Щепан Твардох. Морфий / пер. с польского С. Морейно // Иностранная литература. 2021, №№ 11-12

Распалось общество, несть ни еврея, ни грека, ни леди, ни бляди, ни профессора, ни вора. Товары из раздолбанных складов, улов грабежа или обычного мародерства или свое подкожное, мир старый поплыл, лег на улицах на газету и в картонный ящик, порядок вещей поплыл, как распавшийся минерал, желанные в холодном октябре меха из подобающих гардеробов на улицу, с улицы в руки неподобающие, баба пробует продать кавалерийское седло, с чьего коня оно содрано, из-под чьей задницы вырвано, и на кой ляд кому уланская кульбака? Разве что на горб нацепить, катать немцев по улицам.

Так описаны варшавские улицы на четырнадцатый день нацистской оккупации города в романе "Морфий". В Польше он был опубликован в 2012 году, теперь есть и русское издание. Автор романа – силезский польский писатель Щепан Твардох. Перу его принадлежат сочинения разной формы, но предпочтение он отдает, пожалуй, лирическому эпосу. Герои и героини романов Твардоха своими силами и страстями подобны богам и героям Античности и Средневековья. Вот и главный персонаж "Морфия" в определенный момент принимает имя древнегерманского бога Бальдра, а с ним отчасти и его судьбу. Эпический размах (и объем) книг подчеркивает интерес Твардоха к прошлому своей земли – Силезии, Речи Посполитой или Польши, разорванной на куски соседями. Он критически изучает и описывает историю "плавильного котла народов", которым оказалась Польша. В романе "Бумажный дракон" рассказаны истории двух силезских семейств на протяжении ста лет, а герой "Короля" – боксер и гангстер Якуб Шапиро – действует в межвоенной Польше. Очень характерен роман "Вечный Грюнвальд", переведенный на русский язык. Героя воспитывали кат, шикан, скуреи и блудолюбцы. На страницах книги пышно цветут восточноевропейская барочная роскошь и аллегорический метемпсихоз, исторически сожительствуют немцы и поляки, изображён тип неубиваемого наемника-крестоносца ("крест" его приходится нести всем окружающим); места действия – Грюнвальд и Танненберг, ставка барона Унгерна, квартиры польских частей вермахта на Кавказе и столица Великой Эксцентрической Польши – Киев.

Эпическим образцам следует и "Морфий", в котором присутствуют тени как "Илиады", так и "Одиссеи". С "Илиадой" можно сравнить эпизоды трагической для Польши кампании сентября 1939 года. Главный герой книги служит в уланском полку, а именно этих несчастных героев – последних кавалеристов назвал в памятном стихотворении Иосиф Бродский. Эпизоды выплывают в текст из воспоминаний, ничуть не теряя выразительности: В лесу меж Грабиной и Розтокой, вжатые в палый сентябрьский лист, а в ста метрах за ними, за нами, в ста метрах позади нас выходят два танка, не с той стороны вышли, с другой должны были, и плюют в нас из малокалиберных пушек и пулеметов, и растут возле нас маленькие вулканы смерти, и лопаются деревья, и командир Колодзейчак тащит галопом наш Бофорс, а я втискиваю лицо в листву и боюсь. Чего я тогда боялся? Боли? Умирания? Исчезновения? Одиссею же главного героя нельзя назвать возвращением домой, скорее это модернистское, вослед "Улиссу" Джойса, возвращение к себе, к своим истокам и сущностям. Твардох явно восторгается Джойсом, увлекается боксом, а герои его романтизируют физиологию, и потому Твардох кажется мне потомком Бориса Поплавского!

Стремление героя к возвращению своего "я" происходит из-за его даже не раздвоенности, а расщепленности – множественности. Константин Виллеман родился в 1909 году в Силезии, тогда бывшей в составе Германской империи. Константин одновременно поляк (по матери) и немец (по отцу), он – патриот и оккупант, любящий семьянин и неугомонный прелюбодей, буржуа и богемьен, художник и дилетант. Главным личинам Константина, которые я попытался назвать, перефразируя английский стишок, во многом соответствуют даже главные сердечные привязанности героя: жена – греческая статуя, распутные нимфы, возлюбленная – смерть. Он испытывает явные муки самоидентификации, изрядно приправленные цинизмом: Вот, значит, стою ночью я, Константин Виллеман, во дворе доходного дома, улица Лешно, 52, стою, офицер запаса, рантье и бонвиван, стою с разбитой щекой в обосранных брюках из английского твида, и строю из себя немца-триумфатора, могущего срать, где ему нравится. Скорее всего, перед читателями клинический случай раздвоенности личности – шизофрении, возможно, поэтому решающее "лекарство" для исцеления герою даёт врач. Но на протяжении романа Константин пробует "вернуться" своими силами и стараниями. Его одиссея совершается в двух плоскостях – иррациональной и реальной.

Название романа прозрачно намекает на пристрастие героя к морфию – текучему малиновому мороженому внутривенно. Наркотик погружает Константина в состояние, когда все проявляется и все гаснет. Он снова и снова может проживать эпизоды своей жизни, может менять их, комкать, делать небывшими. Увлечение наркотиками и алкоголем, сексуальная одержимость в сочетании с крахом привычного уклада и нервной взвинченностью дают герою шансы встречаться наяву с мертвыми. Родители Константина из нимфоманки, чересчур увлеченной расовыми теориями, и тевтонца – военного инвалида становятся мифологическими и сверхчеловеческими существами. В иррациональном пространстве книги находится и другая (помимо Константина) рассказчица – тихая серая подруга без лица. Полагаю, что речь идёт о Богоматери, во всяком случае, эта рассказчица даёт повествованию примерно тот же ракурс, что и выбранный Гаспаром Ноэ для "Войти в пустоту" (2009). Кстати сказать, Твардох совсем не чуждается киноиндустрии. В 2019 году на экраны вышел фильм "Конец сладкого дня" (режиссер Я. Борцух), cнятый по его сценарию. Героиня – знаменитая польская поэтесса (ее играет Кристина Янда), обладательница Нобелевской премии, как будто счастливо живущая на вечнозелёных холмах Тосканы "с серебряной ложкой во рту". По сюжету, ее жизнь рушится, точно карточный домик, после теракта в Риме. Неожиданно поэтесса публично называет терроризм подлинным современным искусством, отрекается от премии, разгоняет домочадцев по итальянским закоулочкам и садится в "клетку Эзры Паунда" – инсталляцию на площади городка.

Вернусь к одиссее Константина Виллемана. Предпринимает он и рациональные шаги, дабы вернуться к себе – подлинному и верному. Его вербуют в число "нетопырей" – в секретные ряды польского Сопротивления. Двойственность героя подчёркнута и здесь – ему почему-то присваивают два порядковых номера вместо одного, а основная его польза – принадлежность к германской расе. Автор и герой далеки от идеализации польского подполья, вообще складывается впечатление, что истинный двигатель интриги – не политика, а эротика: В голове Дзидзи Рохацевич есть сеть ее бывших любовников, из них она сплетет конспиративную организацию мужчин, не перестававших никогда любить ее, а она соберёт эту любовь и бросит Польше. На поверхности варшавским подпольем руководит инженер Витковский, номер 37-й в секретной номенклатуре. Возможно, фамилия его отсылает к биографии художника, литератора, известного авангардиста Станислава Виткевича. Считается, что он покончил с собой 18 сентября 1939 года, после советского вторжения на польскую территорию, но были версии об инсценировке самоубийства и последующей "другой жизни" Виткевича. Он много экспериментировал с влиянием наркотиков на творчество, роман Твардоха называется "Морфий", а у Виллемана немало коротких знакомств в мире искусства и литературы. Он приятельствует с Ивашкевичем, подумывает написать киносценарий, увлекается рисованием, и даже жена его была моделью Торака.

Реализация советской стороной договоренностей "пакта Молотова – Риббентроппа" повлекла за собой не только самоубийство Виткевича. Было погублено и изуродовано множество человеческих жизней. Следы советской агрессии легко найти на страницах романа Твардоха. Резидент польского Сопротивления в Будапеште полковник Штайфер – успешный кузнец своей судьбы, он убил охранника штыком и сбежал с Козельского этапа, добрался до более безопасного сердца Европы, тогда как многие его товарищи по этапу были уничтожены палачами НКВД. Подробно рассказывает невидимая безликая рассказчица о трагической жизни некоей панны Алисы. Эта стареющая дева из Вильно была изнасилована советским старшиной Лавром в 1940 году, когда СССР поглотил прибалтийские страны, беременность она обнаружила уже по дороге в Среднюю Азию, в ссылку. Девочка через месяц умрет от лишений, и панна Алиса завернет ее в белую простыню, кайлом будет ломать сухую, как скала, землю пустыни, растрескавшуюся красивыми узорами, и присыплет малое тельце пылью раскрошенной почвы. И будет жить дальше, и вырвется из этой казахской земли Египта к дому надежды, с ватагой больных оборвышей, для порядка именуемой армией, поплывет на судах через Каспий, из гостеприимной Персии отправится в Палестину, будучи одновременно матерью, нянькой, санитаркой и учительницей для дюжины перепуганных, одичалых польских сирот, и уже когда сироты эти обретут в Иерусалиме дом, панна Алиса, госпитальная сестра Алиса, стянет револьвер Webley из-под подушки лежащего в лихорадке офицера, спрячется в подвале госпиталя и совершит мужское самоубийство, отстрелив себе свод черепа, нимало не заботясь о том, как будет выглядеть после смерти. Ведома Богоматери-рассказчице и будущая жизнь советского старшины: на склоне лет, при Горбачеве, он уйдет в Соловецкий монастырь, примет имя Авксентия, а потом и добровольно покинет землю – уплывёт в челне на закат, точно викинг.

Может ли возвращение Константина на духовную, внутреннюю Итаку совершиться благополучно? Такой шанс автор предоставляет своему герою, отправляя его, в сопровождении любимой, в мирный Будапешт с секретной миссией. Там Константину Виллеману и Дзидзе Рохацевич удается, кажется, остановить бег времени и перевести дух: Располагаемся в кафе и спрашиваем по-немецки: капуцинер, яичницу, хлеб, белое вино, воду, кладём салфетки на колени и едим, попиваем кофе и вино, не говорим ни о чем, нет войны, нет разбитых сердец, нет несбыточной любви, нет убитых людей, нет убитых городов, нет осиротелых детей, нет маленьких цыганят, чьи лица пожраны болезнью, нет моего отца, чье лицо и мужество пожраны войной, нет моей матери, безумной и одинокой, нет людей напуганных, отчаявшихся, нет людей злых и нет тех, что ещё хуже, – людей добрых. Герои останавливаются в отеле рядом с горой Геллерт, в "Путеводителе по Будапешту для марсиан" (1935) Антал Серб описал фольклорный местный обычай. Весной, по воскресеньям, мужчины и женщины гуляют там парами по кругу. Время от времени пары подходят друг к другу: Мужчина спрашивает у другого, любит ли тот свою пару. Если ответ "да", гуляют дальше. Если же "нет" – пары меняются. И так до самого вечера. До наступления сумерек каждый Тристан, так сказать, находит свою Изольду. А что потом – мне ещё узнать не удавалось. Например, в последних своих футурологических романах Владимир Сорокин дарует своим тристанам и изольдам благотворный оазис среди хаоса.

Но романы Твардоха устремлены вспять, и автор из своего будущего не имеет милосердного права приукрашивать прошлое. Его персонажи покидают эфемерное убежище Будапешта и возвращаются на родину, причем порознь. У героев Твардоха нет пути, есть лишь карта, на которой жирно отмечены точки стыда и позора, и есть направление нравственного компаса: Стыжусь того, что на мне лежит ответственность за оплошность быть собой, за бестактность рождения, за неловкость того, что ещё живу, вместо того, чтобы застрелиться или дать застрелить себя, прийти к элегантности путем смерти.