Игорь Померанцев: Ирина, представьте себе, что у нас есть машина времени, мы переместились в ранние 80-е годы прошлого века и вы вынашиваете планы, как вам сбежать из Советского Союза на Запад. Вы как-то представляли себе этот самый Запад? И когда вы там оказались, он оправдал ваши ожидания, он совпал с вашим образом?
Ирина Шумович: Я училась в английской школе, и к нам часто приезжали иностранцы. Они всегда были красиво одетые и вкусно пахнущие. Мы им пели освободительные песни, там, Пола Робсона We Shall Overcome, а они дарили нам то, о чем мечтали все советские дети, – жевательную резинку и шариковые ручки. А потом учителя у нас отбирали все это как унизительные западные подачки. И мы ненавидели учителей и представляли себе Запад как землю личной свободы и всего прекрасного и ароматного.
Западная музыка, одежда, литература – все это было гораздо интереснее советского
Ну, и собирали, конечно, информацию о Западе по крупицам. Западная музыка, одежда, литература – все это было гораздо интереснее советского. Потом стали попадаться журналы, мы видели какие-то картинки своих ровесников на Западе - в расклешенных джинсах, с ромашками в длинных волосах, лежавших на траве в Вудстоке, пока мы, советские студенты, собирали гнилую картошку в колхозе. Конечно, хотелось той жизни.
Как-то мне приятель – американский студент в Ленинградском университете – показал фотографию своего дома в Миннеаполисе, Миннесота, и это было гранитное здание вроде нашего Дома книги, бывшего Дома Зингера в Ленинграде, у него даже перед домом был палисадник с тюльпанами. И конечно, я свою жизнь на Западе по всем этим собранным крупицам представляла именно так. Но наш вход в Англию был очень трудным.
Я недавно прочитала книгу британского писателя Абдулразака Гурна, он получил Нобелевскую премию по литературе 2021 или 2022 года, и там описывается подобная судьба человека, который приехал на корабле из Занзибара, где он пережил чудовищные лишения, пытки, ссылку. Он потерял все, что у него было, утратил всех, кого он любил, и приезжает в Англию на корабле просить политического убежища. И с ним разбирается чиновник по имени Кевин Эдельман.
Этот герой романа привез с собой единственное, что у него осталось и что связывало его со своим прошлым, - резную деревянную коробку с благовонием. Это благовоние производилось только из смолы алоэвого дерева в Камбодже, а смолу выделяли только деревья, зараженные определенным вирусом, то есть это было очень-очень редкое благовоние. Но для него это была единственная связь с его прошлой жизнью. И вот иммиграционный чиновник Кевин Эдельман с ним разбирается, и ему так не хочется с ним разбираться, что он говорит: "Слушай, уехал бы ты обратно на корабле. Может, уедешь обратно? Чего тебе тут в Англии делать?" И потом он в конце концов очень неохотно заполняет его бумаги и передает его в руки благотворительной организации, занимающейся приемом беженцев, и говорит ему: "Окей, приехал – уходи с этой организацией, но вот эту коробочку деревянную тебе придется оставить". Ему самому захотелось, естественно, это благовоние.
На первую ночь нашу в Англии они отправили нас в тюрьму в Гуле
У нас был опыт примерно такой же. Конечно, у нас иммиграционные чиновники ничего не отобрали, у нас нечего было отбирать, но они были холодными, безразличными людьми. Например, на первую ночь нашу в Англии они отправили нас в тюрьму в Гуле. Не потому что мы были заключенными – они нам сказали: "Вы не заключенные". Это было просто самое плохое решение – избавиться от нас и отдохнуть и обеспечить нашу безопасность одновременно. Но это было такое жестокое решение. Потому что, конечно, мы были после чудовищных сложностей переезда, физических, эмоциональных. Потом, мы были советскими людьми, которые не верили властям, и то, что они нам сказали: "Вы не заключенные", – совершенно не означало, что мы поверили, что мы не заключенные.
В тюрьме нас развели в разные отделения. У них в тюрьме мужское и женское отделения раздельные. И конечно, я всю ночь рыдала и думала, что они нас развели, чтобы его там отдать, например, обратно советским властям, а меня вообще так и оставить в этой тюрьме.
И в какой-то момент… Мне было 25 лет, я была абсолютным ребенком, и я рыдала всю ночь, притом что я четыре предыдущие ночи тоже не спала. И в какой-то момент посреди ночи зашла служительница этой тюрьмы ко мне, наверное, пожалела меня и хотела меня как-то успокоить. Она меня так по руке погладила и говорит: "Не плачь, детка, завтра тебя поместят в открытую тюрьму". И я ее спрашиваю: "А что такое открытая тюрьма?" Она говорит: "Ну, у тебя будут контакты с другими девушками". Это меня, конечно, совершенно не утешило. Так что это было очень-очень трудно.
Потом были немножко лучшие условия, и четыре-пять дней, пока рассматривалась наша просьба о политическом убежище, уже немножко улучшились наши обстоятельства. А потом они нас посадили на поезд из Манчестера в Лондон, не дав нам никакой помощи. Мы сами даже купили билеты, у нас было с собой 500 фунтов, и они об этом знали. И мы приехали в Лондон в три часа ночи. Лондон тогда был совершенно не такой, как Лондон сегодня, это был серый, мрачный город. И мы приехали в Лондон в три часа ночи, вышли на Юстон-роуд, серое все, черное, ужасно казавшееся зловещим. Желтые огни мрачно освещали дорогу. И мы в этом городе не знали ни души.
Иван Толстой: Вы не рассказали о приключении, собственно, о плане и об осуществлении побега. Прошу вас! Я и Игорь – мы все внимание.
Сколько себя помню, всегда думала уехать
Ирина Шумович: Ну, как пришла идея отъезда? Сколько себя помню, всегда думала уехать. У меня были разные планы, например: туристическая поездка в Финляндию и убежать в американское посольство; попросить одного из своих знакомых американских студентов в Ленинградском университете о фиктивном браке.
А потом я познакомилась с Олегом, он учился в Макаровском училище и регулярно на советском корабле бывал на Западе. Он был совсем не похож на всех моих других друзей: у него были короткие волосы, он ходил в форме, а мы всегда предполагали, что форма как бы эквивалентна повиновению режиму, но потом оказалось, что у нас много общих интересов, и наша влюбленность была основана на общем желании личной свободы. И вот я его как-то спросила: "Ты придумал, как нам убежать на твоем корабле?" – и оказалось, что он придумал. Он сказал: "Слушай, абсолютно легко. Я устроюсь на корабль, который плавает четыре дня из Ленинграда куда-то на Запад, ты спрячешься под кроватью в моей каюте, мы приедем и убежим с корабля".
Потом, когда возникла общая идея, мы, естественно, стали разрабатывать детали. Во-первых, мы поженились, потому что, не поженившись, я не смогла бы попасть на корабль. Допускались только жены людей, которые работали в Ленинградском порту… У нас же порты в Советском Союзе были форпостом советского государства, и они были границей, и попасть в порт было невозможно, не будучи в каких-то родственных отношениях с кем-то. Значит, мы поженились, и это дало мне право приходить в порт и заходить на корабль перед отъездом, чтобы попрощаться с мужем, который отправляется в длительное путешествие.
Мы внимательно изучали процедуру прохода на корабль
Значит, несколько раз я ходила на этот корабль, и мы внимательно изучали процедуру прохода. Когда мы приехали на корабль, я сдала свой паспорт матросу на вахте, он записал мою фамилию в журнал. Потом я пошла в каюту, Олег пошел на вахту, то да се, и потом уже дело было близко к отплытию корабля, когда, по идее, всем родственникам надо было с корабля уйти. И что он сделал? Поскольку он был помощником капитана, он пошел, отправил вахтенного матроса там что-то сделать, забрал мой паспорт, выписал меня из журнала, и поскольку была такая суматоха с отходом корабля, никто не заметил, что я осталась в его каюте.
В его каюте заранее все было подготовлено. Это тоже была целая длинная история, в которую я не буду вдаваться, но в его каюте он распилил ящики под кроватью таким образом, что позади ящиков осталось пространство, куда я залезла. Конечно, мы были молодыми и, с одной стороны, очень здоровыми и гибкими, а с другой стороны, мы были очень самонадеянными, глупыми и недальновидными. И я абсолютно не представляла себе, какой кошмар будет находиться под этой кроватью. Мы с друзьями гуляли, веселились, я много выпила шампанского и потом оказалась под кроватью, и это было абсолютно ужасно. Я там довольно долго должна была пролежать, прежде чем он смог меня оттуда достать. Каждые четыре часа он стоял на вахте, а потом мог отдыхать в своей каюте, и когда он отдыхал в своей каюте, он меня выпускал из-под этой кровати, и я могла сидеть на туалете в его душевой, в его ванной и немножко отдыхать: тогда я могла пить воду, есть бутерброды и так далее.
Игорь Померанцев: Ирина, вот вы уже близки к осуществлению вашего плана, вы уже прыгаете с палубы на пристань английскую, и, по-видимому, уже через 20 минут или полчаса вы встречаетесь с полицейскими чиновниками. Это была неприятная встреча или приятная?
Ирина Шумович: Корабль приплыл в три часа ночи, и мы спрыгнули с корабля. Там был трап, и он был поднят довольно высоко. Нам пришлось с него спрыгнуть примерно с полутора- или двухметровой высоты.
И мы идем по территории порта, три часа ночи, темно, и мы встречаем двух людей в форме. Они нам говорят: "Кто вы такие?" Мы говорим: "Мы вот с этого корабля, мы хотим попросить политическое убежище в Великобритании". Они нам говорят: "У вас есть сигареты или спиртное – внести в таможенную декларацию?" Они говорят эти слова нам по-английски, и мы ничего не понимаем. Мы думаем: может они не поняли, что мы им сказали? Мы говорим: "Мы вот с этого корабля хотим попросить политическое убежище в Великобритании". Они нам опять говорят: "А у вас есть сигареты или спиртное – внести в таможенную декларацию?"
Они не поняли нас, мы не поняли их
Я вот сейчас, по прошествии 40 лет, могу вам пояснить, что это были люди, которые просто выполняли свою работу, это были таможенные чиновники. Их задача была не предоставлять политическое убежище каким-то молодым безумцам, а разобраться, есть ли у них какие-то товары, которые они ввозят. Они не поняли нас, мы не поняли их. Они махнули рукой и отвезли нас в полицейский участок.
Там сидел чудесный полицейский, который ничего не решал, он поил нас чаем, и мы у него сидели. У нас с собой в сумке оказалась кассета Rolling Stones, и мы с ним сидели много-много часов, слушали Rolling Stones, пили чай, ели бутерброды. Пока не прибыли из Home Оffice, из британского Министерства внутренних дел, два официальных лица, которые уже занимались рассмотрением нашей просьбы о политическом убежище.
Эти чиновники, мы их называли "серые чиновники", они были ужасные, ничем нам не помогли. На первую ночь отправили нас в ту тюрьму в Гуле.
Мы узнали, как они все ненавидели миссис Тэтчер, которую мы все обожали
Игорь Померанцев: Я вас слушаю, и у меня такое чувство, что мы смотрим сериал. Причем у нас огромное преимущество: мы можем смотреть первый эпизод, второй, третий кряду и так далее. Первый эпизод да, захватывающий. А потом как вы врастали в английский быт?
Ирина Шумович: Как всегда это происходит – очень постепенно. Мы узнали, что такое пабы, что такое тори и лейбористы, мы узнали, как они все ненавидели миссис Тэтчер, которую мы все обожали, которой мы восхищались. Стали постепенно понимать, что люди на Западе тоже не вполне довольны своим социальным устройством.
Потом стали думать о путешествиях, о работе. Потом я начала преподавать русский в частной школе для девочек. Ну, и так далее, и так далее. Как-то жизнь сама тебя куда-то выносит.
Игорь Померанцев: Ирина, вы сказали, что работали в частной школе для девочек. Если я не ошибаюсь, это престижная школа St Paul. Английская педагогика отличается от прочих европейских систем образования?
Британское либеральное образование основано на развитии индивидуального творческого мышления
Ирина Шумович: Британское либеральное образование основано не на запоминании фактов, а на развитии индивидуального творческого мышления. И строится оно на том, что, кроме точных наук, нет одного правильного ответа на поставленный вопрос. Если ученик хорошо обоснует свое решение, это и есть правильный ответ.
Ну, приведу вам, может быть, пару примеров. Вот, моя дочка изучала в школе "Венецианского купца" Шекспира, и они дошли до места... Вы, конечно, помните эту знаменитую сцену, где во дворце Дюка Шейлок требует фунт плоти Антонио. Тут следует пояснить, значит, Шейлок – еврей-ростовщик, он одолжил деньги купцу Антонио. Антонио – антисемит, давно ненавидит Шейлока и много раз его унижал. Шейлок в ответ, конечно, ненавидит Антонио и поэтому дает ему деньги… Антонио в отчаянной ситуации, ему они очень нужны, дает ему деньги не под залог процентов, а под залог фунта плоти Антонио. Антонио деньги вовремя не выплачивает, и Шейлок требует фунта плоти. Сцена разбирательства конфликта происходит во дворце Дюка, тут вмешиваются силы, благоволящие Антонио, он спасен, и Шейлок с позором изгнан. Домашнее задание следующее: представьте себя репортером того времени, присутствовавшим на этой сцене во дворце Дюка; изучите внимательно эту сцену и напишите о ней два репортажа – один в еврейскую, другой в христианскую газету.
Существует много точек зрения на одно и то же событие
Я эту историю однажды рассказала одному из своих клиентов: "Чему учит, по-вашему, британское образование, по этому примеру?" И он мне сказал: "Лицемерию". Ну, на самом деле это, конечно, учит не лицемерию. Это учит тому, что существует много точек зрения на одно и то же событие. Это учит критическому осмысливанию действительности и креативности.
Ну, или вот еще один пример. Мой сын изучал в школе российскую революцию и, в частности, личность царя Николая II. Им дали несколько высказываний современников о Николае II, и домашнее задание было – описать характер последнего российского царя на основании воспоминаний современников. Я не помню все высказывания, которые там приводились, но одно из них было: "Он не только страной, он даже деревенской почтой не сможет управлять".
А второе было: "Он всегда прислушивается к мнению последнего оратора и соглашается с ним". Когда дети пишут домашнее задание и описывают характер Николая II, что они видят? Первое – что он не только страной, но даже почтой не мог управлять, – это эмоциональный выпад. Второе – это историческая достоверность. И как представляется себе характер человека, который прислушивается и соглашается с мнением последнего оратора, ну, что можно о нем сказать? Ленивый, пассивный, не интересуется тем, чтобы узнать все существующие мнения и принять наилучшее решение, хочет поскорее закончить совещание и уйти домой. Ну, то есть плохой лидер. И в таком домашнем задании нет одного правильного ответа. Каждый ученик воспринимает это по-своему и описывает это по-своему.
Нобелевские премии, например, дают не за знание фактов, а за новые оригинальные идеи
Мне кажется, это иллюстрирует британское образование как креативное и развивающее личность. И вообще-то, в современном мире гораздо важнее не знание фактов, а критическое мышление и оригинальные идеи. Нобелевские премии, например, дают не за знание фактов, а за новые оригинальные идеи.
Игорь Померанцев: У вас богатый опыт работы на Би-Би-Си и во Франции, на Euronews. Что это за звери?
Ирина Шумович: Би-Би-Си – это огромная корпорация, у нее есть миссия просвещения, образования и развлечения своей аудитории. У нее есть очень серьезная редакционная политика сбалансированного освещения событий, предоставления многообразных точек зрения на освещаемый вопрос. Би-Би-Си – это огромная, очень профессиональная организация.
Euronews – это очень-очень маленькая служба. В то время, когда я работала на Euronews, они свои и оригинальные программы не делали, они покупали картинки в международных информационных агентствах и делали просто озвучивание. Так что гораздо они меньше и гораздо менее креативны.
Игорь Померанцев: Вы уже много лет консультируете в Англии приезжих, прежде всего из России: в какую школу послать ребенка, в какой колледж, как планировать их будущее? Что это за работа, с какой публикой вы работаете?
Ирина Шумович: Сначала, когда я начала этим заниматься где-то в 2007–2008 году, мои клиенты были просто суперсверхбогатые люди, которые прилетали на частных самолетах, навещали своих детей в школе на вертолетах или на трех "Мерседесах" одновременно. Были у меня клиенты, которые тьюторов из Лондона на летнее время перевозили в Монако на частном самолете и поселяли на своей яхте. Очень требовательные, очень сложные, со сложной эмоциональной организацией, довольно трудные были люди. Все, конечно, хотели, если это мальчики, только в Итон и Харроу их устраивать. Дети были все немножко заброшенные, и проблемы решались просто забрасыванием их деньгами. Была довольно сложная ситуация.
А потом, с годами, стали появляться уже профессиональные люди, которые немножко больше занимались своими детьми. И дети были больше подготовлены, может быть, лучше образованны. И амбиции у них были – необязательно послать в лучшую школу, а послать в школу, которая больше подходит ребенку.
И, честно говоря, я всегда думала, что посылать российских детей в западные школы, особенно в английские, вот в ту систему образования, о которой я вам рассказала, – мне всегда казалось, что в конце концов это приведет к изменению и либерализации России. Потому что, в общем-то, все дети, которые приезжают учиться на Запад, – это дети из привилегированных семей. И я думала, что все эти дети из российской элиты получат либеральное образование, научатся анализировать и критически осмысливать события и благодаря этому начнут занимать политические места или лидирующие места в бизнесе, которым занимают их родители, и Россия начнет изменяться и либерализовываться. Но, к сожалению, пока этого не произошло.
Иван Толстой: Как вам кажется, стали ли вы за это время человеком зарубежья? Или русское в душе – это как клеймо – навечно?
Ирина Шумович: Я, скорее, человек зарубежья. Большинство моих друзей – англичане. Наверное, так случилось, потому что, когда я приехала в Лондон в 1983 году, русских тут вообще было раз, два и обчелся. Вот люди, которые работали на Русской службе Би-Би-Си, может быть, человек 30, и еще, может быть, 10–20 девушек, которые вышли замуж за иностранцев. Так что русских, в общем, не было. Ну, так сложилась моя жизнь. Так что большая часть друзей – англичане.
Я провожу половину времени в Лондоне, половину во Франции. Я никогда не хотела есть борщ и салат оливье с русскими друзьями. Мне всегда было интересно понять, чем живет эта страна и что делают местные лондонцы.
У своих детей я научилась всему самому лучшему
Игорь Померанцев: Ирина, ваши дети выросли в Англии, получили английское образование, школьное, высшее. Вы чему-то научились у них?
Ирина Шумович: Ну, конечно! У своих детей я научилась всему самому лучшему. Все мои либеральные мировоззрения они как бы завершили и обострили. Моя дочь, например, страстная феминистка и очень-очень заботится об окружающей среде. А мой сын очень страстно выступает против расизма. И конечно, у меня было множество всяких предрассудков. Феминистки – это женщины с волосатыми ногами, которые не бреют подмышки.
Так что дети научили меня очень многому. Ну, уже не говоря, конечно, о музыке. Например, рэп и дрил, которые я узнала от своего сына, я бы никогда не слушала. Я бы никогда не знала, кто такой Стомзи. Я бы никогда не знала очень многого. Я бы никогда не знала, например, интересной африканской литературы, которую моя дочка мне приносит. Так что да, благодаря им все-таки новое поколение… Я не знаю, можно относиться к новому поколению либо "они ничего не понимают, у них нет никакого опыта", либо думать, что они будут жить этой жизнью и они хотят преобразовать мир таким образом, чтобы он подходил для них. И я придерживаюсь последней точки зрения, и поэтому я к ним прислушиваюсь. И очень рада, что они меня многому учат.
Игорь Померанцев: Ирина, большое спасибо и счастливых плаваний!
Ирина Шумович: Спасибо!
Иван Толстой: Thank you so much, Ирина! Merci bien!
