Иван Толстой: Бывает, что в страну влюбляешься заочно, авансом, еще не повидав. Иногда достаточно стихов о ней. Помню, как зачаровали меня в юности стихи Владислава Ходасевича:
Но памятны мне утра в детстве,
Когда меня учила мать
Про дальний край скорбей и бедствий
Мечтать, молиться и молчать.
Не зная тайного их смысла,
Я слепо веровал в слова:
"Дитя! Всех рек сильнее – Висла,
Всех стран прекраснее – Литва".
(Разговор о Вильнюсском университете – во второй половине звукового файла.)
Мы говорим сегодня о Литве, точнее, о Вильнюсе, еще точнее, о Вильнюсском университете и его русистике – о богатых традициях и возможностях обучения.
Город Адама Мицкевича, Мстислава Добужинского, Михаила Бахтина, Льва Пумпянского, Томаса Венцлова.
Сегодняшняя магистерская программа вильнюсского храма учености с его глубоким погружением в изучаемый контекст, удобное расписание (можно учиться вечером), возможность бесплатного обучения и международная мобильность: студенты могут включиться в программу Erasmus и тем самым учиться часть времени в партнерских университетах, проходить практику в других странах – всё это постоянно привлекает к русистике новые поколения.
Мой первый собеседник – заведующий кафедрой русской филологии Вильнюсского университета доктор наук Павел Лавринец.
Павел Михайлович, Вильнюсский университет расположен между двумя мирами – восточнославянским и западным. Что вобрал он с одной и с другой стороны за долгую историю своего существования? Какие смыслы, традиции, какую ученость, какие легенды хранят его стены? Мы, конечно, не будем забывать и о красоте города, о его памятниках и костелах, но прежде всего мы говорим о Вильнюсском университете и его программе. Познакомьте, пожалуйста, наших слушателей с тем, что такое ваша альма-матер.
Павел Лавринец: Говорить о Вильнюсском университете не получится, если не сказать несколько слов о самом Вильнюсе. Вильнюс возник и вырос в литовско-славянском конфессиональном и культурном пограничье и стал пограничьем культур, конфессий, различных влияний с Востока, с Юга, с Запада. Надо понимать, что в таких зонах пограничья это действительно зона, а не какая-то узкая полоска, которая отделяет один культурный мир от другого, такая зона, в которой культурные миры не только разделяются, но и взаимодействуют друг с другом.
Так что довольно рано в Вильнюс проникли элементы восточного христианства, западного христианства, сначала католичество, потом лютеранство, позднее Вильнюс стал крупным центром еврейской учености, начиная с XVII–XVIII века, заслужил титул северного литовского Иерусалима. В самом сердце, в самой сердцевине Старого города Вильнюса, который сохранил сеть старинных кварталов, улочек и переулков, Вильнюсский университет и расположен. Ему исполняется в этом году 455 лет. Надо сказать, что его основали иезуиты – это эпоха контрреформации. И привилей об учреждении Академии университета Виленского общества Иисуса подписал сначала король польский великий князь литовский Стефан Баторий, который подтвердил права и привилегии Виленского университета, дал папа римский Григорий XIII, тот самый папа Григорий XIII, которому мы обязаны григорианским календарем.
С самого начала Университет был самым европейским, самым мультикультурным, многоконфессиональным, многонациональным
Кто только не учился там. С самого начала и до сих пор это помнят. В наши дни университет таким и остается. С самого начала он был самым европейским, самым мультикультурным, многоконфессиональным, многонациональным, правда, с профессорами-иезуитами, практически со всей Европы, от Шотландии и Норвегии до Португалии и Италии. И преподавали сначала по-латыни, но дальше больше, каких только языков здесь ни появилось. Воспитывались здесь молодые люди со всех широких просторов Великого княжества Литовского, практически от Украины до пределов теперешней Латвии. Долгое время это было самое восточное учебное заведение такого типа и самое северное. Остальные университеты появились, что-то похожее на университеты, это XVII век, Могилянская академия, Славяно-греко-латинская академия.
Преподавали здесь, ядро учености иезуитской – это, конечно, филологические науки, то, что сегодня можно было бы отнести к классической филологии. Между прочим, основой образования действительно были чтения текстов классических авторов, плюс древнееврейский язык, но очень рано начали изучать языки и обучаться языкам, литовскому, чтобы проповедовать в соседних землях.
Какие-то яркие фигуры, если назвать с Востока и с Запада, те, кто дал что-то Востоку и Западу, первое, что приходит на ум, – это Мелетий Смотрицкий, крупный церковный православный деятель, учился в иезуитской академии, потом в университетах уже протестантских в Германии, вернулся сюда, стал настоятелем православного Свето-Духового монастыря, составил и издал "Грамматики славенския правилное синтагма", первую научную грамматику церковнославянского языка, которая стала образцом для многих других славянских грамматик, по ней еще Ломоносов учился.
С другой стороны, поляк по происхождению Мацей Кзимир Сарбевский, с латинизированным именем Сарбевиус, который в свое время был самым знаменитым латиноязычным поэтом Европы, практически современник Смотрицкого, тот же самый XVII век. Его книги латинских стихов издавались в Кельне, в Амстердаме, в других центрах западноевропейских, выходили с титульным листом по рисунку Рубенса.
Сохранился глобус нидерландского картографа XVII века, на котором нет Австралии
Если университет – это где-то 112-й по очереди, по счету среди европейских университетов, начиная с Болонского и Оксфордского, то и наша астрономическая обсерватория в центральном кампусе университета довольно старая, она входит в дюжину первых европейских обсерваторий, в свое время играла значительную роль в развитии астрономической науки. До сих пор хранятся в Белом зале так называемом, сейчас он библиотеке принадлежит, хранятся страшно дорогие телескопы XVIII века английской работы, которые по карману были разве что таким магнатам, как Радзивиллы. Или замечательный сохранился глобус нидерландского картографа XVII века, на котором нет Австралии. Томас Вецлова когда-то показывал этот глобус Бродскому, на что Бродский заметил, что правильнее всего было бы жить в стране, которой нет на глобусе.
Иван Толстой: Да, наверное, в смысле гонений это было бы самое тихое, спокойное место. А я хотел спросить вот о чем: ведь университеты славятся не только именами своих знаменитых преподавателей, но и теми школярами, которые стали выпускниками университета и которые прославили его стены.
Павел Лавринец: Вероятно, трудно найти какого-нибудь литовского поэта, начиная со второй половины ХХ века, который бы не учился или не преподавал бы потом в Вильнюсском университете. Но, кажется, из общеизвестных имен я бы назвал, во-первых, самого знаменитого польского поэта XIX века Адама Мицкевича, он выпускник Вильнюсского университета, его профессора Иоахима Лелевеля, историка. Наверное, не всем слушателям Радио Свобода это имя что-нибудь говорит.
Другой в каком-то смысле конкурент по соревнованию олимпийскому, парнасскому – Юлиуш Словацкий, тоже воспитанник Вильнюсского университета. С другой стороны, уже в ХХ веке, кажется, кто не слышал о Чеславе Милоше, лауреате Нобелевской премии, друге, во многом единомышленнике Иосифа Бродского.
Или, например, я не знаю, насколько для Литвы, для еврейского мира довольно значимое имя писателя ХХ века, русскоязычного писателя Григория Кановича, который все свое творчество практически посвятил бесконечной саге прозаической из повестей, рассказов, романов о литовском еврейском мире. Есть некоторые имена тоже не менее, кажется мне, известные, которые с самим Вильнюсским университетом, может быть, не тесно связаны, но связаны с его стенами. Потому что Вильнюсский университет при Николае I в 1832 году был закрыт, в его стенах располагались две гимназии, в одной из них учился, например, Михаил Бахтин. Михаил Бахтин известный скорее мыслитель, но также и филолог, культуролог с работами по смеховой культуре, по Рабле, у него целый ряд работ о Достоевском и так далее. Он же уроженец гомогенного языкового в конфессиональном отношении Орла, можно себе представить, как на него действовала 5–6 лет Вильна, когда он проходил от Никодимского переулка под уцелевшими воротами городской стены Острая Брама, чудотворной иконы Остробрамской Божьей матери, мимо католического костела, православного монастыря, мимо польских магазинов, еврейских лавочек, приходил в свою Первую вильнюсскую гимназию, где ему преподавали учителя очень пестрого происхождения – и чех, и литовец, и француженка, и немец. В классе такой же пестрый состав учеников.
Кто бы сомневался, биографы не раз высказывали такое предположение, что такие фундаментальные идеи Бахтина о гетероглоссии, полифонизме и тому подобное зародились где-то здесь от столкновения непосредственно с этими феноменами. Годом раньше учился Лев Пумпянский в той же самой гимназии. А в другой гимназии, которая рядом располагалась, в которой сейчас находятся аудитории кафедры филологического факультета, в том числе и наша кафедра славистики, учился, например, Мстислав Добужинский. По его воспоминаниям можно понять, что Вильнюс с его необычной архитектоникой, холмы, причудливая архитектура, произвели на него большое впечатление, как пробудили в нем художницкий инстинкт.
Не говоря уже про старшего брата Бахтина Николая Бахтина, менее известного. Я бы обратил внимание на некролог Георгия Адамовича "Памяти необыкновенного человека", где Адамович утверждал, что у Николая Бахтина были проблески гениальности. Он начинал как петербургский поэт-модернист из круга "Бродячей собаки", а закончил уже профессором, преподавателем античных древностей в одном из британских университетов.
Иван Толстой: Спасибо, Павел Михайлович! Я думаю, этих имен совершенно достаточно, чтобы проходить мимо и заглядывать во дворики Вильнюсского университета со снятой шляпой. Это великие тени, безусловно.
Я хочу обратиться к участнице нашего разговора магистру Варваре Плющевой вот с каким вопросом: чему сейчас учат в Вильнюсском университете? Я имею в виду, прежде всего, на кафедре русистики и славистики.
Варвара Плющева: У нас было два направления, об одном расскажет моя однокурсница Ольга, а об одном расскажу я, на котором училась непосредственно, – это медиалингвистика.
Меня привлекла именно медиалингвистика, потому что это было совсем новое направление, не то, что я изучала на бакалавриате. Я выпустилась искусствоведом, а тут мне предлагалось изучать новые лингвистические принципы в масс-медиа и в целом в медийном пространстве, особенно в интернете. Я углубилась в изучение мемов, и мне было интересно, как мемы могут быть использованы как оружие в политике и вообще в общении внутри сети. Я этим занималась все два года на этой программе.
Мне очень нравилось, что преподаватели поддерживали мой живой интерес. Когда я заявила, что тема моей диссертации будет посвящена именно мемам, меня очень поддержали, более того, дали свободно изучать эту тему. Помимо этого, конечно, были другие предметы, такие как Великое княжество Литовское, например, где мы изучали историю страны, где мы теперь живем, когнитивная лингвистика, другие различные направления лингвистики, социолингвистика, психолингвистика и так далее. Но, конечно, основное у меня было направление связано именно с медиа, поэтому мы занимались типологией медиажанров, изучением со всех сторон медиалингвистики, локализации и так далее. Конечно, самым ценным для меня было изучение именно сетевого общения, общения в мессенджерах, в социальных сетях, как люди могут чисто с лингвистической точки зрения подходить к процессу этого общения, включая комментарии в интернете, включая их посты, например, в фейсбуке или же в телеграм-каналах.
Иван Толстой: А что для вас самое интересное открылось в человеческом, в психологическом плане как для лингвиста, какая сторона жизни, которая для вас была до изучения, может быть, чуть-чуть прикрыта, была темновата, а теперь заиграла всеми красками?
Варвара Плющева: Наверное, это применение различных лингвистических приемов для донесения своей точки зрения. Это может быть использовано как оружие в пропаганде, например, или же, наоборот, как способ переубеждения. Например, есть видео популярное от психолингвистического канала, которое мы в том числе разбирали, где блогер говорит о том, как, например, "Популярная политика" или другие политические каналы с помощью языка настраивают зрителя на определенное мнение, как это происходит с помощью чисто языковых средств, не с помощью визуального ряда, не какого-то видеоряда, а именно как способ выражения языкового. Это было достаточно интересно, мы разбирали это видео, в том числе искали свои примеры, как, например, Маргарита Симоньян в своем телеграм-канале пишет, какие приемы лингвистические она использует для того, чтобы казаться более убедительной, например, или для того, чтобы настроить свою публику определенным образом.
Иван Толстой: Речь идет о лингвистической манипуляции, говоря просто?
Варвара Плющева: Это сложно назвать лингвистической манипуляцией. Манипуляция уже дает какую-то окраску к тому, что делает тот или иной блогер, тот или иной журналист, мы скорее разбираем, как это делается, а уже судить не нам, манипуляция это или нет. Мы просто предполагаем, какой эффект это может возыметь.
Иван Толстой: Но может возыметь и манипулятивный эффект, правда?
Варвара Плющева: Конечно. А может и нет.
Иван Толстой: Мой следующий вопрос Ольге Федоровской, она магистр гуманитарных наук и выпускница Вильнюсского университета. Ольга, скажите, у студента, который захочет, послушав наш разговор, поступать, подавать свои документы в Вильнюсский университет, или аспирант, или студент захочет обучаться именно здесь, в Вильнюсе, что хорошего его здесь ждет, какие у него будут преимущества академические, или социальные, или какие-то еще?
Ольга Федоровская: Его здесь может ждать как что-либо совсем прекрасное, так и ничего интересного, все зависит от мотивации человека по большому счету. У меня было направление – русистика, литература, лингвистика, культура, то есть довольно широкий спектр, когда ты можешь выбрать для себя ту область, которая для тебя интереснее. Я, например, для себя выбрала культуру, моя магистерская работа была скорее культурологическая. В зависимости от мотивации студента, он, конечно, может для себя здесь открыть целый мир. Очень хорошо подобраны, на мой взгляд, предметы, есть все направления, о которых я сказала. Очень сильные преподаватели, довольно интересно подобран сам материал. Но я не скажу, что это прямо легко. Если человек мотивированный, то он найдет для себя здесь массу новой информации, массу возможностей для своей реализации.
Иван Толстой: В нашей передаче участвует и Томас Ченис, преподаватель на кафедре русистики и славистики. Томас, в чем заключался ваш случай, ваша судьба? Как вы пришли в университет, чему вы выучились? И довольны ли вы полученным здесь образованием?
Томас Ченис: Я вырос и окончил школу в Петербурге, приехал в Вильнюс уже после школы, поскольку здесь жил мой отец. В Вильнюсский университет я поступил сначала на бакалавра германистики, поскольку хотел заниматься немецкой литературой, это меня очень интересовало. Но когда я окончил бакалавриат, я понял, что возможностей заниматься немецкой литературой у меня нет, поэтому я решил поступить на магистратуру русистики. Я был очень приятно удивлен уровнем преподавания, чему меня научили, и это в дальнейшем дало мне базу для того, чтобы решить защитить уже докторскую и в целом заниматься современной русской литературой потом.
Я думаю, что на магистратуре русистики на меня больше всего повлияли такие предметы, как, например, философия литературы, где мы обсуждали таких ученых, как Мамардашвили и Бахтина, "Восток и Запад в истории России", курс Павла Михайловича, в котором нам дается контекст и влияния, которые оказывались на Россию с разных сторон, с Востока и с Запада. Конечно же, такие курсы, как "Авангард русской литературы", как "Актуалии современной русской литературы", чем потом я дальше сам начал заниматься, что меня побудило написать про это свою докторскую работу.
Иван Толстой: Варвара, хороши ли библиотеки Вильнюсского университета, все ли материалы были доступны вам, когда вы изучали вашу тему?
Варвара Плющева: Да, более чем. У меня была тема довольно современная, мне в целом разве что Бахтина нужно было читать, поэтому доступ был, простите за тавтологию, но супердоступный. Преподаватели очень быстро откликались на все просьбы и на все вопросы, которые у меня возникали. Очень много помогали, очень много советовали. Поэтому у меня не было вообще никаких сложностей никогда.
Иван Толстой: Ольга, не будем скрывать, что студента, молодого человека, всегда интересует не только ученье, не только гранит науки, но и свободное время. Скажите, веселый ли город Вильнюс?
Университет находится в центре города, в самом центре, напротив Кафедральной площади
Ольга Федоровская: Я не отношу себя к категории совсем молодых студентов, поскольку у меня это уже другое направление, раньше я занималась совершенно другими вещами. Могу сказать, что Вильнюс очень интересный город, в нем все время что-то происходит, постоянно какие-то фестивали, концерты, инсталляции, выставки. То есть для студентов, по-моему, это лучшее место, которое можно найти. Университет находится в центре города, в самом центре, напротив Кафедральной площади, поэтому здесь доступ ко всем мероприятиям просто пеший.
Иван Толстой: Павел Михайлович, какие стихи посвящали Вильнюсу или Литве русские и европейские поэты?
Павел Лавринец: Можно было бы начинать издалека. Понятное дело, что Вильнюс – одна из главных тем для литовской поэзии. Если в конце XIX века такой классик литовской литературы, патриарх ее, можно сказать, Майронис написал такое пробуждающее национальные чувства, взывающее к ним стихотворение "Вильнюс перед рассветом", где рисовал такую картину ночных спящих руин замка Гедимина, спрашивал риторически: где твое сияние, которое когда-то всю Литву освещало? Где слава, где эти звуки?
Действительно, Вильнюс пробудился по-настоящему уже после Второй мировой войны и до сих пор таким остается, такой важной темой. В прошлом году у Томаса Венцловы вышел очередной его самый последний на сегодняшний день сборник стихов под названием "За Анной и Бернардинцами". Анна и Бернардинцы – это два знаменитых костела, один готический, другой готический в основе, но с барочным фасадом. Понятное дело, что эти стихи его, как у Томаса Венцловы были в 70-е годы стихи, редкие, но были, о Вильнюсе, а это сборник целиком о Вильнюсе.
Когда почувствуешь какой-то страх за отчизну, то приходи к Острой Браме и посмотри на эту "Погоню"
У белорусских поэтов, тоже для них Вильна – чрезвычайно важный город. Из белорусских поэтов два стихотворения, например, Максима Богдановича мне особенно близки, о костеле Святой Анны, в котором Богданович писал об этом костеле. Поздняя готика, XVI век, уже все перестали так строить, а этот костел вырос. Богданович пишет, что, когда на сердце какая-то боль, чтобы излечить ее, приходит к костелу Святой Анны. Другое такое патриотическое стихотворение, которое в 2020 году сильно актуализировалось, "Погоня". Речь идет о старинном литовском гербе в погоне, как его назвал в одном из стихотворений Сергей Аверинцев, белый витязь на червленом фоне. "Погоня" – это уцелевший сквозь века барельеф с гербом над старинными сохранившимися городскими воротами. Когда почувствуешь какой-то страх за отчизну, то приходи к Острой Браме и посмотри на эту "Погоню": вспомнишь об этих воинах, которых не остановили.
Еврейская поэзия, начиная, может быть, с одной из первых урбанистических поэм на иврите 1917 года Залмана Шнеура. На идиш Мойша Кульбак, известный, очень популярный в свое время в Вильнюс поэт и культурный деятель, которого угораздило выехать в советскую Беларусь и пасть жертвой репрессий, у него замечательная поэма о Вильнюсе есть.
У поляков, в польской литературе тоже богатая тема, в том числе у Чеслава Милоша, лауреата Нобелевской премии, прекрасная большая поэма из 12 отдельных стихотворений "Город без имени". Другое стихотворение Милоша: никогда от тебя, город, не мог уехать, хоть и старался куда-то удалиться, бежал по земле, которая подо мной вращалась все быстрее, а все остаюсь все тем же мальчиком с полотняной торбой, который с крыши костела Святого Якова смотрит на панораму города.
Для Милоша это чрезвычайно характерно, он к Вильнюсу в стихах обращается как будто бы к студенческой юности, но сквозь эти воспоминания о межвоенных годах ХХ века просвечивают гораздо более ранние времена Хинскевича, Словацкого. Тем более что это те же костелы, тот же университет, та же библиотека университетская, чуть ли не те же самые масоны начала XIX века, которые большую роль играли, что и масоны начала ХХ века, для жизни Вильнюса. Для русской поэзии это обычно, есть такой набор каких-то примет Вильнюса – башня Гедимина, зеленые холмы, старинные улочки. Из ряда обыкновенных стихов существенно выделяются, например, два стихотворения Давида Самойлова, одно "Утро старой Вильны", "когда еще над старой Вильной не слышен гром автомобильный", перечисление таких обыденных сценок: старуха кормит голубей, какой-то дурень играет без конца на трубе, парень девку целует, толстые голуби воркуют. Утверждение такой благодатной банальности добра, если можно так выразиться, такого благоприятного постоянства, неизменной жизни, обыкновенная, обычная жизнь.
Другое стихотворение – "Дворик Мицкевича", его гораздо чаще перепечатывали.
Здесь жил Мицкевич. Как молитва
Звучит пленительное: Litwo,
Ojczyzno moja. Словно море
Накатывается: О, Litwo,
Ojczyzno moja.
"Литва, ты как здоровье. Только тот поймет, что ты значишь, кто тебя теряет"
И дальше с таким рефреном первых строк из вступления к "Пану Тадеушу" Мицкевича: "Литва, ты как здоровье. Только тот поймет, что ты значишь, кто тебя теряет". Вероятно, одно из самых выдающихся, если не самое выдающееся произведение о Вильнюсе – это "Литовский дивертисмент" Иосифа Бродского, посвященный Томасу Венцлове. Длинное стихотворение из семи частей 1971 года, хотя опубликовано было лет на шесть позднее. Начинается с таких тоже, казалось бы, обыденных вещей.
Вот скромная приморская страна.
Свой снег, аэропорт и телефоны,
свои евреи.
Такая сценка, ничего примечательного. Но дальше взгляд куда-то ввысь поднимается: бесчисленные ангелы на крышах бесчисленных костелов. И дальше все части этого большого стихотворения можно рассматривать как такое качание между чем-то возвышенным, прекрасным и самым низменным, вплоть до знаменитого кафе "Неринга", в изображении Бродского такого злачного места, где время уходит в дверь кафе, провожаемое дребезгом тарелок, вилок и так далее. А заканчивается, там есть тоже примечательная такая часть – "Леиклос". Рисуется такая вероятностная биография: "Родиться бы сто лет назад". И дальше рисуется судьба вильнюсского еврея, с которым легко отождествить поэта как изгоя в этом мире, который разве что издалека может смотреть на польских барышень, вздыхать о них, видя где-то вдали костел двуглавый Катарины.
Действительно, реальный костел с двумя башнями Святой Екатерины, двуглавый отсылает к образу двуглавого орла, империи Екатерины II, при которой Вильнюс и Литва попали в состав Российской империи. И дальше можно было бы такому альтер-эго вероятностному поэта или погибнуть в Галиции за веру, царя и Отечество, или перебраться в Новый свет. Заканчивается оно такой примечательной частью под названием "Доминикана": речь идет о Доминиканском костеле, куда можно зайти в слепой проулок, сесть на скамью, погодя, "шепнуть в ушную раковину Бога, закрытую от шума дня, – Прости меня".
