Мы и не заметили, как привыкли к этому. С завидной регулярностью то в одной, то в другой стране на улицы выходят многотысячные толпы демонстрантов, по разным причинам недовольных тем, как они живут и как правят их страной люди, которым это доверено.
Гроздья гнева от Туниса до Бишкека
Сами протесты бывают мирными (Грузия, 2003; Беларусь, 2020) или насильственными (Кыргызстан, 2005, 2010, 2020; Молдова, 2009). Иногда они начинаются как мирные, но затем перерастают в кровавые столкновения (Украина, 2013–14; Гонконг, 2019–20; Казахстан, 2022), а то и в гражданскую войну (Сирия после 2011). Они могут увенчаться успехом – в таком случае происходит полная или частичная смена политического режима (Сербия, 2000; "арабская весна", 2010-11; Армения, 2018). И наоборот, их могут подавить (Россия, 2011–2012; Беларусь, 2020) – и тогда тюрьмы победившего режима наполняются новыми заключенными.
Страны бывшего СССР принадлежат к мировым лидерам по части частоты и интенсивности массовых уличных выступлений политического характера
В некоторых случаях – можно вспомнить многомесячные протесты венесуэльской оппозиции против режима Николаса Мадуро – дело заканчивается более или менее ничем: протест постепенно "сдувается", власть, покачавшись как неваляшка, остается в тех же руках. Но такое бывает нечасто, обычно тот или иной политический результат массовые протесты и восстания всё же приносят. Страны, где это случается, очень разные, причины, по которым люди выходят на улицы, зачастую рискуя жизнью, – тоже. Вопрос в другом: почему в начале XXI века политика то и дело перемещается на улицы и площади, а голая сила, хоть демонстрантов, хоть полицейских, становится последним доводом в политическом споре?
У авторитарных правителей, их сторонников и идеологической обслуги ответ давно готов. Массовые протесты, говорят они, подогреваются, готовятся и финансируются извне – силами, как правило западного происхождения, которые стремятся подорвать режимы "сильной руки" и навязать народам импортированную, не отвечающую их традициям и психологии демократию. Вот недавнее заявление Владимира Путина о событиях в Казахстане: "Конечно, мы понимаем, что это не первая и не последняя попытка вмешательства извне во внутренние дела наших государств. Я согласен с Александром Григорьевичем [Лукашенко]. И меры, которые предприняла ОДКБ, дали понять, что мы никому не позволим дестабилизировать ситуацию у нас дома и не дадим реализовать так называемые сценарии цветных революций".
Вслед за такой революцией, согласно этой версии, неизбежно приходят упадок традиционных ценностей, всеобщее обнищание, а потом, глядишь, и солдаты НАТО. Массовые протесты толкуются исключительно как орудие геополитической борьбы – хотя, если судить по Казахстану, там речь шла скорее о борьбе внутриполитической. Участников массовых акций правительственная пропаганда выставляет как людей либо злонамеренных и подкупленных, либо обманутых, не устоявших перед силой заманчивых лозунгов, подброшенных "зарубежными кукловодами".
Размышление и выбор против случая и силы
Геополитическую борьбу, конечно, никто не отменял. Но если посмотреть на многие из перечисленных выше событий внимательнее, становится очевидным: версия "сконструированных цветных революций" то и дело вступает в противоречие с реальностью. Трудно представить себе, не впадая в совсем уж экстравагантную конспирологию, какими соображениями могли руководствоваться "кукловоды", с удивительной регулярностью раскачивая массовыми волнениями и сменами власти столь небольшую, отдаленную и небогатую страну, как Кыргызстан.
Если взглянуть на события более масштабные, то, скажем, от "арабской весны" куда больше выиграл не Запад, а его противники – прежде всего режимы Владимира Путина и Реджепа Эрдогана. Они расширили своё влияние на Ближнем Востоке и в Северной Африке, ловко внедрившись в сирийский и ливийский конфликты. Запад, наоборот, из далеких и опасных мест уходит – порой с некрасивой, если не сказать позорной, поспешностью, как в прошлом году из Афганистана.
Ну и, наконец, трудно не заметить, что у самих предполагаемых "кукловодов" протесты, хоть пока и без революционных перемен, случаются в последние годы достаточно регулярно – взять хоть выступления "желтых жилетов" во Франции, хоть попытку захвата Капитолия в США.
Страны бывшего СССР, однако, принадлежат к мировым лидерам по части частоты и интенсивности массовых уличных выступлений политического характера. Вряд ли это случайно. Как ни странно, разгадку можно найти в одном старом тексте. Американском – но книги Джина Шарпа, на которые как на источник зла любят указывать борцы с "цветными революциями", на сей раз ни при чем.
Осенью 1787 года в двух нью-йоркских газетах начали регулярно публиковаться эссе, подписанные псевдонимом "Публий" (Publius), в честь легендарного тираноборца Публия Валерия Публиколы. Всего за год вышло 85 статей, позднее они были изданы отдельным сборником, который получил название "Федералист". Он вошел в историю как одно из важных произведений либеральной политической мысли. Целью "Федералиста" было убеждение общественности в благотворности проекта Конституции США, который как раз тогда обсуждался законодательными собраниями отдельных штатов, в том числе Нью-Йорка.
Автором большинства текстов "Публия" был Александр Гамильтон – один из отцов-основателей США, политик, юрист и финансист со столь лихо закрученной судьбой, что о нем даже поставлен успешный бродвейский мюзикл (портрет Гамильтона знаком каждому, кто держал в руках 10-долларовую банкноту). В первом же эссе "Федералиста" Гамильтон писал следующее: "Жители нашей страны должны решить вопрос о том, способны ли человеческие сообщества создать хорошее правительство, основываясь на размышлении и выборе (reflection and choice), или же в своей политической жизни они обречены на зависимость от случая и силы (accident and force)". "Случай" здесь, очевидно, следует толковать как удачное стечение обстоятельств, благодаря которому человек или группа людей попадают на вершину власти. В русском языке когда-то это слово употребляли по отношению к фаворитам: "быть в случае" – пользоваться в настоящий момент благоволением монарха или вообще начальства.
Противопоставление, сформулированное Гамильтоном, характерно для толкования природы государства и политических отношений, которое принесла с собой эпоха Просвещения. Вместо "божественного права королей" и воспетого Макиавелли идеального государя, способного быть "то львом, то лисицей", она предложила теорию общественного договора и новый правовой порядок, в котором в качестве суверена выступал народ. Впрочем, как показала уже французская революция и правление Наполеона, "случай и силу" не так легко заменить "размышлением и выбором". Более чем 200-летняя история современных демократий стала непрерывной борьбой и взаимодействием двух описанных Гамильтоном полюсов.
Идеал был недостижим: accident and force относятся к самой природе политики, в основе которой – борьба за власть. Но там, где "размышление и выбор" уступали "случаю и силе", политическое устройство быстро или понемногу смещалось от демократии к диктатуре. Там же, где за свободой и правом, при всех недостатках практической политики, сохранялось верховенство, демократия жила и развивалась.
На прицеле у "оседлого бандита"
У постсоветских государств были свои отцы-основатели. (Условимся, что речь идёт о 12 странах, без Балтии, которая после 1991 года быстро вернулась туда, где ей место исторически и культурно, в Центральную Европу). Новых джефферсонов и гамильтонов с их философствованием и политическими теориями среди этих основателей не оказалось. Зато закаленных ветеранов советских аппаратных войн – сколько угодно: Борис Ельцин и Нурсултан Назарбаев, Гейдар Алиев, Леонид Кравчук... Созданные государства приобрели облик, соответствующий их политическим элитам – гремучей смеси бывших коммунистических бонз, офицеров спецслужб и ловких бизнесменов 1990-х, с отдельными вкраплениями прикормленной интеллигенции и технократов – так называемых "системных либералов".
Формально все собирались строить современные демократии – номинальное разделение властей существует, кажется, даже в Туркменистане, а список гражданских свобод имеется в каждой постсоветской конституции. В действительности получилось по-всякому: от российского электорального авторитаризма до разных форм деспотии – клановой, семейной или персональной. Есть и парочка "молодых демократий", самый яркий пример – Украина. Но и там неясно, на чем в большей степени держится сложившаяся система: на воле граждан к свободе (гамильтоновскому "размышлению и выбору") или на том, что олигархические группы примерно уравновешивают друг друга.
Общее у разных вариантов диктатуры одно: понимание политики как комбинации "случая и силы". Пока ты "в случае" и силён, ты держишься за власть, по выражению Александра Лукашенко, "посиневшими пальцами". Поскольку формальные институты, все эти конституции, парламенты, суды, неподцензурная пресса, рассчитанные на "размышление и выбор", этому только мешают, приходится их либо уничтожать, заменяя имитациями, либо обходить с помощью контролируемых референдумов, "обнулений" и прочих уловок. В результате, за исключением силового аппарата (да и то, как показали события в Казахстане, далеко не всегда), государство начинает напоминать своей структурой грубоватый мем – "из дерьма и палок". Так обычно говорят о чем-то, сделанном на скорую руку, убогом и малоэффективном.
Те, кому не подходит участь эмигранта, будут всё чаще делать выбор в пользу протеста
Именно к такому состоянию пришло большинство постсоветских государств спустя 30 лет после краха империи. Если, согласно популярной теории, всякое государство изначально – не более чем "оседлый бандит", то в данном случае мы имеем дело с бандитизмом в его примитивном, архаичном и очень грубом виде. Схема стандартна и практически повсеместна: с подвластной территории выкачиваются ресурсы, из населения налоги, получаемые доходы перераспределяются в пользу правящей элиты. Последняя всё более "окукливается", превращаясь в узкий кружок соратников первого лица и их отпрысков, как в путинской России, или просто кровных родственников, как в назарбаевском Казахстане.
Поскольку эффективных механизмов коммуникации между управляющими и управляемыми становится всё меньше, а "дерьма и палок" – всё больше, у недовольных этой ситуацией остаются один опасный и два относительно безопасных выхода. Безопасные – два вида эмиграции: реальная и внутренняя. Опасный – протест. Те, кому не подходит участь эмигранта, неизбежно будут всё чаще делать этот выбор. Учитывая, что самые долгоиграющие постсоветские правители стареют (только что ушедшему Назарбаеву 81 год, Путину и Рахмону в этом году будет 70, Лукашенко – 68), а проблему транзита власти такие режимы решают с большим трудом, можно предположить, что уже длинный список массовых акций протеста в странах бывшего СССР ещё далеко не полон.
Но телевизор все равно объяснит гражданам, что во всем виноваты Сорос, ЦРУ и прочие "кукловоды".
Ярослав Шимов – историк и журналист, обозреватель Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции
