Мстислав Леопольдович Ростропович в течение семнадцати лет возглавлял Национальный симфонический оркестр в Вашингтоне. Именно здесь с 12 по 16 октября пройдет музыкальный фестиваль «Посвящение Мстиславу Ростроповичу».

12 октября в Вашингтонском соборе святого Иоанна Предтечи пройдет поминальное богослужение. За ним последуют концерты в Кеннеди-центре. А в декабре — еще один фестиваль памяти Маэстро — в Баку — городе, где он родился. Обо всем этом рассказывает Ольга Ростропович, директор Фонда помощи молодым музыкантам.

— Вот если вы можете вспомнить, что Мстислав Леопольдович рассказывал про Баку?

— Папа так подробно никогда об этом не рассказывал, потому что у него не было времени сидеть и рассказывать, но он очень любил этот город, он с таким счастьем вспоминал несколько лет, которые там провел. И, конечно, когда президент Азербайджана, тайком от папы расселил ту квартиру, где папа раньше жил, и сделали из нее музей, и назвали именем Мстислава и Леопольда Ростроповичей, для папы это был величайший подарок, потому что папа очень любил своего отца. Он очень рано его потерял, ему было всего 14 лет. Тот факт, что было поставлено его имя рядом с именем его отца, и школа была названа именами Мстислава и Леопольда Ростроповичей, и улица Мстислава и Леопольда Ростроповичей. Этот город был всегда очень важным. А когда он уже был болен, и я с ним в больнице провела два месяца, буквально жила с ним в больнице, он рвался туда исполнить оперу, которая была написана. Ничего не получилось, но из папиного желания исполнить эту оперу выросла идея фестиваля. Потому что папа просто хотел, чтобы я это сделала. Он хотел, чтобы Баку стал музыкальной столицей. В общем, в каком-то смысле это он мне дал такое указание, которое я стараюсь, как могу, исполнить.

— Я думаю, что всякий благородный ребенок сделает все, что от него зависит для того, чтобы мечта отца была осуществлена. Но, с другой стороны, даже самый благородный человек может думать: ой папа, какую ты мне тяжелую задачу придумал!

— Тяжело было уже родиться дочкой Ростроповича и, с дури, начинать играть на том же самом инструменте. Уже это тяжело. Живешь с этим — если надо, так надо.

— Ольга, а где тяжелее организовать фестиваль — в Вашингтоне или в Баку?

— Наверное, в Баку это было делать проще. Потому что когда люди на таком энтузиазме хотят что-то делать, они могут обойти массу шероховатостей, которые в Вашингтоне, например, обойти просто невозможно. Там нужно делать все заранее, там нужно подписывать контракты, потому что там есть профсоюз. В Баку папу очень любят, поэтому для них просто не существует слово «нет». Они сказали, что будет сделано, значит, это будет сделано.

— В общем, считается, что на Западе — в Европе и в Америке — публика гораздо более подготовленная приходит на классические концерты. У вас было такое ощущение?

— Я считаю, что публика, которая приходит на концерты, она подготовлена и там, и там. Другой вопрос, что, к великому сожалению, сейчас вообще классическая музыка находится в таком состоянии, что мы ее слышим все меньше и меньше.

— Если останавливать людей, просто встать посередине Вашингтона и посередине Баку и спрашивать, кто такой Мстислав Ростропович, как вам кажется, где больше людей ответят на этот вопрос верно?

— Наверное, знают и там, и там, но в Баку знают все. Вот я приведу пример моих детей. Была очень интересная история в прошлом году. Они сейчас находятся в школе Beau Soleil в Швейцарии. Мне рассказывал мой младший сын, которому сейчас 12 лет. Он говорит: «Мама, оказывается, здесь такой есть мальчик, он из Баку. И когда он узнал, что наш дедушка — Ростропович, он стал нас целовать, обнимать и сказал, что это такое счастье для него познакомиться». Мальчику 12 лет!

— Ольга, что касается именно стипендиатов фонда. Насколько я понимаю, у вас не только виолончелисты?

— Абсолютно все. Кстати, у нас виолончелистов

не так много. Быть виолончелистом и стипендиатом Ростроповича это, конечно, определенная ответственность. Но у нас в фонде получают стипендии те молодые люди, которым важна классическая музыка. У нас есть замечательный человек на маримбе, девочка из Новосибирска, viole d’amour, она играет совершенно блестяще. У нас гобой, кларнет, арфа…

— Что такое быть стипендиатом, какую это налагает ответственность на человека и, с другой стороны, что он получает?

— Во-первых, мы выявляем музыкантов, которые талантливы, которым нужна помощь. Если они находятся в какой-то деревне, мы привезем его к тому профессору и педагогу, который, как нам кажется, будет правильным для него. Стараемся помочь жильем, инструментами, помогаем устраивать концерты, прослеживаем их карьеру, помогаем в подготовке к конкурсам.

— Очень многие люди говорят, что наиболее талантливые дети приезжают из провинции.

— Пока что так. И еще, что я заметила, что очень мало из наших стипендиатов, это удивительная история, имеют благополучные семьи. То есть очень мало семей, где есть и папа, и мама, и достаток. Есть мама, по большей части, нет папы. Вот как объяснить, что именно из таких семей выходят талантливые музыканты?

— Может быть, стимул гораздо сильнее, потому что есть шанс вырваться. Когда ты богат, благополучен, блюдечко с голубой каемочкой, на котором все лежит… А занятия музыкой, не мне вам рассказывать, если хочешь чего-то серьезного добиться, это же ад, это как спортсмен, человек должен всю жизнь на это положить, он должен быть сумасшедшим, фанатиком. А зачем, когда все готово, папа обеспечит, мама обслужит.

— Я тоже думаю, что чем у человека больше внутри накоплено какого-то несчастья и конфликта, тем больше ему нужно что-то выразить, это должно найти выход и выйти во что-то. Это будет либо талантливый композитор, либо писатель или художник. Это выражение конфликта или внутреннего неблагополучия. Если все хорошо, то что выражать? Опыт. Действительно, такую странную вещь я подметила — мамы приезжают с маленькими детьми, они бросают работу, они жертвуют всем, чтобы дети были в состоянии ходить в школу и заниматься. Это удивительно.

— А маленькие это сколько?

— У нас есть, например от семи лет и до того, как они заканчивают консерваторию. У нас сейчас есть новая девочка, стипендиатка, Маша Зайцева. Что вам сказать? Я сейчас послушала ее. Такая выходит маленькая, восемь лет, наверное, и она так играет на виолончели, с такой уверенностью, с такой любовью, с таким упоением. Удивительно! Вся в музыке, и так смело, с такой любовью к инструменту, к тому, что она сама играет. Просто заслушаться можно.

— Опять девочка. Это тоже, кстати, любопытно, что все больше и больше на традиционно мужских инструментах играет девочек.

— Да, были мужчины, теперь вдруг появляются женщины. Например, вот эта девочка из Новосибирска. К нее довольно большой и тяжелый инструмент, она на нем играет совершенно потрясающе.

— Теперь ходят слухи, что будет еще и конкурс в 2010 году, еще один конкурс в Москве. В чем будет его особенность?

— Вот это то, что я хочу очень сделать, чтобы увековечить память папы. Я долго думала над этим вопросом. Фестивалей так много, и еще один фестиваль мне не очень хотелось делать. А конкурсом будет замечательная ему отдана дань. Я именно хотела сделать конкурс, который пройдет в тех категориях, в которых он себя проявил. Это будет обязательно дирижерство, виолончель, фортепьяно, камерная музыка и композиция. Мы хотим сделать единое жюри.

— По всем номинациям — и дирижирование, и композиция?

— Туда будут входить не только виолончелисты, не только пианисты или только композиторы. Это будет жюри, где будут и дирижеры, и композиторы, и инструменталисты, и критики.

— Большой оркестр. А каким должен быть музыкант как личность и как профессионал для того, чтобы иметь право выиграть конкурс имени Мстислава Леопольдовича?

— Для начала он должен хорошо играть. Это должен быть человек, жизнь которого посвящена музыке, для которого нет компромисса. Это не только вопрос музыки, а он должен по-человечески понимать, что хорошо, что плохо, что правильно, что неправильно. В музыке это всегда как-то выражается. Это внутренне состояние, которое потом выходит в интерпретацию произведения. Проявление внутреннего состояния в вашем музыкальном исполнении. Это сразу чувствуется

— Грубо говоря, мировоззрение.

— Да, потому что если у тебя недостаточно глубины твоей личности, то ты не сможешь донести до публики то, что ты хочешь сказать. Надеюсь, что найдем таких.

— Оля, в последнее время вы слышали какого-нибудь музыканта из новых , который бы произвел бы на вас очень сильное впечатление, сравнимое с тем впечатлениям, которое производили Рихтер в своем деле или Ойстрах?

— Пока нет. Ланг Ланг… Но это уже не новость, это позавчерашняя новость. А из самых молодых, чтобы сказать, что это следующий Рихтер — нет.

— Я понимаю, что вы оставили занятия виолончелью. Может быть, вы дома музицируете?

— Нет. Если я дверь закрываю, я никогда не возвращаюсь. Инструмент — такая вещь, что нужно на нем заниматься. Если много знаешь и понимаешь в инструменте, то слышишь свои недостатки, и это очень действует на нервы.

— А фортепьяно?

— Фортепьяно это я, может быть, так, иногда играю, по секрету.

— Есть ли такая проблема или она кажущаяся, что очень многие современные музыканты чрезвычайно виртуозны, они демонстрируют чрезвычайную техническую подготовку, исключительную беглость пальцев, вообще, знание предмета. Но при этом, ощущение, будто на его место через несколько лет можно будет посадить робота?

— В 14-15 лет они вдруг останавливаются. Они, как вы правильно сказали, играют абсолютно виртуозно, и это очень часто наблюдается именно у корейцев, китайцев, японцев. Они удивительно дисциплинированные все. И я думаю, что эта дисциплина, которая помогает добиться технических успехов, может быть, это та же самая дисциплина, которая у них отнимает возможность быть более открытыми восприятию. Музыкант — это не только технические способности, нужно суметь вздохнуть, суметь посмотреть на что-то и это выразить. Есть дети, которые технически играют так, что можно сойти с ума. Но вы абсолютно правы в том, что в какой-то момент развития этому не будет. Он остановится на этом техническом уровне и дальше ничего. Сказать нечего. Технике можно удивляться, но — до поры до времени. Несколько раз послушав, мы уже знаем, чего можно ждать, сюрпризов никаких там не будет технических, и они уйдут — более или менее, как пришел, так и ушел.

— Когда вы играли на виолончели маленькая, отец принимал в этом участие?

— Он занимался со мной, это были кровь и слезы. Я была пианисткой сначала. И вдруг мне такая глупая идея стукнула в голову, что я должна заниматься на виолончели, потому что я хочу звучать, как папа. Мне показалось в 13 лет, что если я возьмусь за инструмент, будет точно такой же звук. Потому что на рояле берешь ноту, она звучит, и я решила, что на виолончели, наверняка, то же самое. И, Боже, какая это была ошибка! Папа не хотел, чтобы я играла на виолончели, но вы знаете, если мне говорят «нет», значит, я буду делать «да». И вот я довольно быстро научилась играть на этом инструменте, в 16 лет я уже давала сольные концентры. Потом мы уехали из России, потом я поступила в Julliard School, после того, как я закончила закончила эту школу, я была уже в Columbia, играла концерты, а после этого я была профессором в Манхеттене, я там преподавала, у меня была кафедра виолончели. Так что — вот. А папа… Он ко мне был очень требователен. Во-первых, он не хотел, чтобы я занималась на инструменте — это одно. А я пошла против его желания. Когда я занималась дома, это было очень неудобно, потому что он всегда был за стеной, и я не могла издавать эти жуткие звуки и учиться. Каждый раз открывалась дверь…. То есть, я не имела право играть фальшиво, я должна была не то, что слушать, я должна была это уже исправить. Он мне говорил, что нужно выучить трудный пассаж с трех раз. «Как это с трех раз получается? Первый раз ты играешь и слышишь, что это фальшиво. Второй раз ты играешь и нужно понять, почему это фальшиво, где проблема. И в третий раз нужно это исправить». Вот дисциплина занятий.

— В третий раз уже нужно ничего не играть, просто спрятать инструмент в чехол и больше к нему не подходить.

— С первого раза услышал, что это плохо, на второй раз понял ошибку, и на третий раз ты эту ошибку исправил и сыграл идеально. Очень трудно, да.