Украинская художница Ирина Озаринская в последние годы живет в Венеции. После вторжения российских войск на ее родину все радикально изменилось и в ее творчестве, и в ее мировоззрении, и в жизни ее семьи.
– Ира, ты родилась в Одессе и там же училась, получила художественное образование…
– Я родилась в Одессе и окончила там училище им. Грекова. Потом переехала в Киев, с третьего раза поступила в Национальную Академию изобразительных искусств на книжную иллюстрацию, в мастерскую профессора Галинской. Потом преподавала в Академии.
– Каким ветром тебя занесло в Венецию?
– В 2011 году я выиграла польскую стипендиальную программу Gauda Polonia и поехала на полгода делать проект в Польшу. Жила в Кракове. Попала на Венецианскую Биеннале 2011 года, где встретила свою судьбу. После этого через два года переехала жить в Венецию.
– Под "своей судьбой" ты подразумеваешь своего будущего мужа?
– Да.
– С тех пор ты живешь в Венеции и тебя это устраивает?
– Моей мечтой было жить в Киеве и выезжать в Европу на определенные проекты. Но жизнь сложилась по-другому, и я поселилась в Венеции. Но часто бывала в Украине, делала множество проектов в музеях и галереях. Сотрудничала с Арсеналом, с Национальным музеем Одессы, с галереями в Харькове, Львове, Одессе, Донецке, Виннице.
– Расскажи о своей первой реакции на начало войны России с Украиной.
– Еще в 2014 году у нас состоялась выставка в Донецке "Ядерная реакция". Когда уже стоял Майдан, мы поехали в Донецк и сделали там большую выставку фото-, живописных и графических работ. Это были наши первые переживания, ставшие явью. 24 февраля 2022 года, когда началось полномасштабное вторжение в мою страну, я была в Венеции, а моя мама – в Одессе… Я очень переживаю сейчас, когда говорю… Дело в том, что мама – пожилой человек и не выезжала за пределы дома. Максимально куда выходила – в магазин за продуктами. Жили мы в частном доме, был свой сад, где она выращивала розы. Была собака Матисс, спаниель. Из этих минимальных контактов с внешним миром и состояла ее жизнь. Все остальное через интернет.
– Знаю, что многие одесситы не хотят уезжать из родного города, столь ими любимого. А некоторые уехали, но потом вернулись.
– Это правда, многие мои друзья поначалу уехали, некоторые долго сомневались, уезжать или нет, и многие вернулись. И это касается не только Одессы, но и Украины в целом. Путешествие из Одессы в Италию для моей мамы было очень сложным. Нас приняли сначала в Румынии, помогли сделать документы для собаки. Потом мама отдохнула три дня, после чего мы ехали 46 часов на автобусе в Венецию.
– Ты маму сопровождала?
– Конечно! В Румынии нас встретили волонтеры, создавшие нам максимальный физический и психологический комфорт, чтобы мы могли отдышаться. Была зима, конец февраля, и когда мы сделали все документы для собаки, смогли ехать дальше в Венецию. По дороге, неподалёку от границы с Венгрией, нас остановили. Тогда в Венгрии несколько часов работал закон о том, что украинцы без документов не могут пересекать границу их страны. Из-за этого водитель не смог взять с собой мать с детьми из Хмельницкого. Но когда мы приехали на границу с Венгрией, закон уже отменили. Наша собака ехала в холодном багажном отделении, я закутала ее в свои куртки, но все равно для нее это был большой стресс. Собака – член семьи, наш ребёнок, поэтому переживания были очень сильными. Когда мы приехали в Венецию, оказалось, что из-за поездки у мамы возник тромбоз. Ее сразу же забрала скорая помощь, и через три месяца прекрасные итальянские врачи ее вылечили. Мама не хотела уезжать из Одессы, но я настояла на этом, так как у нее слабое сердце и повышенное давление. А началось все с того, что ее пригласила пожить в своем доме одна женщина. Но когда мама приехала, оказалось, что она не вакцинирована. Но у хозяйки накануне была очень тяжелая операция, и она и ее близкие попросили маму сделать прививки. Мы ждали три месяца, пока сделают все три вакцины, и в это время мама жила в той квартирке, где живу я. Но поскольку она страшно маленькая и там всего лишь одна кровать, то мой муж уехал на два месяца к своим родственникам. Когда прошли эти два месяца, оказалось, что маме негде жить, и нам пришлось поехать на вокзал Местре, чтобы найти жилье для беженцев. В итоге ее отвезли в маленький городок Ноале, это бывшая больница. Там были хорошие условия, но это своего рода перевалочный пункт, пока местная префектура искала жилье для беженцев. По идее, мама должна была находиться там только неделю. Но нам повезло, она прожила там месяц, за это время пришла в себя. Потом ее перевезли жить в подвальное помещение. Это был бывший склад, который переоборудовали в убежище для мам с детьми и людей пожилого возраста. Там она живет с конца 2022 года.
– Но там живут здоровые люди?
– Да, но каждый из них пережил огромный психологический стресс. Из-за этого в Ноале не давали ключи от дверей. Врачи опасались, что человек может или не проконтролировать себя, или попасть в стрессовое состояние, и придётся вскрывать двери. Но в подвале уже другая ситуация. Там находятся люди, начавшие социально адаптироваться, поэтому за ними меньше контроля.
– Но тем не менее во всех этих местах было терпимо, их кормили, их посещали врачи?
– Первым условием для беженцев (я говорю только про Италию) является проверка вакцинации, медосмотр и все. Основное время, конечно, занимала проверка документов. Нужно было оформить и медкарту, вид на жительство, разрешение на работу и еще некоторые документы. Все это отнимает очень много и сил, и времени. Причем все эти документы нужно будет снова переделывать в марте. Сейчас все ожидают закона о продлении статуса беженцев в Италии.
– А твои страшные портреты изуродованных войной людей-беженцев, женщин, мужчин, детей, зачастую без ног и без рук, они были сделаны с натуры?
– Это были мои "пересказы из уст в уста", нарисованные с репортажных или авторских фотографий. Но они – конкретные люди, пострадавшие в разных городах Украины. Это переживание очень обострилось после того, как полтора месяца назад моя мама дважды упала в подвале, когда ночью шла в уборную. Первый раз она упала и сломала себе один из позвонков. Тогда быстро приехала скорая помощь, ей немедленно помогли, после чего ее вернули в корсете, и при ней должен был находиться человек, который надевал и снимал его. Меня попросили, чтобы я тоже переселилась в подвал и ухаживала за мамой. Хорошо, что была такая возможность. Но через четыре дня моя мама снова падает на том же самом месте и ломает шейку бедра. Все происходило около четырех часов ночи. У мамы закатывались глаза, переживания были очень сильными. И я думала, что это – все, мама уходит. Она была без сознания, но приехала скорая, они быстро привезли ее в больницу, через несколько дней сделали операцию. Какое-то время она пролежала в Местре в больнице, после чего ее отправили на реабилитацию на три недели.
– Ей удачно поставили новый сустав?
– Да, теперь она у меня немножечко "киборг".
– В Италии очень хорошие врачи.
– Особенно в этой отрасли. Огромный поклон и врачам, и тем, кто за ней ухаживал. Сейчас мама находится на реабилитации, она снова вернулась жить среди беженцев в это подвальное помещение. Ей выделили особый изолятор, чтобы она далеко не ходила в уборную. Там большое, оборудованное помещение, много игрушек для детей, кормят два раза в день, все под контролем, у них даже теплее, чем у меня дома. Сейчас я помогаю ей, гуляю с ней, ведь ей заново приходится ходить. У нее возникла психологическая боязнь, она стала как ребенок в свои 76 лет. Когда она приехала в Италию, то словно помолодела, стала самостоятельной, даже ездила сама в Венецию, а сейчас мы все проходим заново.
– Давай вернемся к твоей серии, которая на меня произвела сильное впечатление, под названием "Новая телесность".
– Серия "Телесность", над которой я работаю вот уже несколько лет, начиналась с оживления античных скульптур, которые пострадали от времени и от войн, но операция по спасению ноги моей мамы заострили для меня внимание на тех людях, которые находятся в новой реальности. Пострадавших от обстрелов и различных военных действий становится больше и больше. И все это становится нашей новой украинской реальностью. Думаю, что этой серией я поддерживаю людей, в жизни которых случилась такая трагедия. Как мне рассказывала мама, после Второй мировой войны таким людям с ограниченными возможностями не было создано никаких условий, поэтому в детстве мы их не видели.
– Более того, Сталин выслал их на Соловки, чтобы они не портили картину советского мира.
– Еще одно яркое впечатление: в детстве мама дала мне роман Моэма "Луна и грош", где люди возвращались с войны, и был момент, когда возвратившийся с войны солдат просил на улице милостыню. И там была описана мафия, которая руководила такими людьми. Уверена, что в Украине не будет ничего подобного. Сейчас уровень переживания и эмпатии очень высокий. Так и родилась серия – от личных переживаний я погрузилась в переживания людей, с которыми случилась эта трагедия. Ее очень сложно делать. Я сделаю одну картинку, а потом километры хожу пешком, дрожа и плача.
– Я тоже дрожу и плачу, когда вижу твои работы. Но меня они приводят к мысли о том, что эта проблема имеет много смысловых пластов. Такая новая "киборговая" телесность в той стране, где мы с тобой сейчас находимся, может иметь какое-то решение. Эти люди могут получить качественные протезы, но они не восстановят очень многих функций человеческого организма. Это меняет не только физику человека, но, в первую очередь, психическое и духовное его состояние. Он не чувствует мира, как раньше, или ему приходится придумывает какие-то другие способы его ощущения. Или вообще другой мир! Словом, это новая и сложная реальность для любого. Значит, учиться жить нужно заново.
– Да, но пока продолжается война. Когда Украина победит, а она сможет, я в это верю, тогда наступит следующий этап адаптации. Опять все начнется заново.
– На самом деле адаптироваться придётся учиться не только жертвам войны, но и тем, кто рядом с ними будет жить. Фактически это изменит мир, в том числе и нас с тобой. И это перерастает в проблему изменения качества цивилизации. Просто потому, что невозможно изменить психику большой или даже огромной группы людей, целой нации, не меняя психику людей, живущих рядом с ними.
– Мы все сейчас находимся в огромном психологическом напряжении. Есть явные, но есть и скрытные переживания. Работать надо и с теми, и с другими. Наблюдая за тем местом, где сейчас живет моя мама, я понимаю, что оно напоминает очень большую коммунальную квартиру. Это некая община, где живут люди старшего возраста, совсем молодые, дети, младенцы и так далее. Иными словами, абсолютно не знакомые люди оказались в одной ситуации, в одном муравейнике. Конечно, у каждого из них свой характер, своя история, свой жизненный опыт. И психологически это очень тяжело, многие не выдерживают и возвращаются домой, потому что им важно иметь свое жилье, возможность уединиться. Раньше у него было пространство уединения, психологической реновации, а сейчас его нет. Максимально, что он может себе позволить, – пойти прогуляться по улице. Какими будут последствия такой жизни, никто еще не знает.
– Я думал одновременно о том, что в такой страшной войне меняются не только жертвы, но и их убийцы, насильники и палачи. У них тоже происходят определенные психические мутации в сознании.
– Хочется еще большей крови?
– Не знаю, но мне кажется, война меняет обе стороны баррикад. С убийцами возникнет тоже немало проблем. Может, это будет потребность в дальнейшем кровопролитии или, напротив, глубокая депресия. Пока мы этого не знаем.
– Да, эти разговоры начинались еще в 2014 году, когда многие из нас не верили, что придет полномасштабная война. Уже тогда мы думали о тех солдатах, которые вернутся из Донецка и Луганска. Какими они вернутся? Ожесточенными (я говорю об украинских солдатах, защищающих свою страну) или, напротив, больше ценящими жизнь? Как они впишутся опять в социум после таких переживаний? Но я заметила по своим друзьям, воевавшим все это время, – они возвращались не ожесточенными. У многих изменилось отношение к жизни, стало более ценным. Но, к сожалению, в 2022 году трое из этих ребят, моих близких друзей, погибли на этой войне.
Мне очень нравится, как ведет себя наше украинское общество. Война сплотила нас, и мы всячески помогаем защищать нашу страну. Это трогает до слез, как люди готовы помогать друг другу в такой ситуации.
– Расскажи о своей недавней выставке Париже, связанной с военной тематикой.
– Должна рассказать небольшую предысторию. Моя мама, когда уезжала из Одессы, взяла с собой собаку, сумку на колесах, которую мы называем "кравчучка", куда положила корм для собаки, лекарства для себя, документы, скотч, ножницы и кирпич. Кирпич из нашего дома. Я с 2013 года создаю артобъекты из кирпичей. Первый объект под названием "Семья" находится в постоянной экспозиции Музея современного искусства Одессы. И это было "7 Я", то есть "я-мама-папа-бабушка-дедушка-бабушка-дедушка". Это были кирпичи из дома, часть которого разобрали после смерти моей прабабушки. Дальше я продолжала работать, но уже с одиночными проектами. И тут попросила маму привезти кирпич из нашего дома. Она его привезла. И первой выставкой стала выставка в Венеции 24 апреля 2012 года. Там кирпич впервые был экспонирован. Выставка называлась "Трансформация наследия Сони Делоне", художницы-авангардистки, родившейся в Одессе и переехавшей в Париж. И вот такая аналогия – я тоже родилась в этом городе и стала эмигранткой – послужила толчком для выставки. Мы работали с Женей Деменком, но выставка открылась до начала вторжения российских войск в Украину. А потом на моих работах появился знак "сохранить наследие", особый знак, звездочка, позволяющий сохранить особо хрупкие предметы. Украинцы с началом бомбардировок начали заклеивать окна скотчем, чтобы осколки не поранили людей, и тем же самым знаком покрывали живопись или графику, которые были под стеклом, и потом складывали все это в хранилища. Этот знак перешел и на мои работы, только был уже нарисован на бумаге. Он стал символом, призывающим сберечь людей, генерацию, культуру, жизнь. Позже мне предложили сделать выставку в рамках фестиваля в Париже. И эти работы переехали в Париж вместе с кирпичом. Но я не смогла поехать туда на открытие, потому что уже случилась трагедия с моей мамой, и я должна была находиться рядом с ней.
– Ну и, наконец, о выставке в Берлине, которую ты сейчас готовишь.
– Это будет не совсем выставка, но арт-интервенция в пространстве "Панда" в Берлине во время презентации книги поэта Саши Дельфинова "Война и война". Я вхожу со своей "новой реальностью" в пространство, которое очень болезненно психологически и для многих даже физически. Потому что у меня физическая боль возникает от этих работ. Я чувствую, что они вызовут максимальный накал сопереживания. Поэтому это не выставка, а именно арт-интервенция. Тут мы находимся в точке боли.
– Дельфинов – очень талантливый поэт, и ваш тандем весьма продуктивен.
– Тут я должна признаться, что с русскими мне становится общаться все сложнее. Но осталось несколько людей, которым доверяю. Например, он.
