Ирина Лагунина: 30 лет назад ушел из жизни Анатолий Александрович Якобсон – талантливый литературовед и педагог, один из самых ярких представителей плеяды «шестидесятников», оказавшихся ядром правозащитного инакомыслия в Советском Союзе, одни из тех, кто был редактором легендарной ныне «Хроники текущих событий». Мой коллега Владимир Тольц отыскал в нашем архиве интервью, некогда данное Анатолием Александровичем нашему Радио, и побеседовал о Якобсоне с его близкими, друзьями и соратниками.
Владимир Тольц: Лет 10-15 назад наступила пора адаптации масс-культурой запретной ранее и как бы не существовавшей истории советского инакомыслия 40-30-летней давности. Это освоение осуществляется не только за счет введения в оборот неизвестных ранее документов и свидетельств, но и посредством частичного забвения ряда персонажей и событий прошлого или их фальсификации. ("Шестидесятниками", к примеру, давно уже объявляют себя все, вплоть до случайных собутыльников людей, таковыми общественно числимых; «правозащитником» 1970-х именует себя даже известный мне генерал КГБ; количество демонстрантов и протестантов 68-го тоже растет - даже по Радио Свобода один из будущих коммунистов с азартом рассказывает, как в августе 68-го демонстрировал с чехословацким флагом перед одесским обкомом; вот только никто - ни обком, ни даже мент, обком стерегущий, почему-то этого не заметили...) И при этом отодвигаются в тень забвения подлинные герои того времени, одним из которых несомненно являлся Анатолий Якобсон. В интервью, которое он дал Радио Свобода в сентябре 1975 года Анатолий так рассказывал о себе:
Анатолий Якобсон: В сентябре 65 года арестовали моих друзей – писателя Юлия Даниэля и Андрея Синявского. В начале следующего, 66 года, во время судебного процесса я выступил в их защиту. До этого никакой политической деятельностью я не занимался. Да и дальнейшие мои поступки и все, что я делал, я не считаю политической деятельностью. Я бы скорее назвал гражданской или человеческой. На мой взгляд, арестовывать людей, убивать людей за их убеждения – это политика, а защищать тех же людей – совсем не политика. По всему, на что я способен, я не только не политический, а даже не общественный деятель. Я литератор, литературный критик. Я всегда хотел этим, только этим заниматься. Тем не менее, я был вынужден, я был поставлен на путь, который именуется демократическим движением. Я вообще не люблю эти слова «демократическое движение». По существу это нравственное сопротивление. Дело не в словах, не в названиях, просто я стал другом людей, которыми горжусь, которыми должны бы гордиться все у меня на родине, - Петра Григорьевича Григоренко, Владимира Буковского, Татьяны Великановой, Сергея Ковалева, Татьяны Ходорович, других замечательных людей. После выступления в защиту Даниэля и Синявского я написал много открытых писем в защиту тех, кого бросали в тюрьмы и психушки за их убеждения, за их попытки защищать права человека. Наконец я был одним из авторов и редакторов «Хроники текущих событий».
Владимир Тольц: Наш общий с Якобсоном друг и тоже один из редакторов «Хроники» Сергей Ковалев вспоминает:
Сергей Ковалев: Мы с Толей почти не взаимодействовали, кроме двух-трех заметочек, которые я предложил «Хронике», не состоя еще ее активным участником. Я стал редактором, уже когда он отошел от «Хроники» и не имел к ней отношения. У нас не принято было знать, кто ее редактирует, пока ты сам этого не делаешь. Принято было не интересоваться этим. Но Толину руку очень легко было узнавать, он был писатель яркий, точный и сочный.
Владимир Тольц: Вообще-то будущий редактор «Хроники» Анатолий Якобсон вовсе не помышлял об этой стезе. Он лет 10 был школьным учителем, которого обожали его ученики, до сих пор хранящие память о нем. Но 68-й год положил конец его учительской карьере. Позднее он рассказывал:
Стал писать. То, что делал и собираюсь делать впредь, можно назвать так: литература о литературе. Это не филология и не писательство в чистом виде, но нечто, имеющее черты и того, и другого...
Владимир Тольц: О сочинении Якобсона о Блоке из Иерусалима мне говорит Майя Улановская
Майя Улановская: Книга о Блоке «Конец трагедии» - главное, что написал Якобсон. Читая работу сейчас, поражаешься, как самоочевидно было для него то, до чего только теперь дозрели на его родине. И так самоочевидно и просто то, к чему он взывал и в забвении чего хотя бы временном упрекал любимых поэтов, что вмещается в одно слово – человечность. О человечности речь в этой книге. Тема работы «Конец трагедии», сочетающей тщательный литературоведческий анализ и высокую публицистику, поэт и революция. Русская революция предстала в работе как страшное заблуждение века, накликанное совестью страны, ее интеллигенцией, которая перестала чувствовать, что во всей русской культуре сердце билось одно. Они забыли об этом. Что она была милосердна, была великодушна. Русский интеллигент, часть из них посмели отринуть, пусть только в мышлении, завет своих предков духовных и кровных и прельстились мракобесием, поверив, что бывает на свете возвышенное злодеяние. Недалеко от этого откровения ушла и мысль о том, что можно и должно творить зло во имя добра, во имя равенства, братства, свободы. Но русская революция предстала в книге о Блоке как зло неизбежное и как историческое движение, связанное с вековыми чаяниями свободы. Поскольку к социальной несправедливости была чувствительна русская интеллигенция, не только к миазам жестоких идей, разлитых в атмосфере. И если так на нее смотреть, тогда откроется в революции то, что не могло возобладать, но было в ней, тот подвижнический дух, которым были привлечены к революции многие из лучших людей России от Герцена до Блока.
Владимир Тольц: Якобсоновская «литература о литературе» весьма впечатлила читателей самиздата и тамиздата и в СССР и за рубежом. Но его гражданские чувства и представления о человеческом достоинстве не позволили ему в тогдашней московской жизни сосредоточится только на литературе. Он любил цитировать пастернаковское: «И тут кончается искусство, И дышат почва и судьба». Судьба дыхнула на него лубянским холодом. В 1973 Анатолий эмигрировал. Из интервью 1975 года:
Анатолий Якобсон: Не представляю себе, как бы я уехал, если бы не мой сын. Сейчас ему 16 лет. Когда ему было 10, он сказал: «Я еврей, я чувствую себя евреем и в этой стране я жить больше не хочу». Он имел в виду и существующий государственный порядок, и просто бытовые антисемитские проявления. Как он к этому решению пришел уехать навсегда, сказать трудно. Мы с его матерью другие, вероятно, новое время, иное поколение. Сам я тоже помнил всю жизнь, что я еврей и на антисемитизм реагировал весьма жестко, однако не помышлял о том, чтобы покинуть Россию. Я был еврей, что называется, не по крови в жилах, а по крови из жил. Слова любил повторять Оренбург, но принадлежат они не Оренбургу, а Юлиану Тувиму. Что они означают? Еврей по крови из жил – это тот, который чувствует себя постольку евреем, поскольку проливается еврейская кровь, поскольку притесняют евреев. Вот я и был всегда таким евреем по крови из жил. Мой сын оказался евреем по крови в жилах. С 66 года мне постоянно грозил арест. С 72 года ждали ареста уже со дня на день. На меня были даны прямые показания по знаменитому, сейчас не оконченному делу № 24. Якир и Красин прямых показаний дать не могли, поскольку их не допускали к писанию «Хроники», но они много про это знали и они дали показания на уровне доносов. Тогда я решился дать моему сыну единственный шанс, который, кстати сказать, был очень невелик – шанс выехать. Я вышел из инициативной группы и подал заявление в ОВИР. Продолжались допросы в Лефортово, там в КГБ пробовали просто со мной сторговаться: дайте показания хотя бы на себя и уезжайте куда хотите. Вопросов было много, я молчал. Как раз в это время меня приняли в ПЕН-Клуб, возможно, это как-то повлияло на решение начальства. Международная репутация, что ли, марка, так сказать. А показания я все равно не даю. И меня выпустили.
Владимир Тольц: Анатолий Якобсон. Один из ярких талантов, отвергнутых Россией и потерянных ею в 1970-е годы. Припоминая сегодня обстоятельства вынужденной эмиграции Якобсона, Сергей Ковалев выделяет общее с Анатолием тогдашнее ощущение:
Сергей Ковалев: Чувство, что покидает он здесь родную среду, родную культуру, то, что давало ему жизнь. Я, между прочим, думаю, что он не погиб бы тогда, когда он погиб, если бы не уехал. Он, несомненно, сел бы и это, по крайней мере, отодвинуло бы его смерть.
Владимир Тольц: 30 лет назад Анатолия Якобсона не стало. Он покончил с собой.
