Юрист и правозащитник Владимир Василенко после начала войны в Украине уехал из России. В Европе он нашел возможность продолжить образование, но вскоре вернулся, чтобы помогать в судах людям, публично выступающим против войны. Сейчас Василенко защищает участников "Маяковского дела". Он рассказал Радио Свобода о своем выборе, давлении на близких родственников и уверенности в недолговечности правового беспредела.
В метро мне становилось плохо от толп росгвардейцев и сотрудников полиции
– Я уезжал два раза и оба раза возвращался. Я понял в апреле 2022 года, что мне очень тяжело находиться в стране. Я работал постоянно – у меня было в день по три-четыре выезда в отдел полиции, а утром – в суды. В конце концов я однажды вышел из дома, увидел автозак и почувствовал себя жутко неприятно. В метро мне становилось плохо от толп росгвардейцев и сотрудников полиции. Я перестал чувствовать себя в безопасности. От этого мне надо было отдохнуть. Юрист не может работать, когда он в первую очередь начинает думать о своей безопасности, а не об интересах подзащитного. Я уехал в Грузию, тут же начал консультировать дистанционно и немного приходить в себя. Первое время в Тбилиси я переходил на другую сторону улицы, если видел сотрудника полиции. Но однажды грузинские полицейские позвонили мне, чтобы вернуть потерянный мной бумажник со всеми моими деньгами. Они предложили его мне подвезти, куда и когда мне будет удобно. На меня произвело сильное впечатление то, что грузинская полиция работает для людей, а не против них. Несмотря на мою хорошую жизнь в Грузии, в июне я вернулся в Россию, потому что понял, что эффективно я смогу отказывать помощь только изнутри страны.
Второй раз я уехал из России в сентябре 2022 года не из-за мобилизации, как можно было бы подумать, а по личным причинам. Мне снова нужно было немного отдыха, потому что я не мог больше "вывозить" все происходящее внутри страны. Жизнь у меня в Европе складывалась великолепно. Я не встретил ни разу там никакой русофобии. Я решил продолжить учебу в одном из европейских вузов, но мне нужны были документы об окончании образования в России. И я решил приехать за дипломом в Россию, а затем вернуться в Европу. Но я взял сначала одно дело, потом – второе, затем – третье. И вот я до сих пор живу и работаю в Москве.
Полиция к моей маме регулярно приходит с 2021 года
– Я читала у вас в телеграме, что вы уехали еще и потому, что к вашей маме, которая живет с Ставрополе, из-за вас приходила полиция?
– Полиция к моей маме регулярно приходит с 2021 года. После митинга в поддержку Навального полицейские посадили меня в спецприемник в Петербурге. Тогда он весь был в активистах и журналистах. Мы перекрикивались друг с другом из разных камер. Я кричал: “Свободу Навальному”. Мне в другом конце спецприемника отвечали: “Россия будет свободной”. Мне быстро стало скучно, потому что я не могу не работать. В спецприемнике сидело много людей, у которых не было защитников. Я понял, что хочу им помочь. Тогда я вызвался разносить еду по камерам. Это дало возможность общаться с отбывающими арест активистами. И я каждый вечер во время раздачи еды собирал постановления, затем у себя в камере писал апелляционные жалобы. Иногда их было сразу штук 30. Начальник спецприемника быстро разгадал мою “фишку” и был очень зол. Он попросил больше меня в его спецприемник не привозить. Не понравилось ему моя реализация права на оказание юридической помощи. После ареста полицейские пришли к моей маме, живущей в Ставрополе. Они опросили ее о моем задержании на митинге. Мама воспользовалась 51-й статьей Конституции и отказалась писать какие-либо объяснения. После этого силовики продолжили приходить к маме и настойчиво рекомендовать ей с ними побеседовать. Однажды они пришли к маме и сказали, что у них есть постановление на обыск, но его еще везут. В результате они провели осмотр места происшествия – так они обозначили без каких-либо оснований мамину квартиру. Силовики через маму давили на меня.
– Как мама себя чувствует из-за этих визитов?
– Мама не переживает: изымать у нее нечего, кроме телевизора. До войны у нас с мамой, единственным человеком из моей семьи, были схожие политические взгляды. После начала войны у нас с мамой отношения испортились. Она мне постоянно говорит: "Да, кругом коррупция, высокопоставленные чиновники воруют, но Путин – это другое". Он, мол, просто не знает. Я от мамы такого не ожидал. Мы с ней сейчас политику не обсуждаем. Мама смотрит центральное телевидение, и переубедить ее не получается.
– Почему вы решили заняться правозащитной деятельностью?
– В 2020 году в январе я начал выходить на пикеты в Петербурге. В мае я познакомился с Павлом Крисевичем. Мы подружились. Павел во время подготовки к акции в защиту обвиняемых по делу “Сети” попросил быть его защитником. Он собирался приковать себя к забору около суда. Это был мой первый опыт защиты в суде активиста. Тогда я учился в медицинском колледже и собирался стать анестезиологом-реаниматологом. Постепенно я стал сотрудничать с "ОВД-инфо". После митингов в поддержку Навального меня из медицинского колледжа отчислили. И я поступил на юридический факультет Северо-Кавказского социального института. Мне очень понравилось заниматься правозащитой. Я решил получить знания в этой области. Я собираюсь получить адвокатский статус.
– По какой причине вы выбрали юриспруденцию и правозащиту, а не медицину?
И медицина, и юриспруденция, особенно уголовное право, помогают людям не умереть
– И медицина, и юриспруденция, особенно уголовное право, помогают людям не умереть. Право на жизнь, здоровье и медицинскую помощь постоянно нарушают. И юрист – очень часто единственный специалист, способный помочь в такой ситуации. У меня были дела, когда клиенту нужна была медицинская помощь здесь и сейчас. Недавно я защищал молодого человека с инвалидностью и диабетом 2-го типа. Парня задержали из-за того, что он отказался предъявлять на улице паспорт сотруднику полиции. Больной сидел в камере сутки и ничего не ел. Ему не передавали продукты, которые приносили родственники. У парня не было с собой инсулина. Два часа я объяснял сотрудникам полиции, что они обязаны моего клиента отпустить. Врачей скорой помощи они все же пропустили только после того, как я объяснил, что иначе я составлю на них жалобу за неоказание медицинской помощи. В результате клиента госпитализировали с подозрением на гипогликемию. Он выжил. И это только одно из немногих подобных дел, о которых я могу рассказать.
– В Европе у вас, совсем молодого человека, были перспективы. И вы там собирались остаться. Почему вы передумали?
– Если мы все возьмем и уедем, то некому будет работать. Я решил, что работаю и буду работать все зависимости от внешней политики, пока у меня есть такая возможность. Громкие политические дела – это лишь 10-я часть моей работы. Большая часть моей деятельности – это защита законных прав граждан в различных сферах. И мне все равно, кто мой клиент, – право на всех одно и права у всех одинаковые. Я помогаю всем, даже националистам, когда они, например, выходят на социальные пикеты, хотя я абсолютно не разделяю их взглядов. Не так давно националисты пошли возложить цветы к памятнику Пушкина в день убийства их сторонника. Националистов задержали, доставили в отделение полиции, и я был готов их защищать.
– Если националист окажется гомофобом, вы сможете его защищать?
– Если его публичная акция не будет связана с гомофобией, не будет содержать призывов к насилию и разжиганию ненависти, то я продолжу его защищать. В Петербурге я защищал нацбола, который вышел на акцию хоронить малый бизнес в костюме гроба.
– Сколько дел антивоенных активистов вы вели?
– Я не помню точно, сколько их было. Я помню, что в марте 2022 года у меня в день появлялось больше 20 дел за антивоенные акции.
– Часто ли вам удавалось одержать победу в суде?
– На моей памяти всего два из больше чем сотни дел. Все эти победы произошли из-за процессуальных ошибок. Ни одного прекращения дела из-за отсутствия состава правонарушения или содержания правонарушения, потому что мы что-то доказали по существу, не было.
– Вы представляли интересы многих людей, которые выходили на антивоенные акции. Есть ли что-то общее у тех граждан России, которые нашел в себе смелость выступить против войны?
Вышедшему на пикет с плакатом “Мир, труд, май” присудили 50 тысяч рублей штраф по статье "о дискредитации ВС РФ"
– Они самые обычные люди от 18 до 80 лет, но большая часть в возрасте до 45 лет. У них разные социальный статус, материальное положение и профессии. Среди них есть айтишники, студенты, юристы, журналисты, няни, воспитатели, учителя. Их объединяет то, что они в принципе против войны. Сотрудники полиции их часто спрашивают: “США можно было сбросить бомбы на Хиросиму и Нагасаки?” Участники антивоенных акций чаще всего отвечают, что никому нельзя начинать военные действия. Мои подзащитные в целом выступают за мир. Но сейчас обычную фразу "за мир" расценивают как нарушение закона. Участнику, вышедшему на пикет с плакатом “Мир, труд, май”, присудили 50 тысяч рублей штраф по статье "о дискредитации ВС РФ".
– Если суды выносят, как правило, обвинительные решения, в чем смысл вашей работы, которая требует рисков и больших усилий?
– Сейчас правозащита и юриспруденция – это паллиативная помощь. Но это не значит, что можно опустить руки и ничего не делать. Наоборот, права надо защищать ее больше и лучше. Нельзя людей оставлять один на один с системой. Представьте, человека задержали по статье КоАП, он ночь провел в камере. На него, возможно, давили, орали или применяли физическое насилие. И в таком деморализованном состоянии он не сможет защитить себя в суде. Адвокатура и правозащита помогают человеку не сломаться, не потерять себя под воздействием системы. Во многом наша работа – это оказание психологической помощи. Задача юриста и адвоката – провести клиента через эти жернова с наименьшими последствиями для него во всех отношениях. Даже если у нас нет возможности защитить человека с юридической точки зрения, то все равно надо пытаться это сделать. Я очень часто выезжаю в отделы полиции, даже если понимаю, что к задержанному меня не пустят из-за какого-нибудь плана “Крепость”. Но я все равно еду, потому что в спецприемниках, СИЗО и колониях находятся психологически уязвимые люди в состоянии стресса, которым надо помочь выйти из этой ситуации, даже если некоторые из них не смогут выйти на свободу.
– Вы считаете, что система законодательства умирает, если называете свою работу паллиативной помощью?
– Умирает не закон, а судебная система. Но я надеюсь, что мы ее сможем реанимировать. У нас еще есть судьи, которые выносят решения исходя из собственной убежденности.
– В самом деле есть?
– Одну знаю точно, и она работает не в Москве. В Москве зачищено все давным-давно.
– Не страшно ли вам сейчас жить и работать в Москве?
В тюрьме тоже нужны правозащитники
– Я бы не сказал, что мне страшно. Я, наверное, привык. У меня отложенное чувство страха. Я боюсь уже после опасного события. Я надеюсь, что в случае чего у меня будет возможность принять какое-то решение. Но если я не успею, то в тюрьме тоже нужны правозащитники. Тогда я продолжу свою деятельность изнутри мест заключения.
– Какое из ваших дел о защите активистов вы могли бы назвать самым абсурдным?
– Самое абсурдное дело было до войны. В 2021 году молодой человек вышел в пикет с пустым листом формата А4 в руках. Его задержали, доставили в отдел и обвинили в том, что он провел несогласованное публичное мероприятие в виде пикетирования в поддержку Алексея Навального. Было очевидно, что такое дело не сможет устоять в суде. Но мы три раза по кругу рассматривали дело, возбужденное из-за пустого листа бумаги. Нашему подзащитному присудили штраф 10 тысяч рублей.
– Как вы себя чувствуете, работая в системе, которая становится все более абсурдной и жестокой?
– Полицейские прекрасно знают, что происходит. Судья мне недавно сказала, что, если она сейчас подсудимого оправдает, к ней самой завтра придут с обысками, а ее задержат и посадят. Судьи и полицейские боятся. И не они зачищают правоохранительные органы и суды от права. Я работаю, понимая, что передо мной очень-очень тяжелая политико-правовая ситуация. Наша задача – профессионально, находясь в уравновешенном состоянии, что называется, "с холодной головой", доказывать тем, кто ее создает, что они неправы. Звучит бредово. Но другого варианта нет. И периодически нам это удается. Я знаю, что рано или поздно все имеет свойство заканчиваться. Правовой беспредел не сможет существовать вечно.
