"Был морозный январский день. Морозный до такой степени, что наконец-то пару часов светило солнце, поэтому из-за его интенсивного свечения, преломлявшегося в свежих снежных сугробах, я совсем ничего не видела. Вслепую, по узкому обледеневшему тротуару, я направлялась в гору к архиву при Музее ГУЛАГа – в государственную институцию, которая незаметно превращает частную память во всеобщую, а значит, ничью историю. Там хранится рукопись воспоминаний Хеллы, несколько ксерокопий документов, связанных с ее изданием, и пара мне по большей части незнакомых снимков. Не знаю, что нового я там, в этот морозный январский день 2022 года, надеялась обнаружить".
Это цитата из книги "Хелла", написанной филологом Аленой Махониновой, которая в этом году в Чехии получила самую высокую литературную награду – премию Magnesia Litera. Исторические события – происходившее перед февралем 2022 года, аннексия Крыма в 2014 году и протесты на Болотной площади в 2012-м – также описаны в книге. Их наблюдает в Москве Алена Махонинова, и они сливаются в единый поток времени со сталинским процессом над супругами Фришер, а затем годами, проведенными в лагерях героиней романа.
Хелла – уменьшительное от Хелена. Хелена Фришер приехала в СССР из Чехословакии вместе с мужем, польским инженером. Они повторили судьбу многих убежденных коммунистов, поверивших советской пропаганде.
Как жена "врага народа", Хелена Фришер провела в лагерях ГУЛАГа десять лет. Она не вернулась в Чехословакию и осталась жить в Советском Союзе. Ее муж был расстрелян 16 сентября 1938 года после показательного процесса и впоследствии реабилитирован.
В 2017 году в Чехии вышел сборник воспоминаний и стихотворений Фришер. Большая часть стихотворений написана на русском языке, несколько – на немецком. Вошли в сборник и фрагменты писем, которые Хелена Фришер писала своей подруге, с которой провела в заключении несколько лет, – актрисе Тамаре Петкевич. Эти письма Алена Махонинова включила в свое повествование, они стали источником ее размышлений о Хелле. В книге приведены цитаты из сохранившихся в российских архивах следственных дел Хелены Фришер и ее мужа.
"Книга Тамары Петкевич у меня оказалась случайно. Это определенно произошло без какой-либо связи с романом Вейля, хотя его празднично-грозящая атмосфера московской повседневности не рассеялась, а наоборот, в этой атмосфере сгущалась и расширялась, и таким образом каждое лагерное воспоминание как будто было ее неотделимой частью – напоминанием, предостережением о возможных последствиях. Я купила эту книгу, очарованная мягким и настойчивым голосом автора, звучащим как будто на грани плача, голосом, который одновременно где-то глубоко внутри застенчиво смеялся и давал надежду. Я услышала его во время повтора одной из передач по радио, которое автоматически включаю каждый раз, когда оказываюсь на кухне. Голос этот приглушил струю воды, под которой я избавляла морковь от земли. Это было осенью 2014 года. В Москве. После победной олимпийской кампании в Сочи. После аннексии Крыма. В отчаянии".
Еще один параллельный мир в романе – это литература. Литература главной героини, представленная ее письмами Тамаре Петкевич, литература о самой героине – роман "Москва – граница" чешского прозаика Иржи Вейля, в котором прообразом Ри – главной героини – была Хелена Фришер. А также литература как часть жизни: прочитанные книги и размышления о них, параллели между реальностью и вымыслом.
"Москва Иржи Вейля, Москва иностранцев, которые приехали сюда работать, Москва россиян, которые с подозрительно большой радостью кружат вокруг этих иностранцев, мне, несмотря на значительную временную удаленность, казалась доверительно знакомой. Тем более я и сама была иностранкой, не первый год работающей в Москве. К тому же это были как раз те два пассажа о Москве, которые в книге помечены и первой читательницей этого мной присвоенного экземпляра. Москва там описана как громадный, чужой и равнодушный город, в котором главную героиню, маленькую и беззащитную, несчастную и беспомощную Ри, охватил жуткий страх. Это был ужас перед неизвестным: всеобщей дисгармонией, невозможными, даже чудовищными комбинацями, перед совершенно иными и непостижимыми порядками, которые со стороны кажутся хаосом, и которые, в конце концов, и есть хаос".
Перевод книги "Хелла" на русский язык готовится к печати в Петербурге. Алена Махонинова рассказала Радио Свобода о своей работе над романом.
– Когда читаешь вашу книгу, чувствуешь, что вы как будто вжились в своего персонажа. Почему судьба Хелены Фришер настолько захватила вас, что вы посвятили ей десять лет жизни?
– Я сама очень часто задавалась этим вопросом: почему меня это так засосало. Трудно сказать. Это все начиналось постепенно, и чем больше я погружалась, тем больше меня эта история привлекала. Даже не столько материалами, которые я находила и открывала за эти десять лет, а, скорее, всем тем, чего мне не хватало в этой истории. Я провела десять лет с Хеллой, но белых мест в ее истории осталось очень много. Думаю, можно было бы продолжить и посвятить Хелле следующие десять лет, но в какой-то момент я подумала, что пора останавливаться. Ответа на вопрос "почему" я действительно не знаю. Когда я разговаривала с историками из "Мемориала", они мне сказали: "Ну, что, одна из обычных историй – иностранка приехала в начале 1930-х годов в Советский Союз. Как по-другому могла закончиться эта история, как не лагерями и расстрелом мужа?" Так что судьба Фришер обычная, но для меня она была важна, потому что переплетается с моей судьбой. По крайней мере сходные моменты в жизни Хелены Фришер и своей жизни я наблюдала. Это касается повседневной жизни в Москве и невозможности оторваться от этого места, хотя оно становится все более и более опасным.
– Вы основываете книгу на подробном изучении архивов, но вам кажется, что остаются белые места, почему?
– У меня очень много материалов в основном о ее жизни после ареста. Это и протоколы допросов, и воспоминания самой Хеллы. А основной пласт материалов, который, собственно, и стал одним из главных импульсов для написания книги, – это письма, которые Хелла писала Тамаре Петкевич. По крайней мере, те письма, которые у меня есть, начала 1950-х до конца жизни Хелены Фришер, то есть до 1984 года. Это крайне эмоционально нагруженный материал, который было невозможно, как мне казалось, передать по-другому, чем переработать литературным образом. Но что касается жизни до ареста, основные свидетельства – не совсем надежные. Это роман чешского прозаика Иржи Вейля "Москва – граница", в котором Хелла стала прототипом главного персонажа – Ри. Этот материал я могу использовать как автор литературного произведения, но он не годится для какого-либо исследования. И вот в этой части для меня все равно остается очень много белых мест, на которые я уже, наверное, никогда не найду никаких ответов, потому что нет людей, которые могли бы поделиться воспоминаниями, и документов тоже нет.
– Когда вы впервые услышали имя Хелены Фришер, с чего начался ваш путь к книге "Хелла"?
– Так как я нахожусь на Радио Свобода, мне кажется уместным упомянуть один из таких импульсов – это была передача Дмитрия Волчека, в которой было интервью с Тамарой Петкевич. Я слушала ее в промежутке между какими-то делами и вдруг услышала этот голос, очень яркий, даже радостный, светлый, и этот голос, казалось, не соотносился с тем, о чем шла речь. Ведь речь шла о лагерях, и тут такой необычный оптимизм как бы не в словах самих, а в голосе. И меня это просто поразило. Дослушав передачу до конца, я сразу купила воспоминания Тамары Петкевич.
Мой муж забрал их и прочел первым. И он мне сказал, что там встретил описание чешки, которая приехала в начале 1930-х годов в Советский Союз со своим мужем, и что ему кажется, что это могла быть женщина, ставшая прообразом героини романа Иржи Вейля "Москва – граница". Когда я прочитала эти воспоминания, то узнала, что у самой Хелены Фришер есть свои воспоминания. Вот так было положено начало. Я тогда написала послесловие к чешскому изданию воспоминаний Хелены Фишер, которые вышли в переводе Радки Рубилиной. Тогда я и начала работать с письмами Хеллы и тут же поняла, что ни в какое послесловие это не вместить, что с этим надо работать по-другому. Это очень личный материал, который трудно поместить в научную статью. Тогда я и подумала, что эти письма могут лечь в основу художественной книги.
– И вы начали поиски информации о Хелле Фришер в архивах?
– Да. Также я начала думать, как выстроить свое повествование. В это время я как раз переводила книгу Марии Степановой "Памяти памяти", и я пишу об этом и в "Хелле", что эта книга также стала для меня одним из импульсов написать роман, потому что Степанова пишет о поиске своих родных, семейных корней. В том же духе мне хотелось рассказать и о Хелене Фришер.
– Вы еще в тексте вспоминаете и слова Платонова о том, что письма и любовные записки являются литературой. Так переписка Хелены Фришер и Тамары Петкевич стала частью вашей книги.
– Это рассказ Платонова "Однажды любившие". Он там задумывается над тем, может ли личная переписка быть интересна тому, кому она не адресована. Этот рассказ писатель выстраивает на основе личной переписки с женой, немножко перерабатывая письма, но только слегка. Я тоже задавалась вопросом, что мне делать с этими для меня очень ценными письмами Хелены Фришер, насколько они могут быть интересны человеку, который не настолько погружен в тему? Если их просто так взять и опубликовать или опубликовать в переводе на чешский, то все-таки понадобится очень много комментариев, и это может, на мой взгляд, как бы убить все то прекрасное, что в этих письмах есть. Так я выбрала те письма, которые считаю самыми содержательными, и включила их в свое повествование.
– В этих письмах довольно мало или почти не упоминается заключение в ГУЛАГе, он остается как будто в стороне, а сами письма посвящены жизни после лагеря.
– Так и есть. Там единственное упоминание о лагере – это дата 19 ноября 1937 года, когда Хелена Фришер и ее муж были арестованы. И Хелена от этой даты ведет отсчет своей жизни. На протяжении всех 40 лет, пока она пишет, когда приходит ноябрь, она повторяет слова "сейчас это такая-то годовщина конца моей жизни". Еще в переписке Тамары Петкевич и Хеллы Фришер очень часто упоминаются общие лагерные друзья, но надо понимать, что они общались и помимо этих писем, может быть, созванивались, поэтому много чего прозвучало за пределами того, что сохранилось на бумаге.
– У меня, когда я читала книгу, возникал вопрос о жанре, потому что вы приводите очень много архивных материалов, это материалы следственных дел, и письма, которые тоже являются документом. Когда вы писали книгу, вы задавали себе вопрос о том, что это – документальная проза или художественное произведение?
– Это, безусловно, художественное произведение, основанное на очень большом количестве документального материала. Я даже для себя это определила как автофикшн. Потому что, помимо того, что книга рассказывает о судьбе Хелены Фришер, она параллельно – мое авторское исследование этой судьбы. И чем дальше, тем все больше и больше в книге появляется рассказчика – меня. При этом нельзя сказать, что читатель не поймет из этой книги, кто такая Хелена Фришер, но он увидит прежде всего то, кем она является для меня как автора, как рассказчика этой истории.
– Вы говорили, что судьба Хелены Фришер и ваша судьба переплелись, вы находите какие-то общие моменты. Вы описываете и протесты "белоленточников" и пишете, вслед за другими авторами, о "Москве двойного смысла: красота и вездесущий страх". В чем вы видите параллели в судьбах – вашей и вашей героини?
– C тех пор, как я начала ездить в Россию, а это начало 2000-х годов, меня многие спрашивали, что я забыла в этой стране. Многие считали, что Россия – это страна, в которой жить некомфортно. Сейчас, естественно, для многих Россия стала страной, в которой жить вообще невозможно. И тем не менее я жила в России в каком-то смысле даже комфортно в своей среде. И это, собственно, то, что меня связывает с судьбой Хелены Фришер. Она после лагерей оставалась в России. Меня спрашивают сейчас о том, почему Хелла не уехала из Советского Союза, когда ее освободили? И я всегда отвечаю, что ее, наверное, там удерживали ее друзья, а в Чехословакии у нее уже ничего не было. И как раз мой мир в России состоял прежде всего из людей. Это то, что меня всегда удерживало и удерживает. Вот одна из таких параллелей. К счастью, до такой параллели, чтобы я повторила судьбу Хелены Фришер, не дошло.
– В книге вы сравниваете ее опыт с опытом Шаламова.
– Когда мы говорим о лагерной литературе, обойти Шаламова невозможно. У него лагерь – это всегда что-то исключительно негативное, когда человек не может ничего позитивного из этого опыта извлечь, хотя сам Шаламов извлек из этого опыта свои тексты, которые, безусловно, являются очень ценными. Для Хеллы тоже лагерь не был чем-то позитивным, но он подарил ей друзей. В тексте скорее есть противопоставление не столько лагерного опыта Фришер, сколько лагерного опыта Шаламова и того, как свой лагерный опыт описывает Тамара Петкевич. Это сравнение Шаламова с Петкевич. И это не мое сравнение. О ней говорил Григорий Померанц, который назвал воспоминания Петкевич своеобразной "улыбкой из ада".
– Вы говорите в книге, что не ищете имена палачей, а хотите, скорее, назвать имена жертв. Но тем не менее вы имена палачей называете, потому что приводите материалы судебных дел. Насколько важно для вас было назвать все имена, которые вы упоминаете в книге? Потому что, в связи с судьбой Хелены Фришер, вы упоминаете и других чехословацких граждан, которые оказались в такой же ситуации, как и она. И параллельно вы называете имена тех людей, которые их преследовали.
– Имена палачей, как вы их называете, действительно, появляются в книге, только если я упоминаю тот или иной архивный документ. Когда я писала книгу, я не ставила перед собой задачу раскрыть их личности. Моя цель – описать судьбу жертв. Но для меня Хелла никогда не была жертвой. Она очень сильный человек. То, что она выстояла, мне кажется, избавляет меня от восприятия, что речь идет о жертве. Для меня это, скорее, героический поступок.
– И вы к этому героическому поступку относите и то, что она не уехала из Советского Союза, осталась там жить после того ужасного опыта, который она получила?
– Я не оцениваю это как поступок. Это, если посмотреть с другой стороны, отсутствие поступка. Не знаю, было ли у нее намерение уехать из Советского Союза. Я точно знаю, на основании документов, что она искала своих родных, хотела узнать, что с ними случилось после войны. А вот искала ли она возможности уехать… Она ведь даже не пыталась во времена, когда это было можно, купить путевку. Она не уезжала потому, что прекрасно понимала, что домой не вернуться. Это тема, которая важна особенно сейчас. Невозможно вернуться в это "домой", которое было когда-то. Об этом и последняя проза Марии Степановой: о том, что тот дом, который мы покинули, уже не существует. Хелла прекрасно понимала, что в этот дом не вернуться. Хотя она очень скучала по Чехословакии, это была своего рода ностальгия по чему-то несуществующему.
– Вы довольно много пишете о тех языках, которыми владела Хелена Фришер, о ее переводах. Был ли для нее тогда язык в какой-то степени ее домом?
– Да. Но тут вопрос, какой язык был для нее домом. Потому что ее родным языком был немецкий, при этом она очень тепло относилась к чешскому языку и говорила о себе как о чешке, хотя она была чешско-немецкой еврейкой. Так что язык в некотором смысле безусловно был для нее домом.
– А стал ли для нее домом потом Советский Союз?
– Никаких таких ее высказываний по этому поводу нет. Про Советский Союз, мне кажется, она вообще не говорит. Если она про что-то говорит, то это друзья, люди вокруг нее, люди безотносительно государства. Так что для нее домом стал тот круг друзей, который после освобождения окружал ее.
