Исполняется 75 лет постановщику "первого фильма гласности" – эстонскому оператору, фотографу, режиссеру и писателю Арво Ихо. Перечисленные определения соответствуют этапам его работы в искусстве. Он учился на оператора во ВГИКе и на студенческой практике наблюдал за работой Георгия Рерберга на съемках "Зеркала". Фиксировал своей камерой моменты на съемочной площадке "Сталкера" – этот выдающийся съемочный дневник составляет одну из лучших его книг. Ихо – автор нескольких этапных фильмов позднего СССР, стоявший в 1990-е годы у истоков ныне крупнейшей кино- и медиашколы в Балтийском регионе. Кино в так называемое "новое время" он снимал в основном документальное, но была и пара игровых проектов, один из которых осуществлен в России. Разговор с Арво Ихо записан на его юбилейной ретроспективе в Таллинне.
– Это частый путь: человек начинает работать в киноиндустрии, пробует себя на ее разных этажах, а потом уходит в индивидуальную деятельность. Вот как вы сейчас – делать фотовыставки…
– И книги!
– Да, и книги, конечно. Отчего это происходит?
– У меня вообще путь не режиссерский на самом деле. Я же учился во ВГИКе на оператора, снял десять игровых фильмов как оператор, а потом ушел в режиссуру, но снимал также и документальные фильмы, которых у меня около 30. Более половины из них я сделал как единственный автор идеи и режиссер.
режиссер уходил отдыхать, а я, оператор, ставил сцены с участием 400 человек
В 1982 году я снял со своим другом Пеэтером Симмом "Арабеллу – дочь пирата" и вложил в нее много своих идей. Петька, кстати, это признал. А вот на следующей картине был слабоватый режиссер, а она была костюмной, сложной. На массовых сценах режиссер уходил отдыхать, а я, оператор, ставил сцены с участием 400 человек. Я позвал на помощь Симма, и мы сняли хороший живой финал. Но тут с отдыха, то есть из психбольницы, вернулся режиссер и выбросил все, что мы сделали. И тогда я принял решение: все, с меня хватит!
– И что вы сделали? Невозможно же вдруг раз – и переключиться на режиссуру?
– Я сделал большую фотовыставку "Блюз каменного города". Я жил в Ласнамяэ, то есть в "каменном городе", и снимал всю эту социалистическую среду. И мои друзья-джазмены сделали под эту выставку живую музыку.
– А кто именно?
– Гитарист Тийт Паулус, саксофонист Лембит Саарсалу и скрипач Пауль Мяги – он сейчас классический дирижер. Выставка шла в башне Кик-ин-де-кёк все лето и кусок осени 1983 года. Глядя на все это, главный редактор студии "Таллиннфильм" Энн Реккор предложил мне попробовать самому снять фильм об искусстве. И в 1984 году я сделал сразу два документальных фильма о своем друге. Это был один из самых авангардных скульпторов Эстонии – Юло Ыун, он соединял античность и сюрреализм. И вроде как у меня получилось.
В Госкино сидели "белорусские партизаны", потому что они все фильмы пускали под откос
В том же 1984 году все тот же Реккор предложил поставить картину с нашим классиком – Лейдой Лайус. "Не хочешь ли, – говорит, – снять роман из жизни молодежи, точнее, детдомовских детей?" (речь идет о картине "Игры для детей школьного возраста", 1985 – Прим. ред.). Выяснилось, что действие романа происходит в том же интернате в Раквере, где я провел три года своей жизни. Мы с Лейдой и сценаристкой Мариной Шептуновой сильно переделали оригинальную книгу Сильвии Раннамаа "Мачеха", перенесли действие из 1963 года в 1980-е. Лейде было уже 64 года, режиссер она была классический…
– Она же была первым режиссером послевоенной Эстонии, отучившейся во ВГИКе, не так ли?
– Вот-вот, она еще у Довженко начинала учиться. Естественно, она ничего не знала о жизни детей в подобных заведениях. А я из такого заведения вышел. И поэтому формально это была Лейда Лайус, но фактически снимал я – с детьми в кадре у меня тоже получалось находить общий язык. Когда таким способом была отснята уже половина материала, кто-то "стукнул". У меня был разговор с Реккором, тот был спокоен, но напомнил, что я числюсь на картине оператором и никем другим числиться не буду. Я не протестовал, но на этапе монтажа окончательно стало ясно, что картина получается совершенно другая, чем могла бы снять Лейда Лайус. Тем более что первый вариант сценария нам запретили.
– Переделывали, чтобы запустить?
– Да, но я был уклонист хорошо обученный. В сценарии мы срезали все острые углы, наняв опытного редактора. А снимали в глухом месте в Южной Эстонии подальше от железных дорог и асфальта, да еще и стартовали в начале апреля. Весенняя распутица – проверяющие из Москвы физически не могут приехать! К 14 июня мы все уже сделали. Приехала одна умная женщина смотреть, что мы натворили. Я перемешал материал, все переставил местами и показал ей. Она посмотрела и говорит: да, материал живой, но ничего не понятно! Мы заверили, что все доведем, как следует, а сами думаем: ну, слава богу!
– И пропустили?
говорят: мы вас поздравляем с первым фильмом эпохи гласности!
– Нет, ее закрыли немедленно. В Госкино тогда еще сидели эти, как мы их называли, "белорусские партизаны", потому что они все фильмы пускали под откос. Нам было предписано выкинуть шесть минут, был разнос, но мы делали вид, что ничего не понимаем: ой, как так получилось, мы хотели, как лучше! Приехали домой, пересняли финал, сделали его более общим. Последние два кадра я доснял в начале октября. Мы все домонтировали, приезжаем в октябре в Москву – а там совсем другие люди! Это была уже компания Горбачева. Значит, мы снимали весной 1985-го (в это время шел апрельский пленум КПСС, где был анонсирован курс на "перестройку". – Прим. ред.). По морде получили летом 1985-го. А ликовали по нашему поводу осенью. Армен Медведев и его команда, которые смотрели нашу картину вместо прежних карателей, говорят: мы вас поздравляем с первым фильмом эпохи гласности!
– Крутой поворот, как принято в самодурской системе…
у меня возникла вера, что честное кино можно сделать и в Советском Союзе
– Очень крутой, и не один. Медведев, например, спрашивает: "Лейда Рихардовна, мы вас знаем как классического литературного режиссера. Что случилось? Откуда здесь взялась такая взрывчатка?" Тогда Лейда впервые публично призналась, что оператор знал материал на личном опыте, и режиссер тут на самом деле не один. Поскольку фильм удачно попал в начало волны, он много чего получил – и на Всесоюзном фестивале, и приз ЮНИСЕФ на Берлинале, в Польше на фестивале молодых режиссеров соцлагеря, во Францию мы его возили… И у меня возникла вера, что честное кино можно сделать и в Советском Союзе. Если, конечно, очень постараться (общий смех).
– Никто же не ожидал, что совку недолго осталось?
– Нет, конечно, об этом речи не было. Речь была о том, что открываются какие-то возможности. И вот Реккор, который к тому времени уже был директором студии, говорит: ну что, давай историю, и мы запускаем тебя самостоятельно. Мы друзья с Мариной Шептуновой, и она мне рассказывала, что была на практике на Крайнем Севере. Я тоже там был и влюбился в женщину на три года старше меня. И с этих двух точек мы с ней написали "Наблюдателя". Но я был еще глупый и взял на главную роль Нину Русланову. Я не знал, что она сильно закладывала…
– Подождите, но в картине же совсем другая актриса…
– Нет, это вы подождите, я расскажу сейчас. Руслановой понравился сценарий: "Я буду хозяйка северного острова". Обещала, что поступает в наше распоряжение на три месяца, но, конечно, обманула. У нее уже был договор на шесть серий телефильма в Ленинграде. Я еще думаю: что она так гонит с процессом? На восьмой день съемок пришла телеграмма с Ленфильма: отдайте нашу главную героиню, вы ее украли!
Я порвал договор Руслановой и забрал в виде неустойки ее полосатое платье
Эта психохулиганка честила меня по утрам последними словами, как сержант советской армии – что я тяну да тяну! А на мужскую роль у меня был Эрик Руус – мальчик из Раквереского театра, он впервые снимался в кино. Я отвечал: у вас партнер пока начинающий. Тогда она покатила бочку на Эрика. В итоге он сбежал со съемок через болота до железной дороги Ленинград – Мурманск (съемки фильма проходили на территории Кандалакшского заповедника. – Прим. ред.). И топал по ней пешком!
– Но его же в итоге удалось найти? Он, в отличие от Руслановой, снимается в картине!
– Удалось, но выходило, что надо съемки останавливать. Денег нет, страшная женщина уехала, мальчик убежал – какие съемки! Я порвал договор Руслановой и забрал в виде неустойки ее полосатое платье, которое подходило для этого образа. После семи съемочных дней приехали обратно в Таллинн. Я начал искать новую актрису, чтоб на камышовую кошку была похожа. Мне сказали, что на Беларусьфильме одна такая снимается. И вот из Минска приехала Светлана Тормахова. Я ее как на перроне увидел – сразу думаю: точно, она! Это была удача, а беда была в том, что мы серьезную часть денег уже потратили…
– Нечем было платить группе?
– Ну, было интересно. Тормахову в итоге удержал на съемках Эрик – он ей и правда понравился. Он до этого водил отношения с эстонской девушкой из группы. Так вы представляете, Тормахова распорядилась, чтобы "эту эстонку" выгнали! Пришлось подчиниться! И остался Эрик во власти камышовой кошки с Беларусьфильма! Она, конечно, была не такая мощная, как Русланова, но дело знала хорошо! Мы три дня сидели в бане на озере – привыкали, к съемкам готовились. Так Эрик там себе вены порезал! Я думал, загнала его партнерша в угол, а потом смотрю – ничего, раны поверхностные. В общем, демонстративные страсти. Но в ходе всего этого безумия я понял, что режиссура – это что-то похитрее сидения под камерой. Это значит – жизни улаживать, человеческие отношения настраивать.
– Не только ремесло, значит?
– Далеко не только! Особенно с такими дикими женщинами! Съемочный период закончился, но не все удалось снять, что было в сценарии. Поэтому мы полетели значительно севернее на птичьи острова. Уже вчетвером: я с оператором и актер с актрисой. В итоге вышло очень минималистично: два человека и тысяч 80 морских птиц. Я не понимал, что у меня получилось, на самом деле. Смотрю: худсовет очень хорошо принял, постановили послать в Карловы Вары. И я был ошарашен: картина взяла там три приза, включая лучший дебют! Я разволновался так, что у меня даже язва на этой почве открылась, я ее облепиховым маслом вылечил. И удивлялся: как так, ведь я же крепкий парень из деревни!
– И дальше вы продолжали работать с Шептуновой как со сценаристкой?
– Только еще один фильм, потом пошла другая жизнь. Марина написала историю о медсестре из Института Склифосовского, которая спасала молодых людей, пытавшихся покончить с собой на почве импотенции, самым натуральным способом – доказывая, что у них все в порядке. Марина – богом данный сценарист – после ВГИКа работала в Склифе санитаркой в ночные смены, ее не звали на кино, и насмотрелась всякого. Но я не хотел снимать в России. Я перенес действие в маленький эстонский городок. Такая смена контекста очень меняет акценты внутри истории, понимаете?
– Наверное, в маленьком городке важнее, "что люди скажут"?
Терехова позвонила на следующий день: "Это великолепный сценарий! Я хочу его!"
– Да, мелкобуржуазная ментальность. И на этом фоне эта странная медсестра такие штуки выкидывает! Получилась сильная история. Три недели я пробовал эстонскую актрису Лайне Мяги. Хорошая актриса, но не выше своего окружения! В классических вещах короля играет свита, а я хотел сделать так, чтоб уже на уровне личности главная героиня была выше других. И я вспомнил 1974 год, когда я на практике на Мосфильме тайком сидел в углу и наблюдал, как великие люди делали фильм "Зеркало".
Я решил посмотреть, занята ли Маргарита Терехова. Она вообще не была занята в театре из-за какого-то конфликта! Я поехал в Москву с журналом, где уже был напечатан наш сценарий (альманах "Киносценарии", 1989, № 2. – Прим. ред.) и в Доме кино поймал Терехову. Я для нее никто, имя Марины тоже ей ничего не говорило. Но Маргарита Борисовна позвонила на следующий день: "Это великолепный сценарий! Я хочу его!" Друзья на Мосфильме меня сразу принялись жалеть: ой-ой-ой, она же такая стерва! Пока всю кровь у тебя не выпьет, не успокоится! Именно такие слова, а то и похуже. Ну, думаю: я тупой деревенский парень, пусть попьет. Все равно, когда мы сняли первую же пробу в больнице, я увидел: боже, как я попал, как точно, лучше быть не может. А поскольку она давно не снималась, то истинно отдалась этой работе!
– Были ли трудности в работе на фоне близящегося распада СССР?
– Были, конечно. Денег в это время из Москвы уже не шло. Я предложил пойти у нас в Таллинне в банк и занять полмиллиона рублей. У меня был десяток призов, директор Таллинфильма – уже не Энн Реккор – встал за меня горой, деньги нам дали. Но и этого было уже мало – рубли делались все жиже. Мы поехали снимать в больницу Вильянди и делали длинные съемочные дни, чтобы побольше работы втиснуть и сэкономить.
Мы сняли полнометражный фильм за 25 дней. Для Маргариты Борисовны это был слишком плотный темп – она привыкла отсыпаться и так далее. Где-то в середине этого периода у нас был конфликт. Терехова отлучалась на свой день рождения в Москву, я ее встречаю с охапкой роз на перроне и вдруг слышу: "Ихо, не подходите ко мне! Теперь я знаю, какой вы страшный человек!" В общем, они с Ниной Руслановой тоже выпили и поговорили по душам. Дальше мы общались так: я прятался за камерой и передавал свои просьбы через ассистента, а затем ждал, пока Терехова успокоится.
– Получается, Терехова поверила Руслановой, и больше ничего не поменялось?
– Да, но отработала она на самом высоком уровне. Ей могло что-то не нравиться. Например, она мне пару раз говорила: "Это у тебя какой-то фрейдизм!", но она была в том положении, что отреагировать было невозможно, и реагировала она все равно великолепно. Во время съемок она продолжала считать, что я никто. Мы закончили, все разъехались, я смонтировал картину и показал ее Тереховой в конце сентября. Она помолчала и говорит: "Оказывается, ты очень жестко монтируешь! Крепкая рука у тебя!", – в общем, ей понравилось.
Я быстро сделал кино, мы его сдали, и я договорился с руководством студии о том, чтобы подарить Маргарите собственную копию фильма. И она почти два года с этой копией колесила по России, делала свои вечера и была очень счастлива. На основании чего решила, что "Сестра милосердия, или Только для сумасшедших" – это ее лучшая роль после "Зеркала" Тарковского.
– А что у картины было с фестивалями? Отразилось ли на ней попадание в переходный период?
– Не знаю насчет периода, но начальство студии послало ее на фестиваль в Пезаро. Из-за этого фильм благополучно не взяли в Венецию. У меня и сейчас есть письмо от директора фестиваля, где сказано, что фильм понравился и мог бы претендовать на награды, но статут нарушен. Потом был фестиваль авторских фильмов в Сан-Ремо, где всегда традиционно показывали советское кино, в Руане, в Мангейме. Но все это уже не совсем то. Маразм какой-то получился.
Кстати, в Мангейме приз экуменического жюри, который получила картина, был довольно большим, 30 000 немецких марок (свыше 15 000 евро по курсу марки начала 1990-х. – Прим. ред.). Я узнал о его получении по телевизору. Через 15 минут – звонок со студии. Пьяный директор Таллиннфильма говорит: "Ну что, Арво, теперь-то ты оплатишь свои долги!", на что я спрашиваю: "Какие долги?" – и слышу, что они буклет мне печатали в Финляндии и вообще много чего еще. Я понял, что у меня опять все отнимут. Я тут же связался с директором фестиваля в Мангейме и попросил положить деньги в немецкий банк, где они будут меня дожидаться. На следующий же день к ним пришла женщина и сказала, что она представитель Таллиннфильма. А денег нет, все. Режиссер их получит лично.
– Но ведь у вас и правда был кредит в банке взят.
Семь месяцев в Америке кое-что дали мне. Приезжаю – тут танки ждут!
– Именно поэтому я так поступил, потому что отдавать его предстояло мне, а не Таллиннфильму. Когда в следующем году я начал снимать по заказу финского ТВ, мне открыли там счет, и я попросил перевести туда деньги из Германии. Это был 1993 год: раньше Госкино все отнимало, теперь Таллиннфильм решил забрать.
– По привычке?
– Ну да, так было положено. Кстати, перед всей этой историей я еще в Америку ездил – хотел учиться в штате Монтана. Вышло так, что мне пришлось преподавать, чтобы заработать на жизнь там. Попал я в университет штата через одного якобы продюсера, который приехал в Эстонию, собирал тут фильмы о природе и потом их в Америке показывал – Рейна Марана, Тойво-Пеэта Пукса и других. Так, будто он продюсер этих фильмов. А я оказался в числе обменных студентов, хотя мне уже было больше 40 лет. Но, слава богу, мне удалось побывать на съемках настоящего голливудского фильма – Far and Away с Томом Крузом и Николь Кидман. Был я и в Сан-Франциско в студии Industrial light and Magic (ILM), где как раз делали эффекты для второго "Терминатора". Семь месяцев в Америке кое-что дали мне. Приезжаю – тут танки ждут!
– Это был 1991 год как раз? Путч и вокруг него?
– Ну да! И как раз в толпе вокруг Дома радио в Таллинне я впервые подумал, что никто больше отсюда не поедет учиться во ВГИК. И после этого я засел писать проект киношколы в Эстонии. Ведь я был в Америке много где – и в American Film Institute, и в Loyola Marymount Film School. В Германии, во Франции в киношколах был. Написал – принес в 1992 году в наше свежее министерство образования. Там посмотрели и говорят: великолепная программа, но эстонскому народу это не нужно.
О’кей, я такой тупой человек: вышел в дверь – полез в окно. В итоге я добился, что в пединституте в 1992 году появилась специальность, куда я принял восемь человек отсюда и шесть – с Запада. По сути, на их деньги могли учиться местные. Проекты Соросу писал – с третьей попытки дали 5000 долларов. И мы открыли школу в Старом городе на улице Лай. Ко мне приезжали преподавать друзья из-за рубежа. Мы им платили суточные, а за работу платила финская киношкола, с которой тоже удалось договориться. Когда мои студенты начали получать со второго курса призы на студенческих фестивалях, государство обратило на нас внимание, и я даже начал получать зарплату – 690 крон (около 45 евро по курсу перехода Эстонии на евро в 2011 году. – Прим. ред.).
– Выходит, в Америке вы увлеклись идеей преподавания, а кино оставили, потому что прежняя система распалась?
я продал все свои фотоаппараты и объективы, чтобы доделать фильм
– Я преподавал в киношколе, но кино не оставил, а снимал документалки для финского ТВ. Каждое лето по два фильма. Мне нужно было жить. В 1995 году я понял, что хочу в тайгу снимать игровое кино. Я прочел роман Николая Батурина "Сердце медведицы", по которому можно было сериал снять. С помощью Рустама Ибрагимбекова я сократил историю до двух часов экранного времени и три года искал деньги и места для съемок. Сначала в Восточной Сибири, где Батурин был таежным охотником. Потом на 3000 км ближе – на Северном Урале.
В Республике Коми нашел партнера и начал снимать в 1999 году. Партнер скоро пропал с деньгами: его хотели убить другие бандиты и ему пришлось спасаться за наш счет. Эстонская сторона приостановила финансирование, а я сделал ролик минут на 20 из отснятого материала и показал в Берлине. Заинтересовался Манфред Дурниок – продюсер, у которого был "Оскар" за фильм Иштвана Сабо "Мефисто". Мы получили через него деньги, быстро все досняли, и после этого пришлось по просьбе Дурниока выкидывать 11 минут, чтобы в кинотеатрах было больше сеансов за день. И все равно я продал все свои фотоаппараты и объективы, чтобы доделать фильм.
– Я не помню, как он шел…
– В Эстонии в это время было "малокартинье", так что шел хорошо. После "Шрека" и какого-то боевика на третьем месте был у нас по бокс-офису. Для Чехии печатали копию, Дурниок – тот вообще заработал в три раз больше, чем вложил. Особенно хорошо платили на Востоке – в Китае, например. В России же не интересовались совсем, хотя Ленфильм участвовал в производстве.
– А как получилось, что вы сняли свой последний фильм в России?
– Я показал два своих фильма на фестивале в Анапе сценаристке Марине Мареевой и в 2005 году получил ее сценарий с приглашением стать режиссером проекта. Это был цирк. К тому времени я забыл о цензуре. А тут на меня повесили двух людей от ТВ и двух от производственной компании. Я сэкономил продюсерам деньги, закончив съемки на неделю раньше, но это было ничто в сравнении с тем, какую непонятливость я, по их мнению, проявил.
Фильм называется "КрУжовник". Там есть намеки на чеховский рассказ, но действие перенесено в 1980 год. Лето, последние дни Олимпиады, только что умер Высоцкий. Милиция занимается отловом "асоциального элемента", под соусом чего задерживает художника-авангардиста. Я думал придать ему черты Юло Соостера, который умер в Москве за десять лет до этого, но раздумал. Сначала я нашел актера-литовца на эту роль, но линейный продюсер с говорящей, к сожалению, фамилией Козлов сказал мне: "Хватит нам одного прибалта – вас!"
– Хамство какое, вы подумайте!
цензоры опупели и десять суток отсматривали
– Ну, вот так. Но я нашел Диму Певцова, мы с ним прекрасно понимали друг друга. Он отлично ловил юмор и абсурд. Мне хотели навязать сериальных актеров, но я поставил условие, что исполнителей выбираю сам, сокращаю сценарий тоже сам и пишу на камеру синхронный звук. Первые два условия соблюсти удалось, а третье оказалось невыполнимым. Мне сказали, что в России перестали писать синхронный звук. Этот навык оказался утраченным! Для съемок мне предложили дачу какого-то коммуниста рядом с Домодедово, где летали самолеты. Это был ужас. Мы нашли монастырскую землю в 340 км от Москвы в районе Осташкова и построили "генеральский" дом, как на Карельском перешейке. Дальше мы все быстро отсняли, я за три недели смонтировал, а цензоры от этого опупели и десять суток отсматривали.
– Слушайте, ну, какие цензоры? Это же 2000-е годы, Россия вся такая открытая, "следующая демократическим путем"…
– Они говорят: вы из Эстонии, у вас всякие политические фантазии. Ну, они были правы в каком-то смысле. У меня была сцена, где желтая милицейская машина – их называли "лимонка" – ездит по Москве и отлавливает нежелательных. И вот пьяный мужик прячется среди фанерных олимпийских медведей, камера отъезжает, а у одного из мишек – голова Брежнева. Это не дали оставить. И еще был эпизод с голым по пояс человеком с уголовной татуировкой на спине – картой СССР за колючей проволокой без балтийских стран. Его тоже выкинули.
– Но как они это объясняли? И кто были люди, которые это визировали?
– Да никак. Четыре сцены вырезали. Генеральный продюсер Игорь Толстунов – человек хитрый, он плохого не говорил. Только этот Козлов бесновался. Видимо, считалось, что "прибалт" наворотит свободомыслия и наврет против того, что мы так любим из эпохи застоя. Например, цыганские мотивы Высоцкого в фильме звучат, а песня про марафонца, когда бежит по лесу художник, сумевший оторваться от ментов, не звучит. Почему? "Вы создаете слишком иронический контекст!" И наконец, совсем удивительная вещь. Я вставил в любовные прогулки самые лирические куски из Девятой симфонии Бетховена. Выкинули! Почему? Это, говорят, западная музыка, а у нас фильм о русском художнике, который полюбил простую русскую женщину, так что не бывать там западной музыке!
– И как вы на этот совок реагировали?
– Как реагировал? У меня было давление 164! Я принес справку от врача, а этот Козлов, который продюсер, говорит: "Купили? Вы крепкий мужчина, работаем!" Я купил билет на поезд и уехал в Таллинн. На них это не произвело никакого впечатления. Хотел я пригласить своего друга – саксофониста Лембита Саарсалу, но "правило одного прибалта" сработало и здесь, так что пришлось работать с Гараняном. Неплохой компромисс, да?
Я делал киношколу, я начал делать выставки, а тут вот это все. Зачем мне кино такой ценой? У меня и на "Сердце медведицы" было предынфарктное состояние из-за наводнения, когда мы аппаратуру таскали по яйца в воде. А в результате всех этих историй на "КрУжовнике" я заснул за рулем 6 июня 2006 года и въехал в лес. Меня спасло то, что дело было на пустынной дороге, скорость была небольшая, я влетел в заросли сирени, а прямо за мной ехал человек, который тут же принял меры.
– То есть ваши фильмы периода эстонской независимости были разовыми акциями на фоне преподавания и работы для ТВ?
на меня накатали жалобу студентки из Турции за то, что я показываю им порнографию
– Рубеж 1990-х и 2000-х наша школа встретила как самостоятельное заведение, которой помогал таллиннский частный университет Конкордия и его декан – журналист Хаги Шейн. Потом нам дал денег Совет министров северных стран, и с 2005 года открылась отдельная Балтийская школа кино и медиа (BFM). Работать там было очень приятно – преподаватели и студенты из разных стран. Количество их было и остается самым большим среди киношкол всей Северной Европы.
Но в 2017 году на меня накатали жалобу студентки из Турции за то, что я показываю им порнографию. Имелась в виду живопись XVIII века. Я как-то не учел, что в исламе запрещено показывать человеческое тело, а студентов из Турции, Сирии и Ирана становится все больше. В общем, я был потрясен – не тем, что на меня пожаловались, а тем, что ректор вынес мне строгое предупреждение. Студентов из стран Азии все больше, и они платят за обучение хорошие деньги. Я понял, что крыть мне нечем, а изменять себе почти в 70 лет я не буду. И ушел. Теперь я делаю только то, что хочу. У меня больше нет редакторов. Все!
