ББС, беломорская биологическая станция МГУ, – это маленький поселок на берегу Белого моря, в Кандалакшском заливе, где ученые изучают микроорганизмы, живущие в морской воде. Директор станции Александр Цетлин рассказывает, например, что у одного из соседних островов обитают моллюски, которых считают самыми долгоживущими многоклеточными живыми существами – возможно, в северном море они живут более 500 лет.

Станция в труднодоступном лесу, куда проще всего добраться по воде, строилась с середины прошлого века усилиями ученых и волонтеров и стала местом паломничества для многих московских студентов, приезжавших сюда с советских времен в стройотряды. Каждый приехавший должен вложить в станцию свой труд, и оттого ее считают чем-то вроде победившей утопии, почти идеальным полукоммунистическим миром, похожим на представления советских ученых 60-х годов.

На станцию приезжают на практику студенты-биологи, чтобы встретиться лицом к лицу с природой прежде, чем засесть в лабораториях, местный водолазный отряд состоит из ученых, способных различать морских обитателей и доставлять их коллегам "на заказ", даже местный повар учился в университете на химика и рассуждает о вкусном в терминах восприятия рецепторов.

В девяностые годы станции пришлось тяжело, она даже лишилась энергоснабжения (провода растащили на металл), но выжила – благодаря поддержке бывших волонтеров-студентов, которые со временем стали влиятельными людьми.

Несколько дней на ББС – в фильме Ренато Серрано и Юлии Вишневецкой "Где раки зимуют".

Александр Цетлин, директор

Биостанция – это место, где студенты-биологи становятся биологами. Биостанция очень нужна для того, чтобы студенты смогли встретиться с природой, изучение которой они предполагают сделать своей профессией, – как бы один на один, чтобы они сами могли задать ей вопросы, получить какие-то ответы. Очень важно, чтобы биологи, которые никогда не выйдут из московской лаборатории, все-таки имели опыт контактов с природой, это остается у них на всю жизнь.

Это моя работа, мне за это платят деньги, я это люблю, и мне это интересно. Могли бы не предложить [быть директором], кто-то другой всем занимался, а я бы зато больше червяков описал, сделать этих червяков более знаменитыми – им, наверное, тоже хочется быть знаменитыми. Для людей это важно: чтобы они больше знали про море, больше понимали про море.

Николай Андреевич Перцев (директор станции в 50–60-е годы. – Прим.РС) был человек безумной энергии и неотразимого обаяния. Он мог увлечь любого человека, который оказывался в сфере его влияния и интересов. Когда я сюда попал студентом первого курса, у нас каждый день были общественные работы. Каждый студент, который приезжал на станцию, каждый преподаватель и каждый научный сотрудник три часа в день должен был что-то делать по хозяйству – поколоть дрова, починить какую-то дорожку, перенести доски с места на место.

Николай Андреевич выходил на пирс, спотыкался и говорил: все ходят, а доска не починена. Дальше он кого-то просил принести доску, кто-то нес гвозди, он лично заменял доску, что было на самом деле театральным представлением. Но, находясь рядом, ты чувствовал себя абсолютно счастливым, будто ты при большом деле.

Он был совершенно необыкновенный человек. Фронтовик, партийный, с блестящим дипломом. Очевидная карьера – аспирантура, потом доцент, потом профессор. И вдруг он соглашается на предложение заведующего кафедрой и уезжает директором биостанции, которая состояла из одной сторожки в тот момент и какого-то хлама, который пережил войну. У нас есть дома, которые построены из бревен разобранных лагерных бараков.

Ксения Кособокова, планктонолог, дочь Перцева

Дедушка спрашивал мою маму, что она изучает (она тоже изучала планктон, рачков в Белом море самых разных), когда она ему объяснила, он сказал: я понял, Наташа, вы изучаете, где раки зимуют.

Мария Летарова, вирусолог

Удовольствие – это эндофамин, серотонин и окситоцин. Эндофамин я получаю, когда у меня есть какой-то результат, например, я что-то посеяла – и оно выросло. Окситоцин, очевидно, получается, когда я, например, начинаю думать про какие-то свои объекты. Серотонин, наверное, когда у меня получаются какие-то научные идеи. На самом деле, сложный вопрос, в реальности не могу сказать.

Александр Коцкий, повар

Я учился на химфаке, проучился два с половиной курса и ушел. Просто есть вещи, в которых ты талантлив, а есть вещи, в которых ты не талантлив. У меня всегда более-менее неплохо было со вкусом, с обонянием, просто начал готовить, у меня начало получаться. На мой взгляд, вкусно – это то, что активирует рецепторы на аминокислоты, на глутамат натрия.

У меня 13-й сезон [на ББС], получается. Может, это прозвучит довольно смешно от человека, которому едва за 30, но мне всегда казалось, что ББС – это такой небольшой осколочек социализма некоторого, может быть даже коммунизма. Здесь нет никакой магии широты, магии Полярного круга. Есть совершенно замечательные люди, которые здесь работают, делают атмосферу, не позволяют этому всему умирать.

Александр Семенов, начальник водолазной службы

Эту спортплощадку построили целиком сами. Притащили брус, все сколотили, купили снаряжение, скинулись. У меня здесь две построенных конструкции – водолазка и вот это. Здесь занимается куча народу, когда приезжают студенты, иногда не протолкнуться бывает. Очень оказалось удачное вложение сил и лежащего просто так бруса.

Правильное отношение к работе, когда у тебя есть горизонтальные отношения. Вертикаль – это иерархическая система, когда у тебя есть высокий начальник, ты должен все сделать, что он скажет, беспрекословно, даже если он не прав. При горизонтальной структуре директор общается со специалистом, который профессионал в своей области, и выслушивает его мнение. Решается много вопросов на месте, и это позволяет людям понимать, что они на своем месте ответственны за все решения. У нас еще пока не так, у нас к этому идет, я надеюсь, что во всем мире к этому идет.