Отец четверых детей Александр Подпорин после начала войны против Украины вывозил из России в Европу украинских беженцев. Вскоре к волонтеру пришли с обыском сотрудники ФСБ, на него завели уголовное дело, а его дочерей одноклассники подвергли жестоким издевательствам. Александр долгое время не уезжал из России, потому что верил в перемены и старался их приблизить. О своих надеждах и разочаровании он рассказал Радио Свобода.
– Почему вы стали поддерживать оппозицию после начала протестов на Болотной площади и площади Сахарова?
– У нас дети родились, когда мы были совсем молодыми. Мы жили в маленькой двухкомнатной квартире на окраине Москвы. Мы тогда верили обещаниям чиновников, сказанным по телевизору, и пытались получить помощь от российского государства как многодетная семья. Помощь от него была минимальной – около 5–7 тысяч рублей и бесплатный проезд в общественном транспорте. Ни о каком улучшении жилищных условий речи не шло, хоть мы обращались во многие организации. Мы были предоставлены сами себе и решали свои проблемы как могли. Я много работал, жена Алёна воспитывала детей, у которых небольшая разница в возрасте. Мы видели, что происходит внутри России. Всю несправедливость, которая касается многодетных семей, и все невыполненные социальные обещания.
У нас появились вопросы к государству. Их становилось все больше. Вопросы начали касаться не только нашей семьи, но и положения людей в стране в целом. Нас интересовали ограничения свободы слова, уголовные дела с реальными сроками за высказывание своего мнения, рост числа политзаключенных, отсутствие сменяемости власти.
– Почему вы, понимая положение дел в России, не эмигрировали раньше?
– Сложно эмигрировать с четырьмя детьми. Мы воспитывали их порядочными, честными людьми и хотели, чтобы они достойно жили в родной стране. Мы тогда любили Россию и хотели ее изменить. Сейчас я считаю, что нам надо было уезжать раньше. Но до начала полномасштабной войны против Украины у нас была надежда. Когда российские власти напали на Украину в феврале 2022 года, мы подумали, что это именно тот день, когда русские люди покажут свое отношение к несправедливости. Мы вышли на митинг в Москве и поняли, что, по нашим визуальным ощущениям, на протест собралось не больше 4000 человек. В этот момент стало понятно, что мы проиграли. Мы с женой отчаялись, прошли через жуткую депрессию. Полтора месяца мы не знали, что делать. Мы следили за новостями и почти не выходили из дома. В апреле 2022 года мы нашли возможность помогать беженцам из Украины – тем, которые оказались на украинской территории, оккупированной русскими войсками. Они не могли попасть в свободную часть Украины, и у них была только одна дорога – в Россию. Уже из России эти украинцы искали пути в Украину или в Европу. Они часто бежали в Россию экстренно, в растерянном психологическом состоянии, без вещей.
Сначала я встречал беженцев у вокзала, привозил им еду, подвозил их до места пребывания в России, потом сам начал принимать дома беженцев. Я попросился в команду ребят, которые организовывали для украинских беженцев выезд в Европу. Я ездил в ПВР (пункты временного размещения. – Прим. РС) и лагеря для украинских беженцев. Жена там сидела с маленькими детьми, пока беженцы днем занимались делами. Моей задачей было довезти беженцев до границы с Европой, купить им вещи первой необходимости. Дальше им помогали другие волонтеры. С мая по сентябрь 2022 года я этим занимался, пока ко мне не пришли сотрудники ФСБ. Они остановили машину с украинцем, который ехал на границу со Смоленском, чтобы через Беларусь выбраться в Германию. У беженца из-за боевых действий сгорел паспорт, но у него был остальной комплект документов. То есть, когда он официально пересек границу, ему выдали миграционную карту. Я помогал таким людям покидать Россию. Пока одного из них не задержали, а ко мне пришли с обыском по статье 322.1 УК РФ "Организация незаконной миграции".
И пограничники, и эфэсбэшники, и понятые, и полицейские, и эшники вломились в мой дом в три часа ночи. Силовики меня повалили на пол, надели наручники. В момент обыска они немного растерялись, увидев, что мои четверо детей выбежали в коридор и начали снимать их на камеры. Дети привыкли, что домой постоянно приходят сотрудники полиции и участковый из-за нашего участия в митингах, требуют подписать бумаги и проводят профилактические беседы. После того как мы начали помогать беженцам, дети были готовы к тому, что к нам придут с обыском. Силовики стали объяснять детям, что они (силовики) на самом деле хорошие люди. Как мы поняли, для силовиков наши дети – это государственные дети, и они не хотели им показывать, что сотрудники ФСБ и полиции ведут себя некорректно. Меня отвезли в изолятор временного содержания в Шереметьево. Назначили домашний арест на два месяца, а потом выпустили под подписку о невыезде. Они пытались на меня накопать что-то более серьезное, например организацию незаконной миграции по предварительному сговору, но фактов, образующих состав преступления, у них не было. Начальник ФСБ намекал, чтобы я дал признательные показания, и в таком случае мне якобы "назначат" условный срок или штраф. Я вину отказался признавать, потому что вины моей не было. Силовики сказали, что по особому распоряжению они не имеют права закрыть дело. И если я не признаюсь, то оно уйдет на доследование. Дело продлили еще на полгода. Я бесконечно ездил на допросы и рассказывал одно и то же, потом взял 51-ю статью Конституции. На дело они набрали два тома бумажек ни о чем и в течение года его расследовали. Когда мы приехали к ним на очередной допрос, нам сказали, что мое дело отдадут на переквалификацию следователю ФСБ. Они намекнули, что мне пора уезжать из России, отдали мне ноутбук и паспорт. Я обратился за помощью, и мы уехали из России "лесами". Сначала – в Финляндию, а потом улетели в Аргентину.
– Как вы думаете, почему россияне не вышли на массовый протест против войны с Украиной?
– Я думаю, что в России в целом людей, которые хотят помочь, мало. Я не верю, что в России много людей, которые переживают из-за войны против Украины.
Я не верю, что в России много людей, которые переживают из-за войны против Украины.
– Как вы, отец четверых детей, рискнули из России помогать украинским беженцам выбираться в Европу?
– Нам казалось, что война против Украины – это последняя капля и бояться точно больше нечего. Дети у меня уже не младенцы. Старшей дочери – 14 лет, младшей – 13, старшему сыну – 11, а младшему – 8 лет. Мы их воспитывали быть честными перед самими собой. И если, по их мнению, происходила несправедливость, то они говорили об этом открыто.
Все это время мы воспитывали детей в правильном направлении. Мы обо всей несправедливости рассказывали детям: и о войне, и бедственном положении беженцев. Мы объясняли, что не можем поступить иначе. Если мы промолчим и не поможем, то у нас не получится с этой ношей жить дальше – так мы говорили дочкам и сыновьям. Дети знали, что нас могут посадить.
– Надеетесь ли вы когда-либо вернуться в Россию?
– В ближайшие десять лет в России ничего не изменится. Гражданское общество должно было что-то понять и начать менять ситуацию более активно еще в 2014 году. Сейчас у власти люди, которых невозможно победить журналистскими расследованиями или социальным протестами. Людей, способных на силовой переворот, в России, по моему мнению, сейчас нет. Возможно, когда-то власть имущие сожрут сами себя и вырастет новое поколение. Вырастет из злых людей, но у которых будет понимание, что надо рациональной действовать, мириться с Западом, чтобы летать в свои куршевели. Ничего, кроме неприятных воспоминаний, Россия у меня не оставила. Я в Россию никогда ни в коем случае не вернусь. Если мои дети когда-то решат вернуться, то я не буду препятствовать им. Но я сомневаюсь, что старшие дети захотят когда-либо в Россию.
Классная руководительница, которая до войны была добрым и отзывчивым человеком, превратилась в монстра. Она разрешала детям издеваться над Соней
После моего задержания над дочками издевались в школе из-за моей помощи беженцам. Старшая дочка училась в Сокольниках в престижной школе Ломоносова. У дочки до войны были проблемы с интеграцией в новую школу и классная руководительница нам помогала. Когда началась война и учителям дали отмашку поднимать флаг, петь гимн и искать несогласных, классная руководительница, которая до войны была добрым и отзывчивым человеком, превратилась в монстра. Она разрешала детям издеваться над Соней. Эти дети говорили дочери гадости об украинцах и о тех, кто им помогает. Младшую дочку классная руководительница, наоборот, защищала, но одноклассницы над ней издевались. Одна из них рассказала о дочери старшему 20-летнему брату. Они после школы поймали Сашу, заставляли ее встать на колени и оскорблять Украину. Дочь назвала их нацистами и убежала. Старший брат одноклассницы младшей дочери присылал сообщения с оскорблениями и угрозами. Девочки после того, что они сумели пережить в России, и увидев, как в Аргентине относятся к детям, обратно не собираются. Они сейчас хотят стать частью аргентинского общества.
Они после школы поймали Сашу, заставляли ее встать на колени и оскорблять Украину. Дочь назвала их нацистами и убежала
– Как вы себя чувствуете в Аргентине?
– В России моей добротой постоянно пользовались. В Аргентине я увидел много таких же, как я, людей. Русские эмигранты, как правило, общаются внутри комьюнити русского. У нас другая задача – интеграция в аргентинское общество. Я открыл кафе, арендовал помещение под арт-пространство, скоро открою балетную школу, домашний кинотеатр. Мне хорошо в Аргентине. Я люблю аргентинцев, и они мне помогают. Я жалею, что не уехал из России раньше. Меня пугали трудности эмиграции, но вероятность не выбраться из России после ареста напугала меня еще больше.
Тем, кто остался в России, но не поддерживает войну, надо искать возможность помогать украинским беженцам, не подвергая себя опасности. Нужно хоть что-то делать, чтобы не впасть в депрессию. Нам после войны именно помощь другим позволила справиться с отчаянным состоянием.
