Марина Тимашева: Татьяна Вольтская читала книгу Захара Прилепина «Я пришел из России». А Тамара Ляленкова общалась с Маргаритой Хемлин. В ее книгу «Живая очередь» вошло 12 рассказов из цикла «Прощание еврейки» и пять повестей. С этим сборником Марагрита Хемлин попала в список финалистов национальной литературной премии «Большая книга».
Тамара Ляленкова: Женских имен среди претендентов на какую-либо значимую награду в области литературы встречается немного, и, как правило, они кочуют из одного короткого списка в другой. На этот раз в шорт-лист «Большой книги» попали Маргарита Хемлин со сборником «Живая очередь» и Людмила Сараскина с «Биографией Александра Солженицына». О книге Людмилы Сараскиной мы уже рассказывали, теперь говорим с Маргаритой Хемлин. Герои ее книг – евреи, место действия – Украина, Россия, Израиль. Рассказывает автор.
Маргарита Хемлин: Абсолютно это не потому, что я выросла в еврейской семье и еврейской среде. Среды никакой не было. Когда продавали бабушкин дом, ясно, он был в очень плохом состоянии, но, прежде чем дом этот продавать новым хозяевам, надо было его очистить. Неделю папа с мамой палили костры во дворе. Я не знаю, что они чувствовали, скорее всего, ничего, но я вот сейчас во многом живу этим костром. Это ужасно звучит смешно, я понимаю, но мне жалко этих вещей. Я ужасная старьевщица, потому что я знаю, что это живое.
Тамара Ляленкова: Но вы - рассказчица. И в книге нет ваших эмоций.
Маргарита Хемлин: Нет, и их не может быть. Это минимализм.
Тамара Ляленкова: Почему? Вы же старьевщица, вы же могли все это раскрасить?
Маргарита Хемлин: Нет. Это преступление. Вот это уже будет еврейская проза, это уже будет сюси-пуси, Холокост, тумбалалайка, Одесса.
Тамара Ляленкова: Хорошо, но если бы вы писали не про евреев, это могла быть другая стилистика?
Маргарита Хемлин: Нет, потому что я пишу про евреев, как про людей. Я не хочу, чтобы это были еврейские рассказы. Терпеть этого не могу. Знаете, еврейские рассказы, иллюстрации Шагала. Я Шагала обожаю. Но вот это сюси-пуси-уси-маси - «Список Шиндлера». На самом деле, все страшнее было. Если говорить об ужасе со слезами на глазах, никто ничего не поймет, и ужаса не будет, а будут слезы, и будет жалко. А надо, чтобы было не жалко, а чтобы сердце разорвалось. Самый главный рассказ, на самом деле, это «Темное дело». Я впервые услышала о Холокосте совершенно не в детстве. Хотя родилась я в городе Чернигове на Украине. А уж где больше еврейских местечек, чем там - в самом Чернигове и окрестностях? Но я ничего не слышала, я ничего не знала, и не только я. Об этом разговоров вообще не было никаких. Только обрывки какие-то. Бабушка рассказывала, что полицаи застрелили кого-то. Какие полицаи, что за полицаи? Мы все помним, что за этим стоит, так мы и не говорим, а говорить надо. У меня в рассказе, в «Темном деле», расстреливали полицаи, это понятно, но им был дан выбор: идти в полицию или не идти, расстреливать или не расстреливать. Расстреляешь - хорошо, самогонка, деньги, а не расстреляешь - сам пойдешь. А у него дети, а у него жена. А евреи были лишены выбора, их просто убивали. Я не могу давать никаких оценок, потому что были, как мы знаем, и в гетто свои красавчики из еврейской среды, готовы были и стрелять и стреляли. Значительно меньше, конечно, потому что им оружие не давали в руки. Дело и не в этом, он именно в том, что людей надо до последней секунды судить по человеческим законам. Надо понимать, что все равно до последней секунды будешь со своими мертвецами, что бы ты не делал, как бы ты не рассуждал. Жизнь приведет тебя к своим мертвецам, к своей истории, но есть еще жизнь, которую надо прожить до того, как ты вернешься к своим. Мы не все святые, нам просто выбора не дали. Вот в этом, собственно, мысль. Я задумала цикл. «Берта» - это начало века и до 80-го года, до Олимпиады. Очень простая история, как и все остальные. Потом - «Иона». Иона это танкист, с окончания войны до 58-го года. «Иосиф» - тоже с окончания войны до 80-го года. Потом «Женя» - где-то с 60-х до наших дней. И последнее - про Клару - в наши дни, и там действие в Израиле, и там как раз столкновение еврейского и армянского. Я думаю, что за нее меня будут ругать и евреи, и армяне, но это вот отголосок моих мыслей о восприятии Холокоста и армянского геноцида. Отношение к своим мертвым. На самом деле, мне хочется писать о том, как человек пробует освободиться, и у него это либо получается, либо не получается. Все эта попытка освобождения. Клара к освобождению идет каким-то идиотским путем, но она к нему приходит. Она хорошая, но она идиотка. Пожалуй, только Берта ни от чего не освобождается, потому что она настолько природный человек, она живет как трава, в самом замечательном смысле этого слова. Холодно – она вянет, весной она как-то зеленеет, по ней ходят, она - земляной человек. Это как мама моя. Тип такой. Я уверена, что ровесницы мои, те, чьим мамам сейчас по 80 лет, они узнают своих матерей.
Тамара Ляленкова: А Иосиф похож на вашего отца?
Маргарита Хемлин: Нет. Что от отца - это язык. Конечно, он утрированный, это то, как я его усвоила, услышала. На самом деле, его голос звучит у меня в мозгу, и я думаю: нет, папа же так в жизни не скажет. Он скажет: «Обосралися по всем швам». Или он может сказать: «И они до такой степени ж не рассчитали…». Он ученые слова знает, он пару книжек прочел - «Справочник строителя», газеты. Это удивительная речь - Украина, еврейско-русский.
Тамара Ляленкова: Есть прототипы у всех какие-то, или вы всех придумали?
Маргарита Хемлин: Все из головы. Кроме вот этой фразы бабушки Баси, что американцы на нас в 70-м году нападут. Это не придумаешь. Что-то оседает, конечно, но это, скорее, видение мира. Меня поражает их видение мира. Это самое главное. Мы этого не умеем. Это уникальной мир был, который ушел в 60-е годы. Это они - великаны, абсолютно под стать Иову, под стать Рахили, Руфи, это они и их поколение. Это мамочка моя и отец.
Тамара Ляленкова: Маргарита Хемлин своих героев любит и жалеет, хотя впрямую не обнаруживает чувств никак, и в этом одно из загадочных свойств ее прозы. И второе, на мой взгляд, не менее важное достоинство книги: здесь минимальными литературными средствами достигается максимальная выразительность, утверждается полная достоверность вымысла.
