Социолог Любовь Борусяк продолжает проводить исследования настроений россиян, выступающих против вторжения в Украину и политики путинского режима. С весны прошлого года прошли уже три волны исследования. Последние две – летом 2022 года и после начала мобилизации.
Любовь Борусяк с 2018 года занимается изучением эмиграции. Когда началась война в Украине, из России за рубеж хлынули огромные миграционные потоки, и социолог тут же начала исследовать настроения как уехавших из страны россиян, так и тех, кто, несмотря на свои разногласия с режимом, остается в России.
Практически все участники исследования имеют высшее образование или учатся в вузах, они в основном из крупных российских городов. Большинство работают в сфере науки и образования, далее следуют IT-сектор и инженерия, культура, литература и искусство, администрация и управление. Есть студенты, пенсионеры, специалисты по рекламе, маркетингу и СМИ. Методы исследования – анкетирование и интервью.
Любовь Борусяк Радио Свобода о своем исследовании:
– Весной, когда я изучала настроения остающихся в России и разместила в интернете анкету, за полтора дня мне пришло 500 заполненных анкет, а в этот раз за то же время – 1300. Это феноменально много! Количество заполненных анкет и огромная скорость их заполнения произвели на меня очень сильное впечатление. Чем больше времени проходит, тем больше остающиеся чувствуют себя в маргинальной позиции, тем больше они хотят, чтобы их голос был услышан: они есть, они существуют, у них есть чувства, переживания.
Остающиеся в России хотят, чтобы их голос был услышан
У уехавших тоже есть большое желание высказаться, поэтому набор респондентов не представлял никакой сложности, ограничивался только моими возможностями обработать полученный материал. Снежный ком, когда уже давшие интервью привлекают к исследованию своих знакомых, тоже завертелся очень легко. Говорить готовы практически все, к кому я обращаюсь. В какой-то момент я начала спрашивать респондентов, почему им так хочется дать интервью, и услышала, что эти интервью имеют психотерапевтический эффект: когда ты высказываешься, становится легче на душе. Даже прозвучало и не один раз повторилось слово "исповедь". Это оказало на меня очень сильное эмоциональное воздействие, ведь оказаться в такой роли – исповедника – непривычно для социолога.
– Из этого, наверное, можно сделать вывод, что и тем, и другим достаточно тяжело, может быть, кому-то даже не с кем поговорить о своих проблемах.
– Естественно, многим тяжело. Кстати, первый респондент, который сказал про исповедь, это человек вполне благополучный. Он уехал в США, у него там хороший трудовой договор, тем не менее, это все равно сильные переживания.
– Какие вопросы задавались тем, кто остался?
– Анкета состояла из 34 вопросов: половина закрытые, половина открытые. Я спрашивала о том, что они чувствовали в феврале, что чувствовали, когда произошла мобилизация, возникло ли желание уехать весной, возникло ли такое желание осенью, но, тем не менее, они остаются. Считают ли они, что, не уезжая, они нарушают некоторую норму? Приходилось ли им объяснять своим знакомым, почему они не уехали? Считают ли они, что остающиеся несогласные могут приносить какую-то пользу, что конкретно они считают полезным из того, что делают? Еще была тема про взаимоотношения остающихся и уехавших, о том, как люди оценивают успешность эмиграции своих знакомых, как, по их мнению, влияет эмиграция на будущее России. Про чувство вины, чувство ответственности – испытывают ли они их. Как им кажется, большую ли ответственность они несут, оставаясь в России, чем те, кто ее покинул.
– Почему же все-таки остаются в России люди, которые не согласны с происходящим, как они это объясняют?
Сформировалась норма на отъезд как правильное поведение для несогласных
– Вообще, это провокационная постановка вопроса: и у меня это была некоторая провокация, и у вас сейчас тоже, поскольку изначально предполагается, что единственно правильное решение – это уехать. Сама подобная постановка вопроса означает, что оставаться – это странное, маргинальное поведение, требующее какого-то объяснения, подразумевает, что оставаться и жить у себя дома – это в нынешней ситуации ненормально. В принципе, все это подтверждает представление, что сформировалась норма на отъезд как правильное поведение для несогласных.
С тем, что такая норма существует, отвечая на вопрос анкеты, согласилась незначительная доля респондентов, но многое подтверждает факт ее существования. И тогда становится понятно, почему людям так хочется высказаться: хотя бы потому, что это в какой-то степени способ оправдания нарушения нормы, которое, как известно, всегда предполагает санкции. Санкции в данном случае – это ощущение того, что твое поведение может вызвать удивление, некоторое возмущение. И когда ты объясняешь, почему не уехал, даже это уже означает согласие с нормой. Самый нарушающий эту норму ответ: а почему я должен уезжать? Такие ответы были, хотя и не составляли большинство.
Что можно делать, чтобы быть полезным на родине? Тут очень интересное соотношение. Когда это был теоретический вопрос, не касающийся самого человека, там было очень много ответов про протест, правда, почти исключительно протест тихий. Дальше: честно работать на своем месте, помогать слабым, помогать беженцам и так далее. Когда же речь идет о самих людях, то ситуация переворачивается: про протесты в любой форме, даже самой "тихой", говорят очень немногие. Гораздо чаще звучат примерно такие слова: "мы на своем рабочем месте делаем важное дело, полезное не для государства, а для страны, для людей будущего". Это относится прежде всего к людям так называемых помогающих профессий: учителей, преподавателей вузов, врачей, юристов, которые помогают несогласным в каких-то процессах. То, что ты честно работаешь, у тебя есть такая возможность, – это уже важно и ценно.
Очень многие респонденты занимаются разного рода благотворительностью, переводят деньги беженцам или каким-то иным образом им помогают, переводят средства в российские благотворительные фонды. И вот это, как я понимаю, стало для этой группы довольно существенной частью относительно безопасного протеста.
– А люди приводят еще какие-то причины, по которым они остаются в России?
Ненормативная лексика возникала в ответах на самые тяжелые вопросы: как люди восприняли мобилизацию, что думают о будущем России
– В основном ссылаются на невозможность это сделать: отсутствие денег, возможности найти работу за рубежом. В принципе, большинство не сомневается, что уезжают более успешные. Также ссылаются на обременения, связанные с некоторыми обязательствами: больные родственники, нуждающиеся в заботе старики и пр. В осенней волне исследования, в отличие от весенней, в некоторых анкетах писали, что уедут, когда умрут старики, родственники, больные, которых сейчас невозможно оставить. Это не значит, что люди ждут смерти своих родных, ничего подобного. Мы имеем дело с новым феноменом: снимается традиционное табу с темы смерти, об этом уже можно говорить. Явно снимается и табу на сквернословие: когда ты заполняешь анкету, ты один, но понимаешь, что ее прочитают другие. Интересно, что в эту волну в ответах появилось довольно много мата. Ненормативная лексика возникала в ответах на самые тяжелые вопросы: как они восприняли мобилизацию, что они думают о будущем России. Видимо, такие сильные чувства требуют экспрессивной лексики.
– Кто, по мнению остающихся, наиболее успешен в эмиграции?
– Весной, когда все только начиналось, еще было неясно, как происходит адаптация уехавших. В осеннюю волну опроса стало ясно, что люди, которые остаются, активно общаются со своими уехавшими друзьями и родственниками. У большинства такие знакомые есть, и они видят, как складывается их жизнь, соотносят это со своими возможностями. В большинстве случаев люди говорили, что успешная эмиграция – это наличие финансовой подушки перед отъездом и удаленной работы в России или найденная работа за рубежом. Айтишники – это вообще особая история. Как говорят респонденты, есть две группы уехавших – это айтишники и все остальные. Если у тебя есть деньги, есть работа, есть жилье, твои дети могут учиться, ты можешь выбрать хорошую школу, есть медицинская помощь, тогда у тебя более-менее нормальная жизнь. Примерно поровну разделились ответы о том, как складывается эмиграция знакомых: хорошо, по-разному и тяжело.
– В чем самое существенное отличие между теми, кто уезжал в феврале-марте, и уехавшими после 21 сентября?
– У меня в основном панель, то есть уехавшие люди, которых я опрашиваю через определенные промежутки времени, хотя их число постепенно увеличивается. У меня было мало людей, уехавших после сентября, в основном рассказывали уехавшие раньше, о тех, кто покинул страну после 21 сентября. Эти люди говорили, что на волне массовой паники, вызванной частичной мобилизацией, приехало немало людей, которые не имели ни загранпаспортов, ни виз. То есть они не собирались уезжать, за полгода не оформили паспорта, не готовились к отъезду. Последняя, постмобилизационная волна состоит из разных групп. С одной стороны, это те люди, которые оставались в России, но готовились к отъезду: оформляли документы, искали работу, готовили к отъезду животных. С другой стороны – те, кто этого делать не собирался, а потому они оказались ровно в такой же ситуации, как уезжавшие в конце февраля – начале марта, то есть неподготовленными. Второе – стало гораздо больше людей не из Москвы и Петербурга, а из регионов. В числе уезжающих осенью появились люди, политически лояльные, но желающие пересидеть за границей опасность для себя лично. Это гораздо более разнообразная по составу волна, чем весенняя.
– Есть ли такие, кто вернулся в Россию или собирается это сделать?
– Рано было говорить про вернувшихся: интервью проходили в конце октября – начале ноября, прошло слишком мало времени с начала этой новой волны. Поэтому о возвращении речь не шла.
Как говорят респонденты, есть две группы уехавших – это айтишники и все остальные
Я хочу рассказать об очень запомнившихся респондентах. Был, например, совершенно замечательный молодой парень, действующий психолог, который, находясь возле границы, с другой ее стороны, помогал деньгами, переводил их своим знакомым, которые подъезжали чуть позже. У него было где остановиться на неделю, нашлись родственники в приграничном городе. Когда его знакомые приезжали, он на короткое время бесплатно расселял их в доме своих родных, всячески им помогал. И только когда всех устроил, он поехал в большой город, куда собирался приехать. Он довольно быстро нашел там такую же работу, как в Москве, в центре для детей с особенностями развития, продолжает и онлайн-консультирование. У него все благополучно, но главное – он считает, что обязан помогать другим. Они сразу после 21 сентября создали группу выпускников школы, где он учился, он там координатор и главный помощник уезжающим. Самое интересное, что он отдал все деньги своим знакомым, но потом другие участники группы, остающиеся в России или уехавшие раньше, собрали и перевели ему деньги, потому что он был уже буквально без копейки. Такая вот взаимопомощь.
– Это единичная история или взаимопомощь развита в этих группах?
– Про масштабы сказать не могу: недостаточно материала. Но то, что последней волне помогают те, кто уехал весной, это факт. Они оказались в более сложной ситуации, чем весенние. Везде уже повысились цены на жилье, Грузия и Армения, отчасти Турция оказались забиты почти под завязку. Поэтому, кстати, люди поехали в Среднюю Азию, но и там очень быстро и резко выросли цены на съем жилья, часто – до уровня, превышающего среднюю зарплату, которую там платят, то есть, не работая онлайн, рассчитывать только на работу там очень сложно.
– Идет же спор между уехавшими и оставшимися о том, надо уезжать, не надо уезжать, кто прав, кто виноват, звучат даже какие-то взаимные обвинения. Эта тема как-то прозвучала в исследовании?
– Да. В анкете остающихся были вопросы о том, чувствуют ли они большую ответственность, большую вину, чем уехавшие. Абсолютное большинство считает, что нет, вина и ответственность должны быть одинаковыми, в частности, потому, что те, кто уехал после 24 февраля, делали ровно то же и так же, как и они сами. Случилось это все не 24 февраля, к этому шло раньше. К моему удивлению, очень мало ответов, буквально полтора десятка, было о том, что виноват вообще весь мир, который поддерживал путинский режим. Все-таки это волнует людей меньше, чем сравнение себя со свежей волной эмиграции.
Весной мало кто из уехавших называл себя эмигрантами: это еще звучало страшно, как-то фатально, поэтому часто даже уехавшие самостоятельно нередко называли себя релокантами. Осенью таких людей стало больше. Весной еще почти никто из моих респондентов не продал и не был готов продавать свои квартиры, а летом и осенью начали это делать. Начало формироваться понимание, что это не временно, а надолго, если не навсегда.
– Можно ли сказать, что происходит некоторое принятие ситуации, адаптация к ней?
Весной мало кто из уехавших называл себя эмигрантами, осенью таких людей стало больше
– В какой-то степени – да, понимание, что это не временное, что пришло время рубить эти концы, в частности, продавать или сдавать квартиры, иначе тяжело адаптироваться на новом месте. Это помогает оказаться уже в новой ситуации и не оглядываться назад, хотя большинству это и сейчас очень тяжело. Даже со времени весенней волны прошло недостаточно времени, чтобы произошла полная адаптация, про осеннюю и говорить нечего.
– В анкете был вопрос о том, как влияет массовый отъезд на ситуацию в России. Каковы результаты?
– Остающиеся почти единодушно считают, что такой массовый отъезд лишает Россию будущего. Уезжают лучшие: самые умные, успешные, молодые. Это плохо для образования, для медицины, для экономики. Была мысль о том, что это выгодно режиму, потому что чем меньше недовольных, тем легче продолжать свои действия. С одной стороны, мы одинаково виноваты, они не меньше нас, но с другой стороны, уезжающие более активны и в чем-то лучше нас, больше могут, – говорят остающиеся, а потому и ответственность их в чем-то должна быть выше.
– Настроения уехавших и оставшихся сильно различаются или они более-менее общие?
– Различаются. Уже осенью были люди, которые более-менее адаптировались за границей, как-то устроили свою жизнь, пережили период полной неопределенности и смотрят в будущее, хотя большинство продолжает говорить, что горизонт планирования все равно невелик. Все-таки весной, как и осенью, очень многие люди уезжали, куда могли, а не куда хотели. За полгода между замерами больше половины поменяли место жительства. Относительно многим удалось попасть в какую-то европейскую страну, чаще всего в Сербию и Черногорию, но и в Германию, Францию, Нидерланды, Великобританию, Португалию, хотя таких значительно меньше. Осенью появились респонденты, которые переехали в США, в университеты, хотя это тоже, конечно, совсем не массовое направление. В результате очень сильно расширился круг стран, где оказались мои уехавшие респонденты: весной их было 15, осенью – уже 26. Расширение произошло за счет как стран Азии, так и европейских стран, США. Выросло число участников исследования из Израиля.
У тех, кто определился со страной проживания, хотя бы на ближайшие год-два, уровень стресса начал снижаться, но есть и те, кто по-прежнему оставался в ситуации неопределенности: они еще думают, куда бы уехать, пытаются решить эту проблему, не у всех хорошо с работой. В общем, довольно у многих все очень непросто, а потому и эмоциональный фон достаточно тяжелый. Что касается остающихся, высокий уровень стресса и тяжелое психологическое состояние отмечаются практически у всех. Как уехавшие, так и остающиеся респонденты довольно часто говорили и писали, что обращались за помощью к психологам, психотерапевтам. Мне кажется, люди этих профессий оказались очень востребованными. Кстати, в отличие от весны, осенью возникла, хотя и не часто звучала, тема суицидальных настроений. Она проскальзывает и у уехавших, и у оставшихся. Это показывает, что людям очень тяжело, часть из них находится в глубокой депрессии.
Остающиеся почти единодушно считают, что такой массовый отъезд лишает Россию будущего
– Что думают люди о коллективной ответственности и коллективной вине за войну в Украине, разделяют ли они эти два понятия?
– На этот раз я мало спрашивала про это уехавших, эта тема больше была представлена в анкете остающихся. Коллективную, как и индивидуальную, вину и ответственность разделяют плохо, эти понятия в массовом сознании отчасти слипаются. Мнения респондентов разделились. Одни вообще отвергают, что существует коллективная вина и коллективная ответственность, считают, что они могут быть только индивидуальными, иначе это освобождает от ответственности действительно виноватых. Другие не отрицают коллективной ответственности, но делают упор на то, что она должна быть одинаковой как у остающихся, так и уехавших, одни в этом плане не отличаются от других. Их расстраивает, что если теоретически это так, то по факту будет по-другому: вся коллективная ответственность ляжет на остающихся.
– Что наиболее существенно изменилось в настроениях людей с весны по осень 2022 года?
– Среди моих респондентов были уехавшие весной и были уехавшие осенью. Те, у кого все как-то складывается, уже испытывают облегчение, начинается адаптация. Те, у кого складывается не очень удачно, пока еще в очень тяжелом положении. Очень сложно недавно приехавшим, у которых только начинает складываться новая жизнь, причем в сложной ситуации: в частности, они должны конкурировать за рабочие места не только с местным населением, но и с представителями весенней волны, уже нашедшими работу.
Остающихся я спрашивала, ожидали ли они объявления частичной мобилизации. Дело в том, что в конце весны и летом большинство уехавших считали, что ситуация более-менее стабилизировалась, как сейчас идут дела, так и будет идти. Поэтому очень многие ездили в Россию по самым разным поводам и не боялись это делать. После объявления мобилизации все это кардинальным образом изменилось. Теперь женщины, может быть, и ездят по необходимости, но уже есть ощущение того, что может произойти все что угодно. Страхов стало больше. Две трети моих респондентов в принципе допускали, что могут быть еще какие-то неожиданные события, в частности, объявление частичной мобилизации, но не ожидали, что так быстро, уже в сентябре. Так что для большинства (как остающихся, так и уехавших) она стала все равно неожиданной. И теперь они твердо убеждены, что расслабляться и надеяться, что ситуация стабилизировалась, нельзя.
– Каков у людей образ будущего, чего хотят для себя и для России эти несогласные в двух разных группах?
Люди хотят, чтобы наступил мир, чтобы жизнь наладилась, но почти никто в это не верит
– Тут у них одинаковые представления, примерно такие же, как и у экспертов. Почти все уверены, что будет хуже, но что именно произойдет, как будут развиваться события, никто не знает, ведь прогнозы в основном не сбываются. Конечно, они следят за новостями, разного рода публикациями, выступлениями экспертов, но ощущения ясности, что и как будет дальше, нет ни у кого. Люди хотят, чтобы наступил мир, чтобы жизнь наладилась, но почти никто в это не верит.
– Но кто-то все-таки верит?
– Некоторые говорят: может же произойти чудо, и все изменится, чудеса ведь тоже бывают. Но таких людей немного. В основном это надежда, что "вдруг", а каким образом, никто не знает. Это очень плохо, потому что полная неопределенность, негативные ожидания усиливают депрессивные настроения, состояние безысходности и беспомощности, ощущение жертвы: тебя несет волна, и куда вынесет – непонятно. Да и горизонт планирования у большинства невелик, что делает жизнь зыбкой.
– А возникала тема людей, которые придерживаются противоположных взглядов на происходящее? Ведь это же зачастую происходит даже в семьях.
– Конечно, возникла в разговорах с уехавшими эта болезненная тема: как складываются отношения с родственниками, поддерживают они или не поддерживают происходящее. Тут у людей складывается очень по-разному. Есть совершенно трагические, драматические ситуации разрыва семей на почве разных политических взглядов, есть даже случаи, когда люди абсолютно прекращают отношения с родными. Есть ситуации, когда отношения, конечно, испорчены, но все-таки их поддерживают, просто не говорят на больные темы. В некоторых семьях все складывается благополучно, вплоть до того, что люди встречаются в каких-то нейтральных странах, если уехавший человек живет в Европе, а у родителей нет визы. Тогда они встречаются, скажем, в Стамбуле, где вместе отмечают какие-то праздники, юбилеи. Замечательную фразу сказал один мой молодой респондент о позиции своего отца и его новой жены. Он устроился в США, приезжал попрощаться. А эти его родственники, с одной стороны, ненавидят Америку, считают, что это главный враг России и мира, но при этом сказали: ты правильно делаешь, что уезжаешь.
– Интересно, как такое укладывается в головах?
– Прекрасно укладывается! Я много лет веду курс "Социология массовых коммуникаций", где мы очень подробно говорим о массовом сознании. Одно из главных свойств массового сознания – это парадоксальность и противоречивость, когда не складываются логические связи. С одной стороны, "это ужас, ужас, ужас", с другой стороны – "тебе, сынок, там будет хорошо".
Одно из главных свойств массового сознания – это парадоксальность и противоречивость
– Какие выводы можно сделать из этой серии исследований: какие процессы идут в среде несогласных с российским режимом?
– Первое, о чем я писала еще весной, а сейчас это стало более очевидно: нормой все-таки стал отъезд, а не попытки что-то изменить в стране. Эта норма проявляется во всем. Для одних – в попытке объяснить себе: "поскольку все будет плохо, то наше решение правильное и единственно верное". Для других – "конечно, надо бы уехать и жить нормально, но мы не можем, и нормального в жизни ничего уже не будет". Весной значительная часть моих респондентов готовилась к отъезду, но не рассматривала свое решение как окончательное. Сейчас то же самое. И есть те, кто понимает, что им жить здесь, в России, а значит, надо делать для страны что-то полезное, хорошее, важное.
