Прошел год после нападения России на Украину, но повседневная жизнь в Москве не слишком изменилась, для многих горожан все осталось как прежде, и они не особенно задумываются, что менее чем в тысяче километров от них идут боевые действия, умирают люди – потому что их страна начала войну.
В России всё более жестко преследуют за антивоенные выступления, и те москвичи, что не бежали из страны и пытаются высказываться против войны, вынуждены делать это скрываясь, с оглядкой на широкомасштабную систему видеонаблюдения и политической слежки в российской столице. Они, например, расклеивают в городе антивоенные стикеры.
Свободно выражать свои взгляды могут те, кто поддерживают войну, находя в ней что-то положительное, – и те, кто не замечает её, поскольку "далёк от политики".
"Москва. Год спустя", фильм документального проекта "Признаки жизни".
Монологи
Государство раньше притворялось кучей мусора, а 24 февраля стало собой, мусоро-монстром
– Я научилась камеры [наблюдения] замечать боковым зрением. Если хочешь, чтобы много народу увидело твой [антивоенный] стикер, это значит, что там скорее всего будет камера. В метро даже на самых проходных станциях между колоннами [может не быть камеры]. Хотя [порой] я потом замечала, что камера есть, просто в совсем невидном месте. Я посчитала, что в современных трамваях – 14 камер. На турникетах в некоторых местах есть по камере. Скорее всего, меня много камер заметило.
Прошел год, и у меня появились новые привычки: интересоваться политикой понемногу каждый день. Каждый день делать что-то полезное для прекращения войны, для разгребания её последствий.
Было ощущение, будто твоё государство раньше притворялось кучей мусора, а 24 февраля эта куча мусора наконец перестала притворяться, встала и стала собой, мусоро-монстром. Он на протяжении этих месяцев все вставал и вставал, и я не уверена, что он уже встал в полный рост. К нему еще мусор прилепляется. Такое ощущение от нашего общества.
Я хотела сразу после начала войны уехать в другую страну, чтобы просто не быть в государстве, которое всё это делает. Меня мотало, то ли уехать, то ли остаться, долго, разные были аргументы. Сейчас я всё больше склоняюсь к тому, что буду здесь существовать. Может, у нас начнётся гражданская война, всё будет плохо, но в Украине война уже началась, и как-то там люди живут. Даже в Бахмуте люди живут. Почему бы не посидеть тут?
Я стала понимать, что стикеры работают, когда их стали срывать
Мы собрались, те, кто остался. Встретилась с новыми друзьями, это меня вдохновило делать стикеры. Сначала было очень страшно, потом прошло несколько дней, меня никто не поймал, стало уже не так страшно. Ощущение, что в игре компьютерной, 3D. Я выполняю миссию, и нужно избежать зомби. А зомби – это брутальные мужики, потенциально опасные. Пенсионеры – тоже опасные.
Польза стикеров: [кто-то думает,] о, наши люди где-то есть, я не одинок. А те, кто в разной степени не задумывается [о войне], смотрят и задумываются. Я стала понимать, что стикеры работают, когда их стали срывать. Если бы людям было всё равно, они бы это не срывали, а если они срывают, значит, считают это важным. Тогда стало иметь значение, насколько хорошо стикер приклеен. Некоторые стикеры невозможно оторвать, их можно только сцарапать.
Но я решила больше не клеить стикеры, не делать ничего активного и не ездить в метро, чтобы меня никакая камера [не сняла], чтобы меня никто не схватил. Если меня схватят, то я спалю кого-то из друзей, родственников, кого могут мобилизовать.
В Москве все продолжается абсолютно как раньше, притом что рядом происходит ежедневная трагедия
– Кто поехал в Грузию, в Армению, в Казахстан, кто ушёл в какую-то такую внутреннюю эмиграцию, им вообще не до чего. Самое удивительное – ощущение, что в Москве всё продолжается абсолютно как раньше, притом что рядом происходит ежедневная трагедия. Еще огромное удивление, что война продолжается. Было ощущение, что месяц-два, дальше мирный договор, как-то всё к этому и шло. Второе, чего я не ожидал, что российская экономика окажется такой устойчивой. Обещали, что в июле рухнет всё, в ноябре рухнет всё. И то, что не изменится вообще ничего, – это, конечно, на грани фантастики, не понимаю, как так получилось. Я первое, что сделал, раз дело дошло до такого, – позвонил знакомому фермеру, сказал: давай попробуем еще гектара два-три картошечки, просто продовольственная безопасность. Теперь у моего друга-фермера очень много картошки, она дешевеет, а я чувствую себя полным идиотом.
Был дикий шок: поколение Путина, каждый год становится лучше, тебе говорят, – делай карьеру, зарабатывай деньги, страна свободы, возможностей, что угодно. Наши лучшие друзья – Европа, скоро будет Европа от Лиссабона до Владивостока, наши обалденные друзья – Америка. Это поколение никак не готовили к тому, что может вот такое начаться. И вдруг это всё концентрированно случается. У людей – слом всех координат, устоев. Теперь оказывается, не надо зарабатывать, делать карьеру, а Запад на самом деле пытается уничтожить и расчленить Россию. Как это можно серьезно воспринимать, когда так долго говорили что-то обратное?
Каждый день там стреляют, убивают людей, а тем, кто это заварил, по фигу
– Я когда родилась в 2001 году, Путин уже был, вся моя жизнь прошла при нём.
[Война] всё тянется и тянется, никак не заканчивается. Мой мозг просто не может вместить. Каждый день там стреляют, убивают людей. Я не могу просто представить, что это происходит каждый день, а тем, кто это заварил, по фигу.
Есть репрессии, их масштаб может увеличиваться. Чувак кинул "коктейль Молотова" в администрацию города, ночью, там никого не было, но его посадили на 10 лет, а чуваку – 25. Я вдруг осознала, что моему старшему брату 26, я представила, что это 10 лет, и тут я просто [обезумела].
Меня задержали, с подругой. Во всем отделении ОВД был выключен свет, когда тебя вызывали, ты шёл через темные коридоры. Поговорила с опером, который меня допрашивал. Я у него спросила: "Вам не [надоело] это всё делать?" Он мне: "Мне вообще не сдалось, у меня куча других дел, а вас привозят пачками, надо вас оформлять, писать всё это". В какой-то момент ему звонит коллега, он берет телефон на громкой связи, чувак из телефона говорит: "Привезли автобус ребят с митинга, их там до [фига], будем сидеть всю ночь". Действительно страшно было, когда мы поняли, что парней отводят и сильно прессуют, что их прямо отсюда отправят в военкомат, их отдельно допрашивали.
Мы становились сильнее за этот год и еще сильнее станем. Война – трагедия, это единственное, что омрачает радость
– Самый главный результат 2022 года – что мы впервые ощутили, что мы экономика, мы выдержали, а значит, можем развиваться дальше, потому что другого выхода нет. Наконец-то нет другого выхода, а прежде был. Прежде было унизительное положение: оказывается, можно продать литр бензина [за границу], на этот литр бензина полностью обеспечить внутренний спрос, вплоть до морковки. Оказываемся в жалкой позиции реципиента экспортной выручки, от поставки за рубеж наших углеводородов, сырья и прочего. Всё было противно, мне эта трясина совсем не нравилась. Я не видел совершенно выхода из этого. Поэтому, когда это все случилось, с одной стороны, я понимал, что это трагическое событие, – но с другой стороны, присутствовало чувство, что это, возможно, выход из тупика. Я приветствовал эти события. Мы наконец-то начали перестраивать нашу экономику. Я постоянно встречаюсь с бизнесменами и вижу совсем другие настроения. Люди реально ощущают, что наконец-то открывается пространство, открывается горизонт. Мы становились сильнее за этот год и еще сильнее станем.
Война – громадная трагедия, это единственное, что омрачает радость. Тревожно было в моменты, когда я узнавал о потерях. Но с другой стороны, мы во время эпидемии ковида потеряли, по разным оценкам, от 350 тысяч до 500 тысяч. Во мне больше оптимизма сегодня в отношении потенциала роста нашей экономики. Но появилось больше тревоги, что нам, возможно, придётся готовиться к гораздо более тяжёлым событиям. Возможно, война на нашей территории, возможно, вступление в боевые действия еще целого ряда стран, то есть эскалация конфликта. Эта тревога есть.
Осознала, что сейчас не готова рисковать и помогать чуваку, которого ни за что стали бить менты на улице после митинга
– Когда все началось, я написала в лифте лозунг, была очень им довольна. Через некоторое время в лифте появилась другая надпись. Я несколько месяцев смотрела на вторую надпись и думала: где-то в доме есть такой же, как я. Через несколько месяцев я ехала со своим парнем в лифте, мы разговаривали, и я обнаружила, что это он вторую написал. Это всё была иллюзия.
Когда был митинг, я опоздала после работы. Все разошлись уже, никого нет, идет просто какой-то человек по улице, менты хватают его и бьют. Было страшно, что я не подошла, осознала, что я сейчас не готова рисковать и помогать этому чуваку, которого ни за что стали бить менты на улице после митинга. Несколько лет назад я так не взвешивала риски, задержат и задержат, потому что не было таких последствий, задержат – отпустят. А тут взвешиваешь гораздо сильнее и выбираешь иногда не помочь человеку, которому прямо здесь и сейчас больно, – это, конечно, стрёмно. А вот эта ситуация, когда мы уже год все тут не понимаем, что происходит, что будет с нами, – это, конечно, всеми тяжело переживается.
