В Союзе писателей России сменилась власть. Его возглавил Владимир Мединский. Очередной административный захват очередной российской культурной институции уже давно перестал вызывать какой-либо интерес. Но это событие показалось мне настолько симптоматичным и даже в каком-то смысле знаковым, что при всей его ничтожности, мне хотелось бы на нем остановиться. Оно имеет свою историю и уходит корнями к самым истокам советской эпохи. А поскольку у современной России нет другой истории, кроме советской, начать придется издалека.
Установление советской власти привело к тому, что литературные группировки 1920-х годов разделились на относительно независимые (хотя и лояльные режиму) и те, которые создавались в рамках партийного аппарата. Последним отводилось совершенно особое место в литературной борьбе и в системе легитимации власти. Советской России принадлежит сомнительная честь быть предтечей в инструментализации литературы и искусства для нужд политической пропаганды, пионером в создании механизмов и институтов тоталитарной культуры. Эти инновации были изначально советскими (вот здесь приоритет несомненный!) и возникли раньше фашистских, нацистских, франкистских, маоистских и других национальных форм подобного типа. Так, возникновение Всероссийской ассоциации пролетарских писателей – первого литературного объединения, созданного и непосредственно контролируемого партией-государством, – шло в 1920–22 годах, после разгрома Пролеткульта, до появления Novecento Italiano (1922) в фашистской Италии. Союз советских писателей начал формироваться в 1932 году, за полтора года до создания Reichskulturkammer (1933) в нацистской Германии.
Это были инструменты партийного надзора, манипуляции и нормализации
Пролеткульт, из которого выросли все последующие Берлиозы, был неуправляем. Это была леворадикальная организация (на манер сегодняшних Z-блогеров и Z-поэтов, только пребывающих справа), которая считала себя святее Папы римского. Неудивительно, что, когда «Папа» (на тот момент Ленин) решил, что Пролеткульт бросает вызов партийной монополии на власть, он национализировал его в 1920 году, подчинив Наркомпросу. Режим быстро осознал, что "пролетарская культура", полностью от него зависимая и без партийной опеки не имевшая шансов выжить, может быть поставлена на службу большевикам и стать эффективным средством политического давления на интеллигенцию. С этого момента Пролеткульт начал почковаться. Одна за другой из него начинают выделяться литературные группы, которые в итоге слились в великий и ужасный РАПП – сталинскую дубину, которой он крушил попутчиков Платонова, Булгакова, Бабеля, Пильняка, Замятина… РАПП, эта сталинская литературная опричнина, создавался в недрах партаппарата партийными журналистами как подчиненная структура и инструмент для контроля и захвата литературы (и вообще различных сфер культуры, поскольку подобные организации создавались и среди музыкантов, художников, архитекторов). Именно так эти группы и функционировали. Поэтому то, что в них называлось "пролетарским" (культура, литература, музыка, искусство и т. д.) никакого классового содержания в действительности не имело – это были, прежде всего, инструменты партийного надзора, манипуляции и нормализации. "Пролетарская литература" была эвфемизмом "партийной литературы". И не столько даже литературы как таковой, сколько институции, организационной структуры, главная задача которой была проводить "партийную линию" в искусстве.
Так что Союз советских писателей не был выдуман Сталиным в апреле 1932 года, а уже обкатан на протяжении 1920-х – начала 1930-х годов. Пока Сталин держал систему в своих "ежовых рукавицах", это был исправный инструмент цензуры и нормализации. Но когда к власти пришли его наследники, попытавшиеся либерализовать систему, все пошло наперекосяк.
В 1958 году по инициативе Хрущева после его знаменитых встреч с интеллигенцией был создан Союз писателей РСФСР (предтеча нынешнего Союза писателей России). Непроговариваемая цель этого Союза состояла в том, чтобы укоротить влияние наиболее либеральной части московских писателей в т. н. "Большом Союзе". Из аморфного "Большого Союза" выделился СП РСФСР, который изначально позиционировался как ортодоксальное противоядие против московских либералов. Как и ожидалось, СП РСФСР стал центром так называемой "русской партии", в руках которой оказались принадлежащие СП РСФСР газеты, такие как "Литературная Россия", журналы, такие, как "Октябрь" и "Наш современник", а также множество региональных журналов от "Москвы" до "Дона", издательства, такие как "Советская Россия" и "Современник". Такая концентрация националистических сил в одном Союзе автоматически превратила другой ("Большой") Союз в интернационалистскую альтернативу. И в таком качестве их противостояние протекало в 1960-80-е годы, вплоть до конца Советского Союза, когда СП СССР создавал всесоюзную ассоциацию писателей в поддержку Перестройки "Апрель", а СП РСФСР подписывал письма в поддержку путчистов. Соответственно, главой СП РСФСР стал вначале знаменитый "автоматчик партии" Леонид Соболев, затем на десятилетия другой такой же – Сергей Михалков. После него Юрий Бондарев, а затем и вовсе один из лидеров русской партии Валерий Ганичев. СП России превратился в клон советского СП с тысячами членов – безымянных бездарных "местных писателей", поддерживающих столичное руководство.
Вся эта толпа ноунеймов, именующая себя "современной русской литературой", и собралась на очередной XVII съезд, чтобы "перезагрузить Союз писателей". Один XVII съезд, съезд ВКП(б) в 1934 г., уже вошел в историю как "съезд победителей". Его еще называют съездом расстрелянных. Совпадение поистине знаменательное. Эти тоже чувствуют себя победителями. Но сейчас не 1934 год. Сейчас не расстреливают. Да и кого там расстреливать? Старых большевиков среди них нет. Все "звезды" сидят в первом ряду – ни разу не писатели Никита Михалков, Константин Богомолов, Дмитрий Бак и другие бенефициары при любой власти, и избирают другого ни разу не писателя Мединского своим председателем. Возможно, впрочем, писатель – и верное определение профессии этого автора пропагандистских фантазий, которые он выдает за историю. Как по мне, писатель из него такой же, как и историк.
Какое у русской литературы может быть будущее, когда у нее нет даже настоящего?
Сеть обошли снимки того самого заседания в Пашковом Доме. Все обратили внимание на выполненную в стиле глазуновско-шиловского гламурного реализма огромного размера галерею портретов, стеной отделявшую сидящих в зале от ожидавшего их фуршета. Галерея эта – настоящий Охотный ряд! – примечательна сама по себе: Проханов, Прилепин, Белов, Крупин, Распутин... Даже сталинские писатели видели себя наследниками русских классиков – Колонный зал Дома Союзов, в котором проходил Первый съезд ССП, был украшен портретами Пушкина, Гоголя, Толстого… Нынешние видят себя в ряду Прилепина с Прохановым. Замятин боялся, что у русской литературы одно только будущее: её прошлое. Теперь и этого бояться не надо. Какое у нее может быть будущее, когда у нее нет даже настоящего?
Все это показалось мне невероятно яркой иллюстрацией того, о чем я писал в своей колонке "Культура Три": русская культура практически исчерпана. Страна продолжает наступать на те же грабли, что и в ХIХ и в XX вв., проваливаться во все ту же колею азиатской тирании, из которой она была рождена. Но изменились обстоятельства: европейская культурная почва, связанная с Петровскими реформами, с европеизацией России в начале XVIII века, больше не плодоносит. Она окончательно исчерпалась. Русская культура мертва. Когда я написал об этом, то получил немало обиженных отзывов от авторов и читателей, рассказывающих мне о том, какие прекрасные писатели имеются в современной России и сколько там лауреатов чего-то там. Основной аргумент был таков: нам не дано судить о современности, гамбургский счет – вердикт суда истории. Так вот, о суде.
Книги, картины, фильмы, производимые здесь, фиктивны как артефакты, и потому не требует суда истории
Есть понятие юридической ничтожности. Это когда для признания юридического акта недействительным не требуется даже признания суда: oн настолько ничтожен, что даже не дорастает до статуса недействительного, для чего требуется судебное решение. Я бы ввел понятие культурной ничтожности. Подобно тому, как основным видом ничтожного юридического акта являются фиктивные акты (сделки, купли-продажи, дарения и т.п.), культурная ничтожность тоже является продуктом фиктивности: книги, картины, фильмы, производимые здесь, фиктивны как артефакты, и потому не требует суда истории, не подлежат гамбургскому счету.
Чтобы ответить на вопрос: как могло случиться так, что страна, которая так кичится своей культурой, могла докатиться до такого союза писателей, нам придется отступить в прошлое и попытаться понять, каким образом столетие назад страна, которая веками была отсталыми крестьянско-патриархальными задворками Европы, оплотом консервативно-традиционалистского политического уклада и дикого абсолютизма, "слиняв за три дня", неожиданно превратилась в факел левого прогрессизма, стала центром Коммунистического Интернационала и Меккой левых сил.
Хотя об этом было написано множество трактатов в России и на Западе, ни один из них не дает ответа на вопрос о том, каким образом столетие спустя эта же страна за те же "три дня" из оплота левого прогрессизма вдруг оказалась Меккой правых националистов, центром Интернационала изоляционистов, ксенофобов и неофашистов, вернувшись к своему исходному статусу отсталых задворок Европы, оплота консервативно-традиционалистского политического уклада и дикого абсолютизма? Я написал: оказалась. Вернее было бы спросить: а было ли превращение столетие назад?
Население России в крестьянской своей массе не дозрело до христианства
Бердяев пытался объяснить истоки и смысл русского коммунизма исконной левизной, якобы присущей русскому народу. В действительности же Россия никогда не была левой. Рожденная и проведшая всю свою жизнь в рабстве, она всегда была хотя и анархичной, но патриархальной, консервативной и правой. Все что родилось в России талантливого и культурно ценного, было продуктом европейского духа свободы, плодом европеизации. Русские мужики рубили иконы не от стихийного своего атеизма, а потому что население России в крестьянской своей массе (а именно она составила фундамент советской нации и, соответственно, сегодняшней России) так никогда и не дозрело до христианства, выдавая покорность и терпение (превратившиеся в обидный мем о "рабской душе России") за христианскую добродетель. Примерно так же, как военно-патриотический агитпроп, именуемый РПЦ, выдает себя за христианскую церковь, а нынешний ее руководитель Гундяев (не путать с Епишевым, на протяжении четверти века начальником ГлавПУРа) – за патриарха.
Отсюда следует, что Русская революция не была никакой вехой "исторического прогресса", как рассказывали о том учебники научного коммунизма, поскольку характер революции определяется не лозунгами и цветом знамен, под которыми она разворачивается, а ее движущими силами и бенефициарами. Поскольку в России просто не было никаких сколько-нибудь значимых сил, кроме крестьянства, составлявшего подавляющую массу населения, большевистские лозунги быстро окрестьянились, окрасились традиционализмом, патриархальностью, национализмом и имперскостью, выродившись в национал-большевизм. Камуфляж госкапитализма под марксистский социализм, обеспечивавший легитимность режима, составлял самую суть сталинизма.
Никакого социализма в феодальной стране случиться не может
Но сталинизм был невозможен без ленинской стадии переработки марксизма. Идея о том, что победа революции произойдет в "слабом звене империализма" была образцом ревизионизма и политической инструментализации теории, способом приспособить марксизм к текущим политическим нуждам – обоснованию революции в России, невозможного по Марксу коммунизма в этой азиатской по своей политической культуре стране. Спустя два десятилетия Сталин пойдет по этому пути еще дальше, провозгласив строительство социализма "в отдельно взятой стране", еще больше приспособив марксизм к наличным условиям (у него для марксистского эксперимента другой страны не было, как и писателей). А Маркс, конечно, не случайно настаивал на победе социализма в наиболее развитых капиталистических странах. Опыт всех стран в ХХ веке, повторивших советский эксперимент, неопровержимо доказал, что никакого социализма в феодальной стране случиться не может. Там получается тот же феодализм, лишь в разной степени модернизированный.
Мне представляется, что история России Нового времени может быть понята через знаменитую уваровскую триаду Самодержавие – Православие – Народность. Это не столько триединство, сколько своего рода, динамическая модель сложившейся в России политической системы. По источникам легитимности Российская империя действительно держалась прежде всего на самодержавии (автократия). Советская эпоха имела своим основанием коммунистическую идеологию, дававшую легитимность этому идеократическому режиму, – именно она и была настоящим православием (вера в коммунизм). В основе нынешнего популистского тоталитаризма лежит именно народность (популизм). Таким образом, триада Самодержавие (Российская Империя) – Православие (Советский Союз) – Народность (Российская Федерация) должна быть понята как концептуальная рама русской истории.
Предвижу вопрос: почему речь идет только о последних трех столетиях из "тысячелетней истории" России? Для начала, у России как государства история ровно вполовину короче, с конца XV века. С историей культуры все еще сложней. Проблема в том, что в ХХ веке в стране изменился не просто политический строй, но радикально изменилась социальная структура общества. Культурный, экономический, политический разрыв между огромным большинством населения, бесправным крепостным крестьянством, и правящими классами дореволюционной России был не просто огромным. Он был качественным. В стране как будто жили два народа, которые даже говорили на разных языках. Революция под корень извела бывшие "эксплуататорские классы": политическая, культурная, финансовая, военная элита, слой которой был в России и без того достаточно тонок, в основной своей массе была распылена – изгнана и выдавлена в эмиграцию, уморена голодом, холодом и нищетой, расстреляна, загнана в подполье коммуналок, влача жалкое существование "бывших людей" в библиотечных каптерках и музейных хранилищах.
Культура в России, по сути, завершилась.В ней просто не осталось Шостаковичей и Ахматовых
"Великая русская культура" (за редкими исключениями, разумеется) создавалась, как и всюду, правящими классами. Новые хозяева жизни – персонажи Зощенко, жители вчерашней слободы и крестьяне, полуурбанизированные и кое-как научившиеся читать и писать в ходе сталинской недомодернизации, создавали свою, советскую культуру. Да, к ней относились Шостакович и Прокофьев, Эйзенштейн и Вертов, Малевич и Филонов, Лисицкий и Мельников, Бабель и Хармс, Ахматова и Пастернак, но правили в ней совсем иные персонажи – охотнорядцы Грибачевы с Софроновыми, Герасимовы с Вучетичами, Пырьевы с Михалковыми (весь тот иконостас, что можно было увидеть на XVII съезде СП России). Они-то и создавали культуру, понятную основной массе советского населения. Первые питались европейской культурной традицией. Вторые не только не принадлежали к ней, но окончательно уничтожили этот культурный слой. Культурный слой в России был потому чрезвычайно тонким и хрупким, что изначально не имел глубины. Он был тепличным и завозным. Его последовательное уничтожение в ХХ веке в Гулагах и войнах обернулось тем, что культура в России, по сути, завершилась. В ней просто не осталось Шостаковичей и Ахматовых. Вместо них – Z-поэты и какие-то (ко)медийные особы, выполняющие функции культурных фигур. Процесс этот начался в сталинское время. Сегодня мы являемся свидетелями его завершения.
Мне возразят, что все это растет из русской классической традиции. Да, в советской школе преподавали "великую русскую литературу, по праву принадлежащую советскому народу". Но эта литература была полна "проклятых вопросов" прошлого, в ее центре был "маленький человек", "лишние люди", и вся она была полна "критического реализма". Она была хотя и русская, и великая, но чуждая, "буржуазная", "социально ограниченная", "далекая от народа" (кроме разве что Белинского, Чернышевского и Добролюбова) и рассказывала о других, не советских – людях: Онегине и Печорине, Чацком и Чичикове, Базарове и Обломове, Раскольникове и Болконском, Карениной и Дымове... О людях высших классов, непонятных и давно ушедших в небытие вместе с царизмом. Словом, одновременно и своя, и чужая. И хотя эта литература изучалась в школе, она воспринималась отчужденно. И это отчуждение – очень важный аспект. Классическая русская литература так же, как и досоветская история России никогда не была историей и литературой советских людей. Она писалась не о них и не для них. Эти люди имели совсем иную родословную, совсем иное социальное происхождение. Поначалу, когда советский режим распался, как проржавевший обруч, они как-то пытались собрать развалившуюся бочку "исторической России" тоской по имперской истории, по "России, которую мы потеряли", пока не стало ясно, что никакого отношения к той России эта страна, изнасилованная большевиками, прошедшая через десятилетия сталинского цинизма и лжи, заговорившая с первых же лет свободы на блатном жаргоне, не имеет; что никакой другой истории у сегодняшней России, кроме советской, нет.
Поэтому никакие ламентации сегодняшних бандитов при власти о великой культуре, о якобы «отмене» Чайковского и Рахманинова, Пушкина и Толстого, не должны вводить в заблуждение. Это внуки и наследники тех самых "молодых любителей белозубых стишков" – "славных ребят из железных ворот ГПУ", что, превратившись "в шинелях с наганами племя пушкиноведов", научились монетизировать "Пушкина чудный товар", "великую русскую культуру" – единственный конвертируемый "актив", который достался им в наследство от замордованной и разрушенной ими страны.
Товар этот идет в мире потому, что мир так никогда и не научился различать Россию от Московии, Московию от Российской империи, Россию постсоветскую от советской. И понятно почему. После революции Россию, самое название которой исчезло из названия страны (оно превратилось в прилагательное и букву в аббревиатуре), в эмигрантской среде называли не иначе, как Совдепия, подчеркивая прежде всего природу нового режима. Но никто на Западе не называл эту страну ни СССР, ни Советским Союзом – слишком хорошо все понимали, что никакой это не союз республик, а просто реинкарнация прежней империи, основанной на насилии. Поэтому называли эту страну Советской Россией, а неформально – просто Россией. Так в "Россию" превратилась Белоруссия и Грузия, Литва и Киргизия, Киев и Таллин, а русской кухней оказались борщ и харчо, шашлык и плов… С территорией апроприирована была и история, и культура других народов. Одна подмена (превращение Московии в Россию) позволила обосновать присоединение украинских и белорусских земель, а заодно за счет Киевской Руси вдвое удлинить собственную историю, приписав себе еще 500 лет. Другая (превращение СССР в Россию) позволила скрыть различие между царской Россией и советским и постсоветским периодами российской истории. В результате Чайковский превратился в предка Хренникова, а Прилепин – в наследника Толстого. Между тем, Прилепин имеет приблизительно такое же отношение к Толстому, как современные египтяне (арабы) к эпохе Тутанхамона, а нынешние турки к культуре Греции. Понятно, что это завоеватели, которые построили свои государства в результате порабощения и уничтожения тех стран и культур, которые процветали на этих территориях, и теперь они лишь хранители этих артефактов и выгодополучатели. Но никому не придет в голову называть Нефертити образцом арабской культуры, а руины Анталии – турецкими. Разница между нынешней Россией и той, которой сегодняшняя Россия торгует, состоит в том, что, в отличие от Египта и Турции, нынешние правители этой страны этнически и религиозно не отличаются от тех, кто жил здесь ранее. Но суть различий от этого не исчезает.
Так работает аберрация. И в самом деле, единственное искусство, в котором Россия достигла виртуозности – это симуляция, что замечено было еще Чаадаевым, а затем описано де Кюстином. Она то симулировала европейское государство в XVIII–XIX вв., то модернизацию и социализм в XX в., то либеральную демократию на рубеже XX и XXI вв. Но каждый раз из-под европейских румян вылазила средневековая восточная тирания, из которой состоят стволовые клетки российской государственности. Из них восстанавливается вся система. Вплоть до литературной опричнины, именуемой Союзом писателей России…
Евгений Добренко – филолог, культуролог, профессор Венецианского университета
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
