дантеса? Она там умерла». Мы сказали, что мы лучше в другой комнате, боясь призраков. Но самое поразительное, вот где солнце русской поэзии, сейчас в этом огромном особняке открылся ресторан. И как вы думаете, как он называется? «Пушкин». То есть в огромном особняке Дантесов, где огромные деревья, каштаны, платаны, горит неоновая надпись «Пушкин». И люди туда ходят выпивать и ужинать.
Сергей Роганов: Замечательно!
Виктор Ерофеев: Солнце не закатилось, а докатилось до города Дантеса.
Игорь Волгин: Говорят, что в Париже был конкурс на лучшее название для кафе, которое находилось напротив кладбища Пер-Лашез, и оно называлось так «Лучше у нас, чем напротив».
Виктор Ерофеев: А что касается Дантеса, я спросил, почему музей, отчего, мэров много в городе? Он сказал, что он славен тем, что у нас он провел канализацию. Так что Дантес не только убил Пушкина, но и провел канализацию в городе Сульце.
Игорь Волгин: И этим искупил свой исторический грех.
Виктор Ерофеев: Я потом написал рассказ «Реабилитация Дантеса», собственно именно про канализацию. Конечно, «реабилитация» в кавычках.
Игорь Волгин: Потомки приезжали и хотели обняться душами с потомками Пушкина в музей, но они отказались с ними общаться, потомки Пушкина.
Сергей Роганов: Правильно сделали.
Виктор Ерофеев: Туда стали ездить русские экскурсии в Сульц, в этот музей. Второй этаж музея – это музей Дантеса, там есть огромный портрет Екатерины, писанный довольно местным и довольно неудачным художником. Все это, конечно, очень интересно, все это любопытно. Но там есть огромная книга посетителей, и там что пишут наши товарищи из России, это, конечно… Самая лучшая надпись была такая: «Фашист!»
Сергей Роганов: Читал я Дантеса некролог «Солнце русской поэзии закатилось».
Игорь Волгин: Кстати, оно же ведь вызвало, ведь был же скандал.
Виктор Ерофеев: Запрещал своим детям говорить по-русски.
Игорь Волгин: А дети отомстили. Там же дочь была Пушкина поклонница, одна из его дочерей, она отца как бы все время шпыняла и собирала все пушкинские тексты. Там был скандал в семействе. А «Солнце русской поэзии закатилось» - этот же некролог написал Одоевский в прибавлениях к «Русскому инвалиду». Но это ж тоже вызвало в России у Бенкендорфа: «Какое солнце?» Он написал, что писать стишки не значит проходить великое поприще. И Уваров об этом говорил: «Какое солнце? Почему? Солнце одно в России».
Виктор Ерофеев: Уваров, который был когда-то приятелем Пушкина.
Игорь Волгин: «Старушка» у него была по Арзамасу кличка. Тот – «сверчок», а он – «старушка».
Сергей Роганов: Кстати, очень символично, что, подходя к концу беседы о солнце, после множества воспоминаний мы возвращаемся к Пушкину.
Игорь Волгин: А куда от него денешься?!
Виктор Ерофеев: Никуда не денешься.
Сергей Роганов: Наше все.
Виктор Ерофеев: Наше солнце.
Игорь Волгин: И вот русская культура, наше отношение к солнцу – это как между солнцем и утомлением от солнца.
Виктор Ерофеев: Вот если говоришь Горький и солнце, все равно какая-то ироническая улыбка.
Игорь Волгин: Конечно.
Виктор Ерофеев: Потому что воспел не то солнце, и он сам, абсолютно Сергей правильно сказал, с его такими моржовыми немного усами Ницше, и сам как бы не тот образ. А вот Пушкин…
Игорь Волгин: А вот прошло столько лет, кого еще можно назвать солнцем русской поэзии?
Виктор Ерофеев: Никого.
Игорь Волгин: Он один так и остается.
Виктор Ерофеев: И Фет скорее воспевал солнце, а этот был сам по себе солнце.
Игорь Волгин: Я беру Пастернака. Кстати, вот образ солнца у Пастернака, любимые стихи: «Как обещало, не обманывая, проникло солнце утром рано косою полосой шафрановою от занавеса до дивана. Оно покрыло жаркой охрою…» и так далее. Вот солнце пастернаковское, причем это стихотворение о смерти. Но солнце утреннее.
Виктор Ерофеев: Но это солнце благодарности.
Игорь Волгин: Да, да, конечно.
Виктор Ерофеев: Вообще, вот эти поздние стихи Пастернака очень сильны именно благодарностью.
Игорь Волгин: О смерти стихи. «Мы прошли сквозь мелкий нищенский под ногой трепещущий ольшаник. В имбирно-красный лес кладбищенский, горевший как печатный пряник…»
Сергей Роганов: Солнце и смерть в русской культуре.
Виктор Ерофеев: Ну, это у Пастернака особенное. Потому что, я думаю, что такого солнца не видел Мандельштам, он был скорее человек трагического сознания, как и Ахматова.
Игорь Волгин: Черное солнце.
Виктор Ерофеев: Когда казалось, что жизнь есть трагедия, а Пастернак нашел в этой русской культуре как раз вот эту идею благодарности, которая и озарила его творчество, с самого начала, кстати говоря.
Игорь Волгин: Как отсутствие солнца мы говорим о Мандельштаме. Ведь стихи Ахматовой о Мандельштаме, о Воронеже: «А в комнате опального поэта дежурят страх и муза в свой черед, и ночь идет, которая не ведает рассвета». То есть там нет даже перспективы в этой ночи.
Сергей Роганов: Я почему-то сейчас вспомнил, недавно годовщина была Виктора Цоя. Вот одна из его песен «Солнечные дни», там нет легкости. Там есть тревога. Там надрывная тревога. Мы ждем солнечных дней, мы хотим солнечных дней, но нам тревожно.
Игорь Волгин: А «Белое солнце пустыни». Белое солнце – ведь это же палящее солнце. Солнце – желтый карлик, но на самом деле это белые лучи.
Виктор Ерофеев: Тоже огромный символ.
Игорь Волгин: Огромный символ.
Виктор Ерофеев: Огромный символ советской культуры.
Сергей Роганов: Кстати, ставрография – это наука, которая изучает кресты, солярные символы. Вот если смотреть на блики солнца на воде, то они так отражаются как крестообразные.
Виктор Ерофеев: Подводя некие итоги программы, надо сказать, что мы сами, как бы перебрав огромное количество имен, тенденций русской культуры, пришли к Пушкину как к солнцу и знаем, что это не фальшь. Конечно, символ немножко затертый, но затертый не сознанием, затертый скорее использованием. А то, что солнце в русской культуре, можно сказать однозначно, - Пушкин.
