Линор Горалик, известная писательница, критик и блогер, выпустила книгу "Имени такого-то", которая рассказывает о страшном путешествии пациентов и персонала психиатрической больницы имени Кащенко в 1941 году, сразу после начала Второй мировой войны. Выходу книги предшествовала выставка "Одевая демонов" в московском музее АРТ-4. Выставка была сделана по мотивам книги Горалик "Устное народное творчество обитателей сектора М1". Разговор с Линор Горалик о двух видах ада, метафизическом и военном, записан на фестивале СЛОВОNOVA.
Слушайте подкаст "Вавилон Москва" и подписывайтесь на другие подкасты Радио Свобода.
– Начнём с выставки. "Устное народное творчество обитателей сектора М1" – название, несмотря на свое нейтральное фольклорное звучание, прямо отсылает к аду. Это ад с элементами бюрократии, очень протестантский ад, где все трудятся.
– Да, это не на пустом месте: я христианка и протестант.
– В книге и самим пространствам, и рабочей портновской доле человека по фамилии Петровский отводится одна глава, а остальные главы – это устное народное творчество, парарелигиозный фольклор, который, видимо, создавался на основе реального?
– Нет, это полностью придуманные мною вещи. Там одна польская песенка, которую жители этого пространства, видимо, не отличают от собственного фольклора.
– Это действительно напоминает устное народное творчество. Там видно знание и детских страшилок, и православных житийных историй. Все придумано очень глубоко. Книга написана давно, вышла в 2011 году. Почему она вернулась в виде выставки, материальной культуры? Из одной главы развернуто семь залов.
– Я не могу объяснить, почему три года назад в меня вцепилась идея под названием – "если в аду есть жизнь, то в аду есть одежда, а если в аду есть одежда, то она требует исследования".
если в аду есть жизнь, то в аду есть и одежда
Я занимаюсь темой повседневной костюмной идентичности, и вдруг поняла, что она полностью применима к аду, каким я его себе представляю, это началось с "Устного народного творчества обитателей сектора М1".
– Поговорим о демонах. В книге упоминается, что они существуют, а остальные люди мыкаются…
– Маются.
– Их там не черти пытают, это мающиеся души. В проекте выставки становится понятно, что в демонов превращаются самые дурные из тех мертвых душ, которые там находятся.
– Там есть понятие – "сатанеть", то есть становиться демоном. Это люди, которые не выдерживают маеты, срываются, не справляются, сатанеют. На выставке есть объект – женские сандалии, внутри которых вмонтированы шипы.
Человек может не хотеть осатанения
Это сделала женщина, которая чувствовала, что с ней происходит это преображение, и хотела его остановить (демоны ведь ходят на носках). Человек может не хотеть этого осатанения, как мы все можем не хотеть становиться хуже, чем есть, но это непроизвольный процесс.
– Эти осатаневшие начинают гонять, гнобить, угнетать остальных?
– Просто мучить: по-разному, довольно изобретательно. Там нигде не описывается "мучают таким-то способом", но есть экспонаты, которые на это намекают. Например, существуют мастерские, где мученики обшивают демонов, как это было в концлагерях, в гетто, в тюрьмах.
Мученики обшивают демонов, как это было в концлагерях
Есть изощренные экспонаты: скажем, ошейник, от которого идет тонкая длинная цепочка, заканчивающаяся браслетом, на ней демон водит мученика. Достаточно одного рывка, чтобы ее разорвать, но человек, которого таким способом водят, никогда не делает это движение. Есть экспонаты, говорящие о том, что не просто один мучает другого, а это сложнейшие симбиотические отношения, как почти всегда бывает между мучителем и жертвой (что, конечно, ни на секунду не оправдывает мучителя).
– Как я поняла, демоны любят одеваться довольно вычурно.
– Демоны любят одеваться по-разному. Там есть, например, советский спортивный костюм, который демон носит 25 лет. Штаны мы купили на "Авито", а куртку выпросила у своего отца моя помощница и подруга Ира Улякова. Ира предупредила: есть проблема – куртка как новенькая. Оказалось, что это все неубиваемое, штаны тоже были как новенькие. Что мы только не делали: вспарывали петли, порвали молнию – и все равно эта ткань выглядела как новенькая. Наша подруга ездила по ней машиной, но и это не очень помогло. Мы мазали ее соусом, чтобы появились пятна. В общем, мы с большим трудом привели его в поношенный вид.
Почему костюм носился 25 лет? В ад попадают только те вещи, которые касаются тела в момент смерти. И человек в аду оказывается в сложной ситуации: чтобы получить еще какие-нибудь вещи, ему нужно вступить в отношения с другими людьми – обмена, торговли, выпрашивания, воровства, насилия. Какое-то количество людей отказываются вступать в такие отношения. На выставке этой теме посвящена целая зона. Одна женщина из свадебного платья сшила весь свой гардероб, включая одноразовые прокладки. Есть человек, который все время носит один и тот же костюм, женщина, бесконечно перешивающая свой халат…
– Но некоторые демоны любят одеваться в стиле глэм: с блестками, стразами – у вас есть такие персонажи.
– Поскольку демоны ходят на носках, оттопырив ягодицы…
– Почему они так ходят?
– Мне нужно было какое-то телесное отличие демона от человека, но я не хотела никаких рогов, клыков... Проще всего было изменить позу, и я подняла их на носки, оттопырила зад и выгнула спину. Есть украшение для пяток демона, сделанное из срезанных вилок, в которых пропилены пазы и вставлены павлиньи перья.
Попытки вырваться из бесконечной повседневности
И есть отделанная огромными белыми перьями накладка на ягодицы демона, вышитая вручную серебряной нитью и бисером, довольно вычурная вещь. Есть трусы с роскошными серебряными эполетами, которые повторяют форму женских половых губ.
– Просто какой-то кинофильм "Казанова".
– Одежда, как и в реальной жизни, часто помогает скрасить маету, и все это – попытки вырваться из бесконечной повседневности. Мы-то хоть понимаем, что это когда-нибудь закончится, а они знают: это не закончится никогда.
– Один их самых печальных моментов – история повреждённых иголок и ниток. Это ваше личное отношение к шитью?
– Нет. Я обожаю шить. Почти все сделано мною вручную. Но я не умею работать в жанре академического рисунка, и есть два рисунка, которые я заказывала художникам. Один – эскиз вещи под названием "Платье для двух любовниц", оно на двух человек.
Воспроизводит фотографию мастерской, где евреи обшивали нацистов
А второй – блестящий рисунок Виктора Меламеда "Мастерская, в которой мученики обшивают демонов". Он полностью воспроизводит известную фотографию мастерской, где евреи обшивали нацистов.
В аду люди много занимаются коллекционированием, это позволяет придать смысл времени. Есть объект: коллекция сломанных игл и булавок, которые швея из такой мастерской наклеивает на деревянную доску и подписывает, что она шила и на какой по счету день своего пребывания в аду.
На выставке 82 экземпляра, и только пять сделаны чужими руками, все остальное я делала сама, включая серебряную вышивку, все эти пропиленные вилки и выклеенные стразы. Есть два платья, которые не взяла бы моя машинка, их шила портниха: одно – из пробковой ткани, второе – из старых ручных вышивок. Я готова шить и вышивать с утра до ночи. Два года работы. Некоторые экземпляры делала по два раза, потому что забыла их в Израиле и повторяла в Москве. Моя подруга отправила мне их посылкой через DHL, но DHL не понял, что это, разобрал все это на детали и вернул.
Оторвали голову, чтобы посмотреть, что внутри
Ожерелье, сделанное из пишущей машинки, разобрали на мельчайшие детали, вынув винты. У одной из инсталляций оторвали голову, чтобы посмотреть, что внутри. Я могу их понять: они делали свою работу, и они не знали, что думать. Мы не застраховали это как выставку.
– Почему первая глава выставки называется "Не отдам пальто"?
– Это цитата из моего стишка. Расскажу смешное. Много лет назад я увидела, что на AliExpress продается сушеная овечья кишка (в нее набивают сосиски). И я поняла, что мне нужна овечья кишка, не знаю зачем, но когда-нибудь понадобится, – и купила три или четыре метра этой кишки. И когда я делала ожерелье из колец… В аду же многие коллекционируют, и вот один коллекционер отбирает у людей кольца и делает из них ожерелье, постоянно довешивает туда кольца и носит. И я не могла понять, чем скреплять кольца.
Хтонь получается фантастическая
Скреплять их колечками – испортить весь объект. Я попробовала скреплять кольца нитками, это тоже не так хорошо смотрелось. И тут вспомнила про овечью кишку. Все ожерелье скреплено обрезками овечьей кишки, и это ровно то, что надо. Объяснить невозможно, а хтонь получается фантастическая. Так иногда вещи доживают до своего предназначения.
– Давайте теперь к роману под названием "Имени такого-то", где ощущение хтони не покидает читателя с первых строк. Его персонажи – не демоны, но люди в несколько измененном состоянии сознания.
– В силу обстоятельств. 16 лет назад я узнала одну историю и была потрясена тем, что она никому не известна (мне казалось, о ней должна знать каждая собака). В 1941 году психиатрическую больницу имени Кащенко эвакуировали из Москвы на двух баржах. Медикаментов почти нет, врачи на фронте, инсулина, которым тогда снимали шоковые состояния, и инсулиновых сестер, умевших его рассчитывать и вводить, нет, все ушло на фронт – и инсулин, и сестры. Больница уже отпустила всех, кого могла отпустить, оставив только острых пациентов (можно себе представить, какой степени тяжести этот контингент).
Они становятся госпиталем, на место отпущенных пациентов с фронта начинают поступать те, кого тогда называли контужеными, то есть люди в чудовищно тяжелом состоянии, с черепно-мозговыми травмами. Медперсонал – это женщины-врачи, санитарки, нянечки и медсестры (я не хочу сказать, что женщины-врачи хуже мужчин, просто это специальность, часто связанная с тяжелыми физическими нагрузками), и их мало, половина медсостава. Их долго не эвакуируют, хотя немцы стоят под Москвой, – потому же, почему не эвакуировали всю Москву: начать эвакуацию – значит признать, что немцы могут войти в город. Наконец в конце октября – начале ноября они получают приказ об эвакуации, но эвакуировать земным путем уже нельзя.
Медикаментов нет. Запас продуктов на пять дней
И вот тут начинается совершенное безумие. Их эвакуируют на двух баржах по Москве-реке: на одной 300 с лишним пациентов, на другой – 200 с лишним, и всего 100 человек медсостава (вы не представляете, как это мало). Медикаментов нет. Запас продуктов на пять дней. Их везут в Казань, где их должна принять местная психбольница. Баржа не приспособлена для таких целей. Поставлены туалеты, сделанные из чего-то...
– Вы рассказываете в книге: это просто ведра и стулья.
– Я не знаю, из чего они были сделаны. Я посоветовалась со своим отцом, блестящим врачом, и мы придумали этот ход. В общем, это был кошмар. Но самое кошмарное: когда они доплыли, Казань их не взяла, потому что была ровно в таком же положении: куда им было девать 500 человек? Тогда они поплыли в Нижний Новгород, уже без еды. Приставали к берегу и просили по деревням, и в этой ужасной ситуации войны и голода деревни давали, потому что нельзя не дать убогим. Они доплыли до Нижнего Новгорода, но там их тоже не взяли, и они поплыли в Рязань.
Вместо пяти дней они плыли две недели. Я слышала такую легенду: Харламов, человек, отвечавший за эвакуацию, сказал, что он застрелится, если их не возьмут. Рязань их взяла, и они там жили как могли, а в 1943-м вернулись домой.
Условия были нечеловеческие
Я держала в руках записку Харламова. Там были слова: "Условия были нечеловеческие". Такое не часто встречается в официальных записках того времени. Это самый страшный документ, который я читала, хотя видела и документы по Холокосту, и многое другое.
Я написала роман, который ни в коем случае не пытается документально описать эту историю, но вдохновлен ею и другими историями о том, что происходило с психбольницами во время войны: я их много начиталась, и они немыслимо страшные. Это находится за пределами нашего представления о том, что человек может сделать с человеком. Холокост ведь коснулся не только определенных национальностей: евреев, цыган, – не только геев, но и душевнобольных. Самые легкие истории – про то, как фашисты расстреливали пациентов психбольниц. Есть истории во много раз страшнее.
– Этих людей мучили?
– Это находится за пределами слова "мучить": другая категория. Я не понимаю, как люди могут делать такое с людьми…
"Вы просто плохо помогаете умирать"
В романе я рассказываю про одну из больниц, где пациент показывает на потолке, виртуально, что происходило. Их морили голодом. Врачам предложили отравить пациентов, и когда они отказались, им перестали выдавать еду и воду. Врачи валялись в ногах у немцев, а те говорили: "Вы просто плохо помогаете пациентам умирать". Это реальная история.
– Понадобилась фантасмагорическая форма, чтобы пережить это самой?
– Думаю, да. Я не могла бы написать документалку. Прежде всего, не хватало фактологии – по этой истории практически ничего нет; надо было положить жизнь на поиск крошек в архивах, а они триста раз схлопнулись, переехали, закрылись.
– Зооморфными у вас становятся пушки, баржи, оружие, антропоморфными становятся звери, дети превращаются в животных. Мой любимый персонаж – лиса, которая спасает одного из героев из этого ада. Зооморфные орудия труда, живая баржа по имени Леночка – как это придумано?
– Когда я поняла, что пишу этот роман, это первое, что стало ясно. Еще не было сюжета, но было понятно, что все живое, одушевленное, механизмы живые. Александр Гаврилов, литературный критик и мой близкий друг, сказал: "В предыдущем своем романе "Все, способные дышать дыхание" вы пытались натянуть эмпатию читателя на животных, а теперь уже – прямо на механизмы".
Война – это абсолютное страдание
Это связано с моими представлениями о войне и о страдании. Война – это абсолютное страдание, и оно касается полностью всего, боль испытывает не просто все живое, а все сущее.
– Как появилась в романе волшебная лиса?
– Я знала, что это непременно будет связано со сказками, и у меня бывают обсессии, связанные с разными животными. Эта лиса пришла из моего подсознания и оказалась там очень важна. Они проживают настоящую русскую сказку, три испытания, и у них есть лиса – волшебный помощник.
– Еще один сюжет, который меня задел: об этическом, нравственном выборе ученого. Там есть момент, когда человек уже готов предать своих и уйти на сторону врага, потому что психоанализ, которым он восхищается, принадлежит немецкому народу.
– Который, между тем, к тому моменту тоже от него отказался, и ему прямым текстом это говорят.
– Там возникает довольно типичный сюжет ХХ века про то, что для человека важнее – наука или люди (понятно, чем он заканчивается). Это важный сюжет, мимо которого невозможно пройти.
– Внутри него зашит еще более важный для меня сюжет – про то, что тоталитаризм тоталитаризмом, но везде есть нормальные люди. Это вера в то, что есть чудовищное государство, а есть нормальные люди, и если поискать, они всегда найдутся. Вот есть чудовищная страна, чудовищная власть, но есть же нормальные мы. Это бесценная для меня мысль.
Есть чудовищная страна, чудовищная власть, но есть же нормальные мы
И страшная судьба этого персонажа начинается с этой мысли: надо просто найти нормальных людей. А я верю в это всеми фибрами души, никогда не поверю, что весь народ сходит с ума. И так никогда не было: было сопротивление, подполье, и были люди, которые просто жили в русле, смиряясь с повседневностью, но не разделяли эти взгляды и старались не делать гадостей и подлостей. Это самый важный для меня сюжет.
До последней секунды, до момента, когда он начинает понимать, что, собственно, происходит, он верит, что нашел нормального человека, что его теория верна. Вот это болезненный и ключевой для меня сюжет. Мне было важно сказать, как опасна индивидуальная жадность (жадность не в смысле денег). Я знаю ее в себе, поддаваться ей очень страшно, это хорошо не кончается.
– Роман отчасти напомнил мне "Метель" Сорокина.
– Я считаю его великим писателем, а "Метель" – величайшим произведением.
– Меня интересует измененный континуум, в котором существуют персонажи обоих произведений, вашего и "Метели".
– Я писала о психиатрической больнице, и у меня были две важнейших технических задачи. Первая – не эксплуатировать болезнь. Нигде в книге, кроме двух мест, болезнь не играет роли, не эксплуатируется то, что эти люди психически нестабильны. И вторая: больше всего я боялась превратить это в "Корабль дураков".
Я боялась превратить это в "Корабль дураков"
И тогда я решила: вместо того, чтобы сдвигать психику своих героев и их пациентов, я сделаю другое. Нам же все равно, что движется – поезд или платформа, так что я сдвину реальность. Я сдвинула реальность на 45 градусов (а может, и на 90), и получился зазор между людьми и реальностью.
– Прием удался: это абсолютно измененная реальность и измененное состояние людей. Там есть и практические вещи, которые наверняка стали известны от отца: скажем, как докторов пришли грабить на предмет спирта.
– Целиком сама придумала. С папой мы советовались про параши, про то, как распространяется дизентерия, как устроить питание. Родители были моими первыми читателями, я посылала им каждую главу, это была огромная поддержка. Папа правил ошибки – то, чего не может быть в медицинском плане, но про спирт мне было совершенно понятно, что за ним должны прийти.
– Это классический советский сюжет про отношения пролетариата и медицинского учреждения в глубинке.
– Это легко представить. Сначала была версия, что придут красть пряники, но к тому моменту их уже съели. Тут я и сообразила про спирт.
Подкаст "Вавилон Москва" можно слушать на любой удобной платформе здесь. Подписывайтесь на подкасты Радио Свобода на сайте и в студии наших подкастов в Тelegram.
