1 мая 1986 года в Киеве, Минске, как и в других городах Советского Союза, состоялись праздничные демонстрации по случаю Дня международной солидарности трудящихся. Советские власти не сообщили тогда о разрушительной аварии на Чернобыльской АЭС, а потому подвергли многих жителей Украины, Белоруссии и приграничных районов России серьезной опасности. Первомай отмечали и в маленькой белорусской деревне Киселёвка – теперь на ее месте осталось только кладбище. Жизнь и смерть этой жертвы Чернобыля в материале Белорусской службы Радио Свобода.
"Здесь дом наш, там баня, я ее топил. Тут – место наших огородов. Клены эти я посадил, лет 11 мне было. А под липой на скамейке половина деревни перецеловалась", – Александр Степаненко руками в воздухе рисует ему одному теперь известную картину. Мы видим здесь поле, заросшее травой, кустами и деревьями. А он – широкую улицу, дом деда, соседские сады, вспоминая десятки родных историй из деревни Киселёвка.
Киселёвку в Костюковичском районе Могилевской области отселили после Чернобыльской аварии еще в начале 90-х годов. По данным измерений она попала в зону наиболее активного заражения Цезием-137 (от 15 до 40 Кюри на квадратный километр).
Для жителей нескольких выселенных населенных пунктов построили деревню Новые Самотевичи в нескольких десятках километров отсюда. Но дома в Киселёвке разрушили только два года назад. Все это время здесь нелегально жили люди. Теперь они приезжают только на Радоницу – весенний праздник поминовения умерших.
"Такие кладбища чистые, убранные. Где же такое еще бывает?!" – радуется Александр. Из этой деревни происходят его родители Михаил Прокофьевич и Ульяна Федоровна. Сам он родился в Кировске Мурманской области, куда отец в середине 60-х годов отправился на заработки. Но каждое лето с младенчества до студенчества Александра привозили в Киселёвку.
В 12 лет родители подарили ему на день рождения настоящую фотостудию: весь комплект, от фотоаппарата до химикатов. Киселёвку он снимал с конца 1970-х годов, продолжая делать это и сейчас. На черно-белых фотографиях – работы в поле и по хозяйству, иконы в рушниках, праздничные халаты в цветочек, самогонные аппараты, застолья. Киселёвцы старые, молодые, расслабленные и сосредоточенные. А потом – радиация, отселение и те самые дни, когда родные дома разрушили и закопали в землю.
Сейчас Александр приезжает сюда раз в несколько лет. Посещает кладбище, встречается с родными и односельчанами. Планирует даже поставить памятный знак в честь своей уже исчезнувшей Киселёвки.
И продолжает снимать. С 26 апреля в Костюковичском музее работает его выставка "Чернобыльская деревня".
"Я пару лет назад один здесь шел через эти заросли. Растерялся немного. Выхожу из-за сосны – а на меня дед смотрит! У меня аж слезы из глаз потекли", – Александр протирает на кресте портрет деда. Фотографию сделал он сам за несколько месяцев до смерти Федора Самуиловича.
"Самусь по-белорусски, – говорит Александр. – Вот видите этот ряд могил? Это все Самусёвы: мать его, отец, сын". Второй дед, ветеран войны, рассказывает Александр, умер, когда он еще был мал. "А этот дед при мне ушел, я его знал, я его фотографировал, – говорит он. – На войне дед не был, так как с трех лет глухонемой. Но всю жизнь работал в колхозе на тяжелых работах".
Пока деревня жила своей жизнью, Александр отслужил в армии, закончил журфак МГУ, стал профессиональным фотографом, издал книгу "Расстрелянная семья" о судьбе кольских саамов, пострадавших от репрессий. Родил двух сыновей, растит внучку. На дедов крест повязывает уже вторую георгиевскую ленту. "Я в Мурманске занимаюсь патриотическими делами", – объясняет он.
О семье бабушки и дедушки рассказывает, что у них было много детей. Но выжили только четверо, и его мать была старшей. "Корь, скарлатина – много от чего умирали тогда, – описывает он. – Говорили: "от родимца". Вот об этом "родимце" очень часто в деревне говорили: чуть что – "а родимец его знает". Я раз пошел к бабушке:
– Бабушка, что такое "родимец"?
– Ты не знаешь, что такое "родимец"?
– Нет.
– Иди ты...
А теперь получается, что "родимец" – это древнеславянский бог, и сегодня я это понимаю", – говорит Александр.
Убирая могилу деда, он замечает, что в России надгробный крест ставят в ногах, а не так, как в Беларуси – в голове. Хотя мы уже обсудили, что традиции Радоницы у россиян нет, но эта информация для нас новая. Александр кладет на могилу принесенные с собой сушки, льет на землю самодельную настойку на травах: "Золотой корень, калган, медуница", – перечисляет он. Ей же и поминают, закусывая кусочками черного хлеба и сала.
Его деды радиации уже не застали. Сам Александр вернулся в Киселёвку в начале мая 1990 года. "Я два года думал, как снимать радиацию. Как ее показать? Запаха нет, вкуса нет, цвета нет, – рассказывает он. – А когда приехал в мае, здесь было жестокое солнце. Меня всю жизнь учили, что нужно снимать утром и вечером. Тогда мягкий свет, хорошая погода, приятные лица. А я снял это жестокое солнце. В нарушение всех правил".
"Дед, спасибо", – Александр кладет ладонь на могилу деда, и мы идем к другому кладбищу, где похоронены бабушка и дедушка по отцу. По дороге Александр показывает место, где стоял дом деда, и вишню, которую посадил подростком. Рассказывает, как купались в местной речке или на велосипедах ездили в Беседь.
"У нынешних детей знаете же какие игрушки, – говорит он. – А у нас раньше: залезешь на дерево, каждый возьмет себе по галчонку из гнезда. Несколько дней их кормили, приручали, а потом на холме запускали: чей дальше улетит".
"Богатая была деревня у вас?" – спрашиваем.
"Думаю, нет, – отвечает Александр. – Иначе бы мой отец не поехал на Север на заработки". Сравнить жизнь на советском Севере и в белорусском селе ему непросто. На Севере деревень нет, поэтому для него переезд из Кировска в Киселёвку, скорее, означал просто переезд из города в деревню.
"Но в чем-то и лучше было, – говорит он. – В соседних Самотевичах была книжная лавка. И какой магазин!" В советское время Александр отправлял домой в Кировск несколько посылок с книгами за лето. Советская классика, зарубежная классика – на Севере достать это было трудно.
Среди поля встречаем достаточно молодого мужчину с удочкой. Александр его знает, после рассказывает нам и смеется:
"Встретил в поле мужика с удочкой – оказалось, это четвероюродный брат", – говорит он. В Киселёвке ему по четырем линиям чуть ли не каждый родственник. Всех он знает по именам, в нескольких поколениях.
"Я когда делал книгу "Расстрелянная семья. История кольских саамов", работал в архиве, – рассказывает Александр. – И сделал 13 родовых саамских деревьев. В книге они есть". На презентации книги у Александра спросили, есть ли у него самого такое дерево. Пришлось признаваться, что нет. Но за пятнадцать лет работы в минском архиве ему удалось воссоздать историю семьи до XVII–XVIII веков.
На старейшее в Киселёвке кладбище уже пришли односельчане – Нина и ее сын Николай. Нина похоронила здесь другого сына, который в начале апреля умер в России "от сердца". Ему было 54 года.
Николаю же около сорока. "Радиационную" историю деревни он помнит хорошо. Говорит, что до войны деревня была очень большая – 300 дворов. В советское время была здесь ферма, коровник, "бычков выращивали на мясо". Официально Киселёвку выселили в 1991 году, но уезжать соглашались не все.
"Были такие чудеса, что и с милицией приезжали, машины пригоняли, – рассказывает Николай. – Никто из насиженных мест не хотел уезжать". Опасности радиации, полагает он, не понимал тогда никто, так как она "без запаха и вкуса". Но и особого воздействия от нее он тоже не видит:
"Кого не вывозили, живы-здоровы, – говорит Николай. – Может, люди здесь и жили, и многие бы не умерли. Ведь все от переживаний же. Дома свои строили-строили. А тут приезжают: "Давай, закрывай свой дом, забирай манатки, ты больше здесь не живешь!"
Прежний образ жизни Николаю больше нравился: "Компьютеров этих не было, света до какого года не было, работали от рассвета до рассвета, может, поэтому и здоровее были, – говорит он. – Мирного атома не было".
На вопрос, что он думает о новой АЭС (строится сейчас в Гродненской области при поддержке России. – Прим.), отвечает уклончиво: "А что я? Я свое "я" не поставлю, чтобы ее остановили строить".
У него есть удостоверение пострадавшего от последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Однако, говорит он, никаких особых льгот по нему нет. Разве что отпуск можно брать в то время, когда захочешь. Раньше еще давали скидку на проезд в поездах.
"Дед Миша, Колин отец, я вам расскажу, был самый интеллигентный человек здесь, – рассказывает Александр. – Он в библиотеке работал, в архиве. Собрал все материалы для книги памяти по нашему району. Уникальная вещь! Его здесь "поэтом" все называли".
"А меня все "поэтиха", "поэтиха", – смеется Нина. – Лежит уже в земле семнадцатый год мой поэт".
И Нина, и Николай говорят хорошей восточно-белорусской речью. "Ой, я вам сейчас расскажу, – говорит Александр. – В пятом-шестом классе сочинение надо было писать "Как я провел лето". А ведь я хорошо провел! В Киселёвке, у бабушек и дедушек! Восемь страниц написал". Принципиальная учительница Анна Степановна, говорит он, старания мальчишки оценила на "три/два".
"У меня там написано: "А вечерами мы пекли картошку на огне". И "картошка" зачеркнуто, и "тепло" зачеркнуто. И так по несколько ошибок в одной строке!" – смеется Александр.
– Зато впечатлений на всю жизнь, – делает вывод из его рассказа Николай.
"Идите, садитесь", – пока Александр закончил убирать свои могилы, Нина раскладывает на столе еду.
– Ешьте-ка, берите рыбку, берите оладушки, а то будете ходить голодными. А это у тебя вода или водка? – спрашивает она у Александра. – Дай-ка водки нам.
– Деду сначала, – отвечает Александр.
– Сначала дед, конечно, – соглашается Нина.
"Северной" настойки 79-летняя Нина выпивает три маленькие стопки. Александр рассказывает, что крепкие напитки в Киселёвке всегда уважали. Традиции изготовления самогона поддерживались здесь десятилетиями. "Было такое, – подтверждает Николай. – Считали, что правильно, чтобы все свое было".
"Ну пойдемте, здесь до дома триста метров", – говорит Александр. Он "прощается" со своими могилами, и мы идем "до дома". Но узнать место, где был дом, может только он.
"Я смотрю вокруг, не могу понять ничего, – говорит Александр Степаненко. – Это другая реальность. Душа кровью обливается".
