Ирина Лагунина: Семья защищает частное пространство человека от внешнего мира. Но перед войной и терроризмом семья оказывается беззащитной - и она тем более беззащитна, если государство не принимает в расчет боль людей, прошедших через эти трагедии. С матерями Беслана беседовала Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Беслан, «Норд-Ост», Чечня, Ингушетия, Абхазия - за этими словами - не просто кровь, смерть, униженные и оскорбленные, пропавшие без вести. Это разбитые судьбы конкретных людей, распавшиеся семьи. Никто не вернет матерям Беслана погибших детей, и детям Беслана - погибших матерей, но дать людям ощущение, что виновные найдены и наказаны, что сделано все для того, чтобы трагедия не повторилась, - можно. Но этого до сих пор не сделано, и осиротевшие семьи в Беслане замыкаются в своих домах и зализывают свои раны в одиночку, - говорит председатель общественного движения "Матери Беслана" Сусанна Дудиева.
Сусанна Дудиева: На момент завершения этой позорной операции 331 человек был, в течение этих четырех лет погибли еще несколько человек, которые были заложниками. В этом году как раз 30 августа, в канун годовщины умер самый пожилой узник школы. Их стало 334. Остальные 700 детей и взрослых, которые получили ранения, я знаю, что их судьба очень тяжелая. Во всяком случае судьба девятерых детей. Понимаете, когда 14-летняя девочка, которой отдают все свободное время, все с ней возятся, все стараются как-то ее поддержать, которая в отчаянии говорит – я устала жить – это уже говорит о том, что во-первых, детство разрушено, уже не будет юности. Много поколений исковеркано и все брошены. Потому что социальная политика обходит стороной нужды и беспокойство людей, которые пострадали в теракте. Хотя Путин сказал: да, мы победили терроризм. Если власть победила терроризм, как она считает, такой ценой, то о победителях этого терроризма нужно заботиться, их нельзя оставлять без социальной поддержки, их нельзя оставлять наедине с самими собой. Потому что программы социальной поддержки, в основном они свернуты. Если ведется какая-то медицинская помощь, реабилитация – это за счет средств добрых, порядочных людей. Если в социальных службах, это в основном за счет людей, женщин, которые душевно неспокойны, неравнодушны, которые находят. Самой социальной поддержки государства нет до сих пор, в государстве нет статуса жертва террористического акта, чтобы люди, которые получили ранения в террористическом акте. В их медицинском заключении на сегодняшний день записано «инвалид детства». У ребенка, который здоровый, красивый ушел в школу, получил ранение, у которого нет глаза, допустим, нет органов, ампутирована селезенка в результате ранения, у них написано в истории «инвалид детства». Разве это справедливо? Государство, которое победило терроризм. Я думаю, победители должны всегда быть победители, терроризм далеко не побежден. Я пыталась в последнее время ставить вопросы социальной поддержки, социальной защиты, чтобы государство все-таки приняло статус жертвы террористического акта. У нас в государстве нет статистических данных, нет банка данных по жертвам террористическим. Никто конкретно не может сказать, сколько их у нас жертв Беслана, «Норд-Оста», Буденновска, Кизляра, домов в Москве, пострадавших в результате авиакатастроф. Нет банка, вы нигде не найдете, сколько же их всего. Их никто не может пересчитать как цыплят, они и остаются как цыплята.
Татьяна Вольтская: Каждая семья в Беслане остается наедине со своим греем, и горе, как правило, разрушительно действует на семьи, - говорит Сусанна Дудиева. Ее собственная семья тоже переживает не лучшие времена.
Сусанна Дудиева: Семья не распалась, но я знаю, что мужчина не смог реализовать себя в тот момент, когда семья была в такой опасности. Мужчины себя чувствуют потерянными, брошенными. Много семей, которые распались, которые не нашли взаимопонимания, особенно семьи, в которых погибли дети или семьи, в которых, жизнь есть жизнь, женщина получила серьезные ранения, один ребенок погиб, другой жив, мужчина уходит в другие семьи, ищет туда, где полегче. Очень трудно. Я как-то пытаюсь, мой муж пытается уберечь семью, сохранить. Очень трудно, потому что взаимные упреки. Мужчина призван защитить свою семью, когда у мужчины не получается, мы, женщины, очень много на больную мозоль давим.
Татьяна Вольтская: У него самого комплекс возникает.
Сусанна Дудиева: У мужчин возникли комплексы. Очень многие мужчины нашли утешение в спиртном. Слава богу, в моей семье в этом плане все нормально. Но то, что я вижу, что мужчины потеряны – это факт. У меня осталась живой, слава богу, дочь, которая была 19-летней студенткой третьего курса. Просто живем рядом со школой и она пошла вместе с братом. Она заканчивала эту школу, со своей подругой, которая заканчивала в тот год вуз. Ее подруга Ольга погибла, Зарина моя осталась жива. На ее глазах все это происходило, и последние секунды жизни брата, и двоюродной сестры, и всех людей, она все это видела. Я вижу, как ей тяжело в этой жизни сейчас. Страшно жить.
Татьяна Вольтская: Семьям в Беслане необходима разнообразная помощь, в том числе и помощь психолога. Одна из причин тяжелого климата в семьях - это то, что и заложники, и мужчина, которые не смогли им помочь, пережили колоссальное унижение, - говорит неоднократно бывавший в Беслане доцент кафедры детской психиатрии и психотерапии Петербургской медицинской академии последипломного образования Игорь Добряков, который приводит в пример хотя бы невозможность для заложников пить и отправлять естественные потребности, зависимость от движения пальца террориста.
Игорь Добряков: Может указать на кого-нибудь, может не указать. И все хотят, чтобы указали именно на них, потому что страшно мучаются. Матери хотят для своего ребенка, чтобы не мучился, потому что иначе они вынуждены, это тоже страшное движение, тем более для кавказского народа, они вынуждены мочиться в бутылку, потом поить мочой своих детей. Это, конечно, унижение страшное. И с одной стороны, непонятно, зачем тебя зовут, то ли тебе разрешат сходить в туалет, помыться и попить или с тобой сделают что-нибудь нехорошее или тебя вообще убьют. И поэтому тревога, дефицит информации, меня возьмут или не возьмут, с другой стороны парадоксальное желание показаться симпатичным этому негодяю – это все очень страшно. Матери очень переживали за своих детей, особенно, когда приходилось сделать какой-то выбор, когда двое детей. Кому помочь больше, кому меньше – это выбор, который никому не пожелаешь. Взрослые готовы говорить о многом, вспоминать все. Это такой своеобразный отставленный дебрифинг, не классический дебрифинг, а когда человеку нужно излагать и излагать одно и то же помногу раз. Опытный психолог, психотерапевт сделает так, что в конечном итоге человек излагает какую-то версию, с которой можно дальше жить, что ты здесь не виноват, ты здесь не потерял лицо и на этой версии нужно фиксировать внимание осторожно, чтобы он дальше продолжал жить, тогда наступает облегчение. Дети же вообще ничего не говорят, они только агрессивны. С ними приходилось делать все через игру, через рисунки, через сказки. Мы с ними сказки писали, сочиняли, я скажу немножко, они скажут немножко и в этих сказках они говорили, что с ними происходило, несколько в метафорической форме, иногда даже прямо. И очень забавно было, когда девочка рассказывает сказку, как девочка выручала своего брата от колдуньи. Она пошла, этого брата вытянула в окошко, они побежали. А потом вдруг переходит на первое лицо: и тогда я его схватила и мы пошли. Практически рассказ про себя. Когда они это понимают, наступает облегчение. Хотя все равно это все тяжело. Нужно играть, нужно не впрямую работать, разговаривать о смерти, что произошло, а в метафорической форме говорить об этом, дальше возвращать им детство.
Татьяна Вольтская: Это с маленькими, а с подростками в какой-то степени сложнее, их же не заставишь рисовать и сказки рассказывать.
Игорь Добряков: Почему нет? Подросткам тоже в метафорической форме рассказывать все это легче, хотя они могут говорить и что-то вспоминать, хотя им это тяжело. Проблем много всяких, но одна из основных проблем – это проблема утраты и проблема унижения, которое испытали эти люди, страх того, что может вернуться. Очень многие маленькие дети, которые это все пережили, кем они хотят быть? Они хотят быть террористами. Потому что террорист – это такой человек, с которым это не случается, потому что он сильный. Потом они хотят быть омоновцами. Там очень много интересных вещей.
Татьяна Вольтская: О помощи психологов говорит и Сусанна Дудиева.
Сусанна Дудиева: По линии Красного креста приезжают специалисты. В апреле месяце ожидаем психолога Цирюльника из Франции. Все читают о нем, мы его пригласили, он намерен приехать. И есть психологи из Санкт-Петербурга, которые не один раз приезжали. Кому-то помогает, кому-то нет. Мне не помогает.
Татьяна Вольтская: Они с семьями работают?
Сусанна Дудиева: Они общаются с семьями, с детьми. По шаблону, психологи тоже работают шаблонно. А тут такое произошло, когда нужно работать с семьями, когда нужно работать с мужчинами. Наши мужчины кавказского менталитета, они как-то не приучены обращаться к психологам. Это отдельная категория, отдельная тема. Таких специалистов я не вижу. С мужчинами нужно работать, потому что работать именно с семьями, реабилитировать семьи. А у нас вывозят, детей вывезли, ребенок побыл где-то две недели, приезжает в ту же семью, где молчание, где упреки, к тем же бабушкам, которые ходят и постоянно плачут. Не так ведется программа, наверное, надо что-то новое придумывать.
Татьяна Вольтская: Игорь Добряков знает об особенностях кавказского менталитета, усложняющего работу психологов, например, о том, что мужчине нельзя плакать.
Игорь Добряков: Хотя плакать по матери может даже мужчина кавказский, по матери имеет право плакать. Но по поводу других переживаний, по поводу боли, по поводу того, что ты испытал, плакать нельзя. И поэтому если не работать с семьей, с профессором Никольской разработали такую схему, чтобы обязательно была семья задействована. Мы принимаем вдвоем одновременно семью, психолог и я вместе. И это помогает, потому что мы делимся, я разговариваю с родителями, она разговаривает с детьми, мы делимся информацией и дальше я разговариваю с детьми, она разговаривает с родителями, потом вместе. Но обязательно при этом присутствуют местные психолог и врач, которые все это слушают и когда мы уезжаем, проводят реабилитацию.
Татьяна Вольтская: Игорь Добряков участвует в подготовке психологов для работы в местах, где люди страдают от терроризма, по программе ЮНИСЕФ.
Игорь Добряков: Очень разные, разного возраста, разного образования. И с одной из групп работали израильтяне как раз по программе посттравматический синдром и они были подготовленные. Израильтяне приезжали, это были тренинги, мы обучали, как работать с травмой. Мы договорились с ними, поняли их проблемы. Называется цикл посттравматическим расстройством, но поняли, что нужно давать основы психологии, чтобы мы говорили на одном языке и понимали, что такое личность, что такое травма, острая травма. Сейчас еще одна идея в ЮНИСЕФ, она обсуждается для того, чтобы подготовить волонтеров.
Татьяна Вольтская: А Сусанна Дудиева не устает повторять, что пострадавшие семьи в Беслане настоящей помощи не получают.
Сусанна Дудиева: Сейчас организация «Матери Беслана» существует за счет премии, которую я получила в Италии, 25 тысяч евро. Единственное, что в нашей республике сама республика ведет политику и власть республиканская старается помочь и с трудоустройством, с поступлением в вузы всех заложников. Специальная подготовка проводится предвступительная. Какая-то находятся средства для лечения, особенно которые тяжелораненые. Но федеральной программы никакой нет.
